Ближе к вечеру три арбы, вышедшие на рассвете одна за другой из города, прибыли к подножию Кухи-сиёха на место народного гулянья. Зульфикар и Заврак спешились на поляне у самой реки, бушевавшей среди огромных камней у подножия горы. Невдалеке от того места, где остановились устад Кавам и мавляна Табризи, они в сторонке начали сооружать шатер прямо на траве. Ученики устада Кавама, шагах в ста от них, занимались тем же, а Худододбек стоял рядом со своим конем, важный словно индюк.

Вместе с Зульфикаром и Завраком хлопотала и Бадия, но Худододбек даже не глядел в их сторону. «Видать, взяли какого-то мальчишку, чтобы помог построить шатер», — подумал он. Но вдруг его словно чем-то ударило, он обернулся и пристально поглядел на Бадию. Подошел поближе. Бадия исподлобья посмотрела на него. Худододбек зашагал прочь с таким видом, будто гордость не позволяет ему торчать у чужого шатра.

«Эх ты, храбрец, — подумала Бадия. — Ну ладно, уж проучу я этого жениха!»

Зульфикар тоже оглянулся на Худододбека, который в горделивой позе стоял поодаль, там, где натягивали шатер ученики его отца, и перевел взгляд на Бадию. От девушки не ускользнул насмешливый огонек, мелькнувший в глазах Зульфикара, но она бровью не повела и продолжала заниматься своим делом, словно ничего не произошло. Впрочем, в наступивших сумерках уже трудно было разглядеть ее лицо.

Но не прошло и получаса, как Бадия, вдруг, кивнув на Худододбека, обратилась к Зульфикару:

— Посмотрите-ке, господин Шаши, застыл словно суслик, завидевший ястреба.

— Это вы о ком, госпожа? — спросил Зульфикар, испугавшись, что она намекает на Заврака, стоявшего рядом с ним.

— О сыночке преподобного устада Кавама.

— Да что вы, он держится прямо, и фигура у него ладная.

— Да, конечно, держится он прямо. И фигура мощная, но, как говорится в народе, фигура-дура. Ха-ха-ха…

Зульфикар промолчал.

— Стало быть, так он и будет торчать здесь весь вечер без дела и без толку, лишь бы все его фигурой могли вдосталь налюбоваться?

— Ну что вы такое говорите, госпожа, — прервал ее Заврак. По праву давно живущего в доме зодчего Заврак позволял себе иной раз пожурить молодую девушку. Недаром сам зодчий относился к Завраку с доверием, как к родному сыну. — Если вы скажете еще хоть одно дурное слово о семье господина Кавама, я непременно пожалуюсь вашей уважаемой матушке.

— А я не боюсь!

Заврак хмуро взглянул на Зульфикара, как бы говоря: «Это ты, мол, виноват. Не пристало говорить о женихе недостойные слова!»

— Так уж вы никого и ничего не боитесь, госпожа?

— Никого и ничего. Даже в священных книгах говорится, что мужчины и женщины равны. Чего же ради вы посягаете на это равенство? — со смехом воскликнула она. — Я ведь все равно за вас не пойду.

Заврак побледнел и пугливо оглянулся. Не дай бог, услышит эти слова зодчий, не поздоровится тогда ему, это уж точно.

— О господи! Вы просто лишились рассудка, госпожа.

И он снова хмуро поглядел на Зульфикара.

— Ошибаетесь, я в своем уме.

— Вам бы следовало родиться мальчишкой.

— Как я об этом мечтала, Нишапури! Как мне этого хотелось. Я ведь знаю, вы человек не плохой, да и я не сделала вам ничего дурного. Но если вы вспомните старые свои проделки и вновь наябедничаете на меня отцу, тогда пощады ждите. Помните, как вы уже раз наябедничали брату и он меня ударил? Если бы тогда не вмешалась мама и не объяснила бы, что девочек бить нельзя, а то они будут несчастливыми в замужестве…

— Неужели вы до сих пор не забыли?

— Как видите, не забыла.

— Тогда прошу вас, будьте осторожны, не говорите лишнего.

— А вы, очевидно, воображаете, что вы мой па почка?

— Ну и поступайте как знаете, я ничего не вижу и не слышу.

— А вы и так ничего не увидите.

Все трое дружно расхохотались. Этот веселый смех долетел до слуха и устада Кавама, и устада Табризи, и зодчего Бухари, и женщин, находившихся поодаль. Не говоря уже о Худододбеке. Все оглянулись и смотрели на развеселившихся юношей.

