— Ой-ей, мамочки!
До Монгола долетел неприятный смех Маруси. Будь он потрезвей, этот смех насторожил бы, но его все больше разбирало, и он тоже рассмеялся, захлебываясь словами, чудно припрятанными не только от людей, но и от самого себя.
В Марусином домике пахло сдобой. Жарко разгоревшаяся печь отсвечивала в темноте красными конфорками.
— А говоришь — плохо тебе живется, — сказал Монгол, шаря рукой по стене в поисках выключателя. — Во как печурка шпарит.
— Мне один немецкий офицер уголька пожаловал, — раздался из темноты Марусин голос.
— Офицер? Смотри у меня… Не красюк ли с золотыми зубами?
— Хоть бы и он.
— Я его… завтра же… решу. У меня с ним свои счеты. Тьфу, фонарик на столе оставил. Дашь ты, наконец, свет?
— Чего по стене шаришь? Забыл, что нет электричества? Керосиновую лампу сейчас заправлю, погоди.
Монгол отделился от стены, шагнул к столу. И тотчас сильные руки скрутили назад его руки, связали ноги, а во рту у него оказался кляп. Засветилась лампа.
Налитыми кровью глазами взглянул Монгол на Марусю, на остальных. Их было не так много, как ему показалось: двое мужчин и одна девчонка. Двое мужчин и девчонка связали его, его, Монгола, короля вокзалов и рынков, которому только раз посмели фляснуть по морде?!
Он рванулся.
— Тихо, Золотов! — сказал чернявый паренек и захромал к двери. — Можно бы тебя отправить к праотцам без особых церемоний, но мы не бандиты с большой дороги. Не немцы. И не вы, продажные ублюдки. Читай, Дина.
Девчонка развернула лист бумаги, прочитала:
— «Именем тех, кто погиб…
Именем тех, кто видел беспримерную измену…
Именем тех, кто готов отдать жизнь до последней капли крови за Свободу и Счастье родного Отечества…
По статье 58-й 1-а Уголовного Кодекса РСФСР за действия, совершенные в ущерб военной мощи Союза ССР, за переход на сторону врага и оказание ему помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, то есть за измену Родине, приговариваем закоренелого преступника Родиона Золотова к высшей мере уголовного наказания — расстрелу. Ввиду особых условий фашистской оккупации заменяем расстрел смертной казнью через повешение.
Народные мстители бригады имени Буденного».
Монгол замычал, снова рванулся, бросил ненавидящий взгляд на Марусю. Она подошла к нему:
— Вот так, братушечка милый, уходишь ты из жизни. Как жил, так и уходишь. А Славка мой не погиб. То я наврала тебе. Воюет он. Живой. И останется живой, потому что не чета тебе и не ровня.
Она заплакала.
Все те же сильные руки подняли Монгола, понесли. Свет в комнате погас. До Монгола долетел страстный голос читавшей приговор девчонки:
— Хоть бы тебя, проклятого, земля не приняла!
Утром на перекрестке Соляного спуска, что ведет к реке, и тихой Тургеневской улицы, на высокой акации болтался труп Монгола. К его ногам была прикреплена дощечка:
Акация была в инее, как в цветах. Где-то высоко, в чистом морозном воздухе, радостно вызванивала птица.
