— Мудрые слова, — подхватил зодчий.

Ох и любил устад Кавам, когда восхищались его «мудростью».

— Я давно не слышал пения господина Юсуфа Андугани, — добавил хозяин. — И послушать его будет для меня удовольствием, радостью.

— Байсункур-мирза тоже собирается на этих днях на прогулку. Созерцание тюльпанов очищает душу, а корень ревеня благотворно действует на плоть человеческую. Так гласит «Канон медицинской науки».

— На какой день намечена прогулка?

— Если мы отправимся в четверг утром, то сможем вернуться в пятницу к вечеру. Ну, а если все пройдет удачно, проведем там и пятницу. Лучше всего ехать к Шураку, через Карах. Там особенно много тюльпанов и ревеня.

— Говорят, что мавляна Андугани написал новую мелодию? Как это отрадно. Я ведь слыхал почти все его сочинения, и, конечно, они не сравнимы ни с чем на свете.

— Вы совершенно правы, — радостно подтвердил устад Кавам, — наш августейший государь обмолвился как-то, что не променяет Юсуфа Андугани на всю Индию. Есть ли похвала выше? Однако ж несколько месяцев назад господин Андугани впал в великую душевную печаль. И причиной тому — этот поход на Фергану. Своими недостойными действиями Ахмад-мирза принес немало горя подданным Хоканда, Ахсикента и Андижана, и не удивительно, что государь вынужден был послать туда войска. Все это сверх меры огорчило нашего человеколюбца Юсуфа Андугани. Но дело решилось почти без кровопролития, и возрадовался наш друг душой. Он и сам понял, что всему виною был именно Ахмад-мирза.

— Слава всевышнему!

— Не могу не поделиться с вами еще одной вестью: астроном и звездочет по имени Хакимхан Валиди совершил путешествие в Индию и Китай, а вернувшись в Ахсикент, вознамерился построить обсерваторию. Ахмад-мирза велел ослепить его. Выкололи глаза ученейшему человеку, получившему прекрасное образование в Бухаре, а затем и в Самарканде. А произошло это лишь потому, что Хакимхан Валиди имел неосторожность высказать вслух свое мнение. В Самарканде и Герате, сказал он, поощряют людей науки, и, если с ним не будут считаться здесь, он уйдет на службу в Самарканд, под покровительство Улугбека. И тут же его обвинили в том, что он пытался взять силой чью-то жену, и по приказу Ахмада выкололи ему глаза. Ходит слух, будто на каком-то пиру Ахмад-мирза якобы сказал: «Пускай этот звездочет попробует ныне взглянуть на небо. Тайны вселенной никому не подвластны, кроме всевышнего. Этому звездочету не увидеть теперь даже своих гератских и самаркандских покровителей!»

Прослышал об этом и Мирза Улугбек. Прославленный астроном томится в темнице! Неслыханное зверство!

— Если Ахмад-мирза и впрямь совершил столь гнусное и подлое преступление, то правильно поступил Улугбек, отстранив его от кормила власти, — промолвил Наджмеддин Бухари.

— Говорят, будто Ахмад, кроме всех прочих своих злодеяний, тайно сговорился с Бараком Углоном.

— Одно недостойное деяние за другим.

— Да, совсем забыл, уважаемый Наджмеддин, вы как-то обещали дать мне книгу «Аль-Маджисти», помните?

— Конечно, — отозвался Наджмеддин, — я сейчас вам ее принесу.

— И еще мне хотелось бы спросить у вас кое-что об Абулвафо и Туси. Хотя бы несколько слов.

— Так вот, Абулвафо аль-Бузджони обучался в Хорасане. Позднее уехал в Багдад, там перевел труды древнегреческих ученых по алгебре, математике и астрономии и дал им научное толкование. Особенно же он преуспел в развитии арифметики и геометрии и написал немало работ, совсем по-новому трактующих многие вопросы. Сейчас уважаемый муж переработал также книгу Бутлимуса «Аль-Маджисти» и обогатил ее своими ценными мыслями. Участвовал он также и в составлении новых таблиц для багдадской обсерватории. И, наконец, изучал положения Луны как небесного тела и в этой области потрудился на славу… А Мухаммад Насреддин Туси построил обсерваторию в Мараге, которая для своего времени была крупнейшим научным центром. После многолетних наблюдений ученые обсерватории составили таблицу Абхан зиджи, другими словами, астрономический календарь. Непрерывно совершенствуя свои познания в геометрии, он создал книгу «Тахрир эклидус», не потерявшую свое значение и в наши дни. А благодаря его книге «Шаклул Гита» начертательная геометрия и тригонометрия превратились в самостоятельные науки. Да, забыл сказать, что Насреддин Туси написал еще много книг по алгебре, логике, медицине и прочим наукам.

