— Ошибаетесь, госпожа, это мнение не господина Нишапури, а господина Шаши.

— Ах, так? — Бадия взглянула на Зульфикара. И вдруг вспыхнула. — Понятно… Что ж, я уважаю мнение господина Шаши. Ухожу помогать маме. — И, повернувшись, побежала домой.

Вскоре Ахмад Чалаби вернулся на стройку… Он, видимо, задался целью подорвать авторитет зодчего. И конечно, тут же начались новые фокусы. Чалаби делал вид, что имеет где-то на самом верху прочную заручку, первым делом он начал преследовать верных зодчему людей. Как идут работы, продвигается ли строительство медресе — все это его ничуть не интересовало — этому бесстыжему лицемеру важно было узнать, кто оказывает почтение ему, Ахмаду Чалаби, а кто верен зодчему. Вот на что уходило все его время, вот каким важным и неотложным делом занялся Ахмад Чалаби. Порою он, криво улыбаясь, сообщал, что царевич оказал милость и поручил ему выдать деньги, но выдать лишь тем, кто хорошо работает. Всеми силами он старался подчеркнуть свою близость к царевичу и весьма прозрачно намекал на то, что деньги, мол, находятся вовсе не в руках зодчего, а в его руках — в руках Ахмада Чалаби.

Для начала он стал придираться к малоразговорчивому, забитому и работящему Абдугафуру, смирному и безответному, который когда-то служил Ахмаду Чалаби. Но, выжав из него все соки, он прогнал его со двора. В последнее время Абдугафур успешно работал на стройке, и зодчий покровительствовал ему и всячески поддерживал. Вот к нему-то и привязался Ахмад Чалаби, орал на него без всякой причины, выискивал «промахи». Мастер Абдугафур не вступал с ним в спор, отмалчивался, зная его дурной нрав.

Зодчий, старик грузин и братья Хасанбек и Хусанбек только поглядывали друг на друга. Всем им в голову приходила одна и та же мысль: «Сил негодяя хватает на слабого». А мастер Абдугафур смиренно сносил все грубости смотрителя работ и трудился не покладая рук, так что приходилось напоминать ему, что уже поздно и пора кончать работу. Он отлично понимал, что Ахмад Чалаби лицемер и делает все это нарочно, со зла, и если и прежде не отвечал на его окрики, то теперь и вовсе отвернулся от него. Ему не хотелось даже глаз поднять на смотрителя работ. Видя такое пренебрежительное к себе отношение, Ахмад Чалаби в отместку распустил слух о том, будто мастер Абдугафур болен проказой и из его рук нельзя брать пищу.

В пятницу утром мастер Абдугафур, начавший работу на портальной колонне, вдруг попросил мальчика, помогающего ему разводить раствор, позвать зодчего, который находился внизу. Ахмад Чалаби был поблизости, но Абдугафур попросил позвать не его, а зодчего. Такой скромный человек, как мастер Абдугафур, никогда не позволил бы себе позвать зодчего снизу на самый портал. Удивленный мальчик быстро сбежал вниз. Зодчий поспешил по темным переходам и, спотыкаясь, поднялся по лесам.

— Не случилось ли чего? — запыхавшись на ходу, спрашивал он у мальчика. А сам думал: «Наверно, увидел какой-нибудь изъян и позвал меня».

Выйдя на крышу медресе, он сразу же увидел Ахмада Чалаби и молча прошел мимо него.

— Что с вами, мастер? — спросил зодчий. Абдугафур сидел у таза с ганчем, вытянув онемевшие ноги, выронив кирпичи. В руках он держал мастерок. Он слабо улыбнулся зодчему побелевшими губами. Стоящий поодаль Ахмад Чалаби хмуро глянул на них и стал спускаться вниз. Мастер Абдугафур, как человек, борющийся с дремотой, смежил веки; голова его наклонилась набок.

— Устад, простите меня…

— Да что с вами? — зодчий наклонился над ним. Он обнял Абдугафура и прижал его голову к себе. — Мастер, дорогой мой, откройте глаза.

— Ло-о-илоха, иллоху Мухаммадан расулил лох… Куф!

__ Мастер Абдугафур был мертв. Он ждал, ждал из последних сил, пока зодчий поднимался по лесам. Но вот зодчий пришел, обнял его, и он испустил дух. Из последних сил, бедняга, ждал устада.

