Слишком молод был царевич, назначенный правителем Самарканда, и отец дал ему в советчики и защитники Шаха Малика-тархана — одного из самых верных своих соратников.

В те же дни ранней весны в сердцах людей вновь поселилась тревога. С отвращением и страхом взирали мирные жители на военные приготовления, зная, что на их долю падут все ужасы осады, что им придется пережить все беды, связанные с войной.

Хотя приготовления к походу тщательно скрывались, тем не менее жители столицы в скором времени проведали обо всем. В один теплый весенний день большое войско выступило из северных ворот Герата и через Балх и Кеш двинулось на Самарканд. Возглавил войско Давуд Барлас, готовившийся к этому выступлению уже целых три месяца. Это он должен был поддержать молодого царевича и вместе с ним идти на Фергану.

Улугбек-мирза был готов к жестокой схватке с Амираком Ахмадом, сыном своего родного дяди Умаршейха. Лишить жизни Амирака Ахмада, не желавшего покориться Герату и проводившего независимую политику, посадить на его место одного из своих сыновей, подчинить ферганские земли — таков был замысел Шахруха, боровшегося за престиж; государства. Вот почему молодой царевич — правитель Самарканда, под чьим командованием находились мощные военные силы, возглавил этот поход. Улугбек знал, что незадолго до этого Амирака Ахмада, под предлогом участия в Совете, пытались заманить в Герат и уничтожить.

Надеясь оградить неопытного молодого царевича от необходимости самому решать вопросы, которые неожиданно могли возникнуть в ходе военных действий, отец приставил к нему верного человека, Шаха Малика, носящего главный титул «тархан».

Ни один указ, имеющий отношение к делам государства, не издавался без участия Шаха Малика. Не имел он касательства лишь к сугубо личным делам государя.

Итак, два тимурида — два двоюродных брата готовились к схватке не на живот, а на смерть. И с той и с другой стороны стояли наготове вооруженные до зубов многие тысячи воинов. Сердца самаркандских сарбазов пылали желанием разграбить Фергану, захватить побольше добычи и, с победой вернувшись в Самарканд, удостоиться даров и милостей правителя, государева сына — получить земли, поместья за верную свою службу. И снова Катванская степь станет свидетелем ужасной, невиданной еще битвы, — такое бывает, пожалуй, лишь в судный день, — бешеная скачка, громкое ржание коней, отсеченные головы, стоны раненых, распростертых на голой земле, выжженной солнцем.

В походе Улугбека участвовал и сын Наджмеддина Бухари Низамеддин. Был он весь увешан оружьем, под ним играл быстрый иноходец.

Здесь же находился Амир Давуд Барлас, и Амир Сарибуга, и Амир Сулейман Хаш — бывшие полководцы и военачальники Тимура. Отрекшись от Халила Султана, они, несмотря на свой преклонный возраст, служили теперь Шахруху.

Каждую весну семья зодчего совершала традиционную прогулку к подножию горы Кухисиёх, но сейчас, из-за военного похода, пришлось ее отложить. Вся семья была занята сборами Низамеддина на войну. Своевольная Бадия, словно мальчишка, нацепив шаровары и затянув их ремнем, увешанным дамасским оружием брата попыталась было вскочить на коня, привязанного во дворе, но, поймав укоризненный взгляд матери, устыдилась и отошла прочь. Эта красавица девушка, с юной, но уже четко вырисовывающейся под платьем грудью, носилась по двору, словно бы уже почуяла хмельной запах победы. Вся ее энергия, порывистость, свойственная, пожалуй, лишь воинам, так и рвалась наружу. Рубить мечом, отсекать головы противников, словно недозрелые дыни, торжествовать победу, возвращаться с добычей, как солдаты Тимура, — все это вошло в плоть и кровь воинов Хорасана и Мавераннахра.

Когда-то Тимур изрек: «Ремень для того, чтобы препоясывать чресла, язык для того, чтобы возносить хвалу. Убить врага — благодеяние».

Бадия ужасно гордилась тем, что отец ее пользовался уважением и влиянием при дворе государя. О, будь она юношей, она тут же пошла бы в бой, участвовала бы в походах, в битвах. За родину она готова была не раздумывая отдать свою жизнь. Она с детских лет слыхала, что человек, погибший за правое дело, обретает в раю вечное блаженство, что его причисляют к лику святых.

Как часто в девичьих грезах виделся ей будущий молодой супруг — отважный полководец. Она не скрывала своих Мечтаний от родителей, а те, зная твердый нрав Бадии, только вздыхали потихоньку.

А вот Низамеддин, единственный их сын, не рвался на поле брани. Мыслил он независимо, держался непринужденно и пошел в поход лишь ради того, чтобы не уронить честь семьи, чтобы не повредить отцу, пользующемуся при дворе всеобщим уважением. Но на самом-то деле этот своенравный юноша не испытывал ни к государю, ни к царевичам ни малейшего уважения, любил при случае обвинить их в кровожадности и нередко позволял себе говорить о них весьма и весьма нелестные слова.