— Друзья мои, — начала Бадия, подняв голову от колышка, который забивала в землю, — забудем прошлое. Старший среди нас — Зульфикар Шаши, затем вы, Нишапури, а я только третья. И между нами должен царить мир. Запомните, я — сын Наджмеддина Бухари. Я мальчик, слышите, мальчик! Завтра начнется праздник. С самого рассвета. И не будем огорчать друг друга. Ни за что не будем. А если кто раскроет нашу тайну, значит, тот — предатель.

— Ау нас и нет никакой тайны, госпожа, — улыбнулся Заврак. — Все тайны у вас… Ладно. Ежели мы раскроем вашу тайну, то будем предателями.

— Договорились, — радостно отозвалась Бадия. Нынче ей было как-то особенно хорошо и весело, хотелось сделать что-то необыкновенное, необычное, даже, пожалуй, совершить подвиг.

— Ну и озорница, — шепнул Заврак Зульфикару. — Если зодчий не выдаст ее в ближайшее время, наплачемся мы еще от нее. Никогда не видел еще таких бесстрашных и озорных девушек. О господи! А умна-то как. Но вся загвоздка в том, что устад сначала должен женить сына. А пока не женит, ни за что не выдаст ее замуж. Да и любит он ее, озорницу, больше, чем Низамеддина.

— Правда?

— Конечно, правда. Нет, вы только взгляните на эту дубину Худододбека. Хорош жених, ничего не скажешь. Оделась мальчишкой, а он ее и не узнал. А по-моему, если любишь, то в любом наряде любимую узнаешь. Даже по какому-нибудь пустяку, движению там, манере, ведь правда, Шаши?

— Правда.

— А этот верзила валяется целыми днями, как разбухшая в воде лепешка. Эх, ты, благоденствуешь при богатом отце, вот и устроил бы свадьбу да прижал к груди эту куколку, разгильдяй… И у вас, наверно, есть нареченная в Бухаре, а, Шаши? Моя-то небось где-то в Нишапуре…

Зульфикар промолчал.

— Натяните-ка эту веревку, господин Шашп, — сказала Бадия, подходя к Зульфикару.

— Ну зачем же называть меня господином? Я просто ученик вашего отца.

— А как же вас величать прикажете? — Бадия пристально поглядела на Зульфикара. В ее прекрасных глазах промелькнула улыбка.

Зульфикар замер. По спине поползли мурашки. Он растерянно глядел на Бадию. Ему было неловко перед Завраком, который стоял рядом и, конечно, заметил его волнение.

— Зовите меня просто Зульфикаром…

— Хорошо. Но, пожалуй, это не совсем удобно, — протянула Бадия. — Вы старше меня. Я уже подумывала об этом. Низамеддин — мой старший брат, вы — средний, а вот этот Нишапури — младший. Так я и буду вас называть.

— Ну вот и договорились, — сказал Заврак. — А куда же девать господина Гавваса Мухаммада?

— Господин Гаввас старше вас всех. Его я буду называть самым-самым старшим братом.

— Не многовато ли нас? Боюсь, что кто-то среди нас лишний, — улыбнулся Зульфикар.

— Вон он лишний! — Бадия украдкой кивнула на Худододбека.

— Госпожа! Опять…

— Постойте-ка, — перебила Бадия, вдруг вспомнив, что она мальчик. — Давайте быстрее поставим шатер, пусть старики отдохнут. Маме табибы запрещают пускаться в такой долгий путь. Поторопимся.

— Ну, слава богу, наконец-то вы дело говорите, — пошутил неугомонный Заврак.

А старики, хоть и давала себя знать дорожная усталость, мирно беседовали невдалеке от молодежи. Живительный простор и горный воздух вселяли в душу тихую радость, блаженный покой. Солнце медленно опускалось за вершину Кухисиёха. Человеческие тени вытянулись до самых шатров, лошади били копытами, и звонкое их ржание разносилось далеко окрест. Заложив руки за спину, зодчий, казалось, внимательно слушал неспешные разговоры собеседников, но сам то и дело обращал взоры туда, где примерно в сотне шагов его ученики и дочь, в юношеском наряде, заканчивали сооружать шатер. А чуть дальше, почти у самой реки, уже вырос чей-то пестрый шатер. Очевидно, соорудили его для одного из царевичей, а может, и для какого-нибудь военачальника или царского вельможи. С минуту зодчий смотрел на этот богатый шатер. И перед взглядом его возник Шахрух-мирза — «великий властитель».