Долго еще старики зодчии предавались увлекательной беседе. Уже давно не говорили они друг с другом так тепло и так задушевно. Оба с аппетитом поели то, что приготовила Масума-бека и подал им Зульфикар. Но вина пить не стали, завтра предстояла прогулка, вот тогда-то уж наверняка не обойдется без вина.

К вечеру устад Кавам, зажав под мышкой увесистый дом «Аль-Маджисти», сердечно попрощался с Наджмеддином и отправился домой.

Взглянешь на снежные вершины гор, играющие в лучах солнца алмазными своими гранями, и невольно отведешь глаза от нестерпимого их блеска. Это и есть Кухисиёх. А ниже — гряда голых бурых скал. А совсем внизу холмы, холмы, несчитанное множество холмов, нарядно одетых ковром зелени. В горной впадине, словно змеиный след, вьется река. Воды ее, мирно журчащие по гальке, хрустально прозрачны. Пожалуй, даже прозрачнее здешнего воздуха. И сколько ее ни зачерпывай горстями, сколько ни пей, все тянет вновь и вновь насладиться ее благоуханной свежестью. Человек, попавший сюда, невольно закидывает голову, любуясь вершинами, вонзившимися в нёбо, и кажется тогда ему, будто эти каменные громады вот-вот рухнут и погребут его под собой. Сквозь толщу камней пробивается молодая зелень, пламенеют россыпи словно выставленных напоказ тюльпанов. Да, природа не скупится на чудеса! В прозрачной воде, с шумом ударяющейся о камни, мелькнет серебристой стрелкой форель, и вдруг она пойдет против течения и скроется в расселине. За ровным ропотом реки едва слышно жужжание пчел, хотя целые их тучи несутся к зеленым просторам. Человек, стоящий на берегу, против воли своей задирает голову, лишь бы видеть недоступные эти вершины, и шапка непременно слетит с его головы. Так уж создала человека природа — он не может не смотреть вверх — на небо, на горные вершины. А как прекрасен и чист воздух в горах, он успокаивает уставших, бодрит, дарит отменное настроение. Даже встречи и общение здесь душевнее и теплее, чем в низине. Тишина, застывшая у подножия грозных скал, журчание реки, жужжание пчел — все убаюкивает, все вселяет в душу человека легкость и бодрость. Здесь человек забывает все заботы свои, все огорчения, он свободен, как птица…

Бескрайняя зеленая долина, раскинувшаяся у под — ножия горы Кухисиёх, носит название ущелье Равач. Каждую весну сюда, на лоно природы, выезжают на арбах гератцы и проводят здесь несколько дней. В эти дни тут можно встретить и кондитеров с их заманчивым товаром, и шашлычников, здесь идет бойкая торговля, здесь же любители пробуют свои силы в борьбе — кураше, здесь же происходят выступления канатоходцев и устраиваются бои козлов. На высоких холмах разбивают палатки и шатры, резвятся среди густой травы дети, отдыхают и щебечут женщины. Стройные молодцеватые джигиты в нарядных одеждах на великолепных конях пускаются вскачь, соперничная в ловкости и удали. Иной раз сюда, в сопровождении свиты, являются и царевичи. По совету придворных, молодые царевичи приезжают сюда не в пышном своем наряде, а в обыкновенной одежде — скромном платье горожанина, не бросающемся в глаза, но их все равно узнают, недаром же вокруг них толпятся могучие нукеры.

Когда-то сюда, в ущелье Равач, приезжала и Гуль-гун Ако, тоже в скромном наряде горожанина. И ее никто не узнал.

С любопытством следят зрители за горделиво гарцующими в долине всадниками, даже кони под ними и те преисполнены величавого достоинства. Словом, каждый старается не нарушить высокой торжественности праздника, тем паче если его удостоит своим присутствием августейшая особа. Порою можно встретить и бог весть как затесавшегося сюда нищего или калан-дара, беспрерывно тянущего нараспев притчи из «Моего султана».