Зодчего пугали речи сына, он умолял его держать язык за зубйми, не навлекать беды на их дом.

Всю жизнь предки Мухаммада Аргуна, называвшегося Мехтарбади Ялдаи Самарканди-второй, были лазутчиками и проведчиками. А сейчас сам он со своими людьми проник в Кучкак и Канибадам, пройдя Рабат, Куркат, Нав, а затем и Ходжент. Тщательно обшаривал он окрестности, обследовал дороги, горные перевалы, мосты и все, что удавалось ему заметить, узнать, заносил в неразлучную свою тетрадку.

И хотя военачальникам, готовящимся к походу, многое, если не все, было уже известно, царевич дал Мухаммаду Аргуну личное поручение проверить и точно определить местоположение колодцев, попадающихся на пути, установить расстояние между реками, предусмотреть возможность вражеской засады в окрестностях и приглядеть пастбище для коней.

То в облике чабана, то купца или торговца, то местного дехканина Мухаммад Аргун шел, «мол, к брату в Уратюбе» и в которой раз зорко осматривал все пути следования войска. И он, важный вельможа, не гнушался натянуть на голову шапку дервиша и лично добывать нужные сведения. Сам Мирза вместе с Шахом Маликом-тарханом, Амиром Давудом Барласом дали Мухаммаду Аргуну три недели срока.

Девять верных нукеров, предводительствуемых Мухаммадом Аргуном, вооруженные острыми саблями, снабженные золотыми монетами, усыпляющим снадобьем, фальшивыми бородами и всем необходимым в таком щекотливом и рискованном деле, проехали на конях и ослах до самого Нава и, разделившись на три отряда, взялись за работу — они старательно обследовали дороги Ферганы.

Толкались они на базарах, выдавая себя кто за скупщика, кто за приезжего, а то и за странника, вступали с жителями в беседы, выведывали все тайны, все секреты.

Готовящийся поход держался в строжайшей тайне, и Ахмад Амирак не только ничего не знал о нем, но даже и не подозревал о близкой беде. А люди Мухаммада Аргуна время от времени слали в Самарканд и Герат важные сведения. Были к этому причастны и кое-кто из должностных лиц при дворе Ахмада Амирака, затаивших на него обиду. Подосланный к Ахмаду гератец Шарафитдин Мургаби сообщал о политике Ахмада, направленной против Герата и Самарканда. Как стало известно государю из достоверных источников о том, что Ахмад Амирак завидует ему, непочтительно к нему относится и позволяет себе держать — и о ком же? о родном дяде и государе, — самые нелестные речи.

Мухаммад Аргун на славу потрудился — его донесения, где сообщил он о недружелюбном и даже чреватом угрозами поведении Ахмада Амирака, встревожили и Шахруха и Улугбека. Ежели в самый краткий срок не положить этому конец, не заткнуть рот нечестивцу и подстрекателю, то будет нанесен ущерб государству, и ущерб непоправимый. По меткому слову Шаха Малика-тархана, это была воистину «трещина на востоке страны».

Однако Ахмад Амирак все же пронюхал о вражеских лазутчиках, шатающихся в окрестностях Канибадаме, Кучкака и Исфары; а открылось это из-за одного слишком рьяного нукера, который забрел в помещение судилища в Канибадаме и там, в разговоре, невольно выдал себя. Присутствующие догадались, что он самаркандец. И тут же лазутчики Ахмада Амирака донесли во дворец о том, что на исконных своих землях обнаружили они самаркандцев. Решено было не трогать пришельцев, а лишь тщательно следить за каждым их шагом. В ту же ночь об этом стало известно Мухаммаду Аргуну, находившемуся в Наве, и, отказавшись от первоначального своего замысла — проникнуть в Хоканд через Яйпан, — он со своими людьми поспешил повернуть назад. По их мнению, все и так было ясно, войскам, выступившим в поход, не грозили большие опасности. К такому решению пришел не только Мухаммад Аргун, но и его лазутчики. Ну и пусть один из нукеров невольно выдал себя в Исфаре, не имеет это особого значения. Противники, несомненно, думают, что это просто люди из овражистой местности Хушдала и Актепа вблизи от Самарканда, люди из Кипчакской степи, связанные с Барак-ханом и Пирмухамедом. Они ведь тоже начали рыскать. Но при чем же тут поход? Да и сам Ахмад Амирак отнесся к этой вести безразлично, — еще бы, ну какой же правитель откажется послать в соседнее государство своих лазутчиков? А ферганцы тем более по натуре своей люди беспечные, в себе уверенные, высокомерные до глупости, каждый сам себе и хан и бек, подумаешь, велико горе, если тайна и разглашена. Вот что решил Мухаммад Аргун, проведший немало временя а в Хоканде, и в Ахсикенте, и в Маргелане.