Наступила тишина. Люди молчали, их потрясла эта неожиданная смерть. Зодчий начал читать молитву по усопшему. Затем положил его, развязал свой поясной платок и туго повязал покойному подбородок. Мальчик созвал всех работающих на стройке. Люди с ужасом глядели на мертвого Абдугафура.

— Скончался в единочасье, — проговорил зодчий, — утром ведь пришел сюда и работал как всегда.

— И мне не жаловался, что болен, — подтвердил мальчик. — Наоборот, все поторапливал, да и сам работал споро…

— В единочасье, — повторил зодчий. — Просил простить, и все. О всемогущий!

— Достойная смерть! — задумчиво проговорил мастер Хасанбек. — Сегодня пятница, — значит, он отмечен милостью божьей.

Работы прекратили и в тот же день, после пятничной молитвы, мастера Абдугафура похоронили.

Работавший еще сегодня утром на самом высоком портале, мастер Абдугафур вечером уже лежал в сырой земле.

Так один из лучших работников, скромный и безответный человек, ушел из «мира бренного» в «мир нетленный». Все кругом искренне оплакивали его. Да и что он видел в своей жизни — только изнурительный труд и лишения…

Только один человек — Ахмад Чалаби был доволен тем, что у зодчего потихоньку «надламываются крылья», что он теряет преданных ему людей. Однако после смерти мастера он, подобно хамелеону, сумел быстро сменить окраску. «Я был ближайшим другом мастера Абдугафура, — твердил он. — Делал ему много добра, он постоянно бывал у меня. Вот и с зодчим тоже свел его я…» И, словно потеряв близкого человека, ходил хмурый и печальный.

Но еще в те времена, когда мастер Абдугафур работал у Ахмада Чалаби, тот не уставал внушать ему: «Зодчий — дурной человек, ему и царевичи не доверяют, а сын его — головорез и связан с бандой хуруфитов».

Так и не рассказал Абдугафур зодчему о наговорах Чалаби, но, поняв, что это человек коварный, что помыслы его черны, избегал его, сторонился. Сам же Ахмад Чалаби боялся, что Абдугафур передаст зодчему его слова, и поэтому старался сжить со света мастера Абдугафура. Внезапная смерть Абдугафура избавила Чалаби от излишних волнений, — как говорится: выпал снег и замел следы.

Недели через две на строительство явился сам Байсункур-мирза в сопровождении нукеров и осмотрел почти всю стройку. В комнате для уроков, которая называлась дарехана и была приготовлена для приема высокого гостя, царевич собрал всех мастеров, пригласил зодчего. Он сказал, что следует ускорить работы и закончить их к месяцу шабон[12], чтобы праздник рамазан[13] встретить весело и с легкой душой. Зодчий отчитался перед царевичем о ходе работ и обратился к нему с просьбой помочь осиротевшим детям мастера Абдугафура, так самоотверженно трудившегося на стройке. Ахмад Чалаби, поняв, что царевич сейчас даст согласие и уже услыхав его «конечно», вдруг вскочил с места и низко поклонился:

— И впрямь, покойный Абдугафур был честным человеком. Удивительный и редкий мастер. — Он сделал ударение на словах «удивительный» и «редкий» и покосился на зодчего. — Смерть его — огромное горе для всех нас. Весьма вероятно, что именно по этой причине мы и задерживаем сейчас работу, да и облицовка идет некачественно. С божьей помощью мы работы ускорим. Особенно же просим царевича оказать помощь семье умершего мастера. Да и я сам, — добавил скромно Ахмад Чалаби, — тоже прикопил немножко денег…

Ни один из мастеров, сидевших в этой просторной и прохладной комнате, не произнес ни слова. Они лишь смотрели на Ахмада Чалаби, смотрели на этого лицемера, лебезившего перед царевичем. Промолчал и зодчий. Тот, кто сейчас назвал мастера Абдугафура честным, редкостным специалистом, совсем недавно распускал о нем слух, будто он прокаженный и из его рук нельзя брать пищу. И даже сейчас, после кончины Абдугафура, не постеснялся назвать его негодным человеком, не сумевшим обеспечить своих собственных детей. Они и без того знали, что Ахмад Чалаби отъявленный лицемер, но чтобы он смог дойти в своем вероломстве так далеко, этого даже они не ждали и лишь просили господа оградить их от этого человека.