— По воровству идешь?

— Нет, эти три года за драку.

По правде говоря, оперуполномоченному следовало самому знать, за что и по какой статье осужден его подопечный. Но таких Моргуновых в колонии дай бог сколько, всех судебных биографий не упомнишь! И он сказал с прежней сердитостью:

— Сперва золото воровал, потом драка. Так-то ты государству за науку благодарил? Отец за правое дело голову сложил, а ты по тюрьмам да по колониям… Ладно, пиши дальше; На чем остановились?

— Я, Моргунов Е Сэ, будучи… — покорно напомнил Моргунов.

— Будучи в пятнадцатилетнем возрасте, занимался промывкой золота, — начал диктовать капитан. И снова спросил: — Как то место называется, где промывали?

— Тогда там участок Медвежий был, от прииска Вольный, — сказал Моргунов. Он жалобно поежился, втянул голову в плечи и виновато забормотал: — Теперь он закрыт, Вольный. А я с тех пор там не бывал, боялся потыкаться… Зачем мне? Я от греха подальше…

— Боялся! Воровать не боялся, а тут забоялся, — снова осерчал капитан — Ну, а местность ту помнишь, сможешь показать, где закопал?

— Смогу, — вздохнул Моргунов — Там ключик есть, узенький такой ключик… Тайга там и отвалы мытой породы…

— Вот и пиши это. Сам пиши, ты грамотны-ы-ый. Укажи, что место помнишь, показать можешь. Коротко и ясно пиши…

Когда все было написано, скреплено подписью Моргунова и помечено числом (20 июля 1970 года), капитан Серошапка, взяв бумагу и прочитав ее, сказал:

— Можешь идти, я тебя после вызову. Как понадобишься, так и вызову.

Моргунов послушно встал со стула — не высокий и не низкий, довольно щуплый с виду. Выражение страха так и не сошло с его резко суженного к подбородку лица. В глазах — все та же мука и никакой живинки. Он стоял, не уходил — похоже, что-то хотел сказать.

— Что еще, Моргунов? — спросил его капитан.

— Гражданин капитан, поведите сами мое дело, — нерешительно попросил он. — А то новый возьмется… Разве поймет?.. К новому я сам бы не пошел, а вас уважаю…

Уже с неделю, как в колонии было известно, что капитан уходит в отставку, сдает дела вновь присланному лейтенанту и собирается покинуть Колыму.

— А это будет видно. Будет видно, Моргунов, — ответил ему капитан. — Ступай пока.

Из зарешеченного окна капитан видел, как по двору зоны, понурив голову, плелся Моргунов, направляясь к находившейся здесь же, в зоне, столярке — длинной дощатой коробке под плоской крышей, возле которой сугробились кучи опилок, древесные обрезки, лежали заштабелеванные доски. Но вот из кухонного барака, над которым попыхивала дымом белая каменная труба, вынырнул заключенный Крошкин — верзила по прозвищу Щука, отбывавший срок за угон «Волги», оставленной без присмотра на трассе грибниками. Щука окликнул Моргунова, заговорил о чем-то, подойдя к нему. Моргунов слушал Щуку, понурившись. Потом безнадежно махнул рукой, побрел от него к столярке.

Капитану отчего-то стало жаль Моргунова. И он подумал, что Моргунов, должно быть, соврал ему, сказав, что сидит за драку. С его ли жидким телосложением да с его ли трусливостью зачинать драку? То, что Моргунов труслив, видно с первого взгляда. Это капитан понял сразу. А еще он сразу понял, что дело Моргунова он не отдаст присланному на смену ему лейтенанту. Не каждый день к тебе являются с такой повинной, не каждый день приходят, чтоб покаяться вот в таком никому не известном преступлении! Двадцать килограммов золота — это двадцать килограммов! И хотя контейнер с вещами уже ушел на «материк», хотя жена сидит на чемоданах, он уедет не раньше, чем подымет из тайника это золото. Он до конца исполнит свой долг и, возможно, тем самым заслужит свою последнюю служебную благодарность, потому что двадцать килограммов золота — это двадцать килограммов!..

Так мысленно говорил себе капитан Серошапка, вымеривая мелкими шагами небольшое свободное пространство от зеркально блестевшего стола к зарешеченному окну и от зарешеченного окна к зеркально блестевшему столу. Потом он сходил в спецчасть, взял папку с личным делом Моргунова.

В папке, как водится, были фотографии Моргунова (фас и профиль), копия судебного решения и несколько характеристик. Из копии судебного решения явствовало, что Моргунов избил без всякого на то повода четырех человек и одному из них нанес тяжкое физическое повреждение, за что и осужден. А характеристики, подписанные воспитателями, лейтенантом Малкиным и капитаном Душкиным, утверждали, что Моргунов ведет себя в колонии примерно: работает столяром, норму перевыполняет, в обращении скромен и учтив, читает библиотечные книжки, а нецензурной бранью и картами не увлекается.

Прочтя все это и подивившись силе хлипкого Моргунова, избившего в одиночку четырех человек, капитан спрятал папку в сейф и позвонил прокурору.

Спустя час «газик» ввез его в райцентр и подрулил к прокуратуре. С полчаса он оставался наедине с прокурором, и они обо всем договорились. Потом капитан поехал в горное управление, — ведавшее всеми золотыми, приисками района. С полчаса он говорил с начальником управления, и они тоже обо всем договорились.

В тайге творилось что-то невообразимое. Тайга, как пьяная баба, качалась в солнечном мареве, источая дурман смолистых, грибных и ягодных запахов. Терпкими хмельными настоями дышали травы, иссохшиеся до угольной черноты пни, заросли жимолости и красной смородины. И вся тайга, необозримая и дикая, плыла, плыла по сопкам куда-то вверх — к лиловому небу, к желтому солнцу, плыла, полыхая зеленым пожаром деревьев, звеня комариным писком, бормотаньем ручьев, криком птиц, сытым медвежьим ревом и еще бог знает каким непередаваемым звучанием полнивших ее шорохов, тресков, шевелений…

Попав в тайгу, Моргунов ошалел. В поисках зарытого им когда-то золота он с такой скоростью носился по зарослям, по бугристым, поросшим мхом кочкам, с такой прытью продирался сквозь сухостой, что капитан Серошапка, геолог управления Черногор и два солдатика из охраны едва поспевали за ним. В тайге у него вдруг прорезался голос, и этим крепким, раскатистым голосом Моргунов поминутно оглашал тайгу, заставляя умолкать птиц или спугивая их с веток.

— Ого-го-о!.. Гражданин капитан, где вы там? — орал он. — Я тут, не бойтесь!.. Я вот он!..

Или заорет, не щадя глотки:

— Э-эй, служба!.. Влево гребите!.. Справа болото, потопнете!..

Забежав вперед и вволю накричавшись, вволю наслушавшись ответного эха, Моргунов поджидал «службу», сидя на каком-нибудь кособоком пне или растянувшись в топком, густом мху. Подходила, едва волоча ноги, «служба».

— Что, подустали? Передохните малость, — заботливо советовал Моргунов. — Тайга — известная стервь: из кого хочешь силу выжмет, пот из тебя выкрутит, — Он размахивал скинутой рубашкой, не допуская к своему оголенному по пояс телу наседавшего комарья. Сизоватое тело его, лишенное загара, с остро выступавшими лопатками было сплошь исцарапано ветками и сучьями.

Упревшие, разморенные солнцем солдатики сбрасывали с мокрых спин рюкзаки с провизией, валились в мох. Капитан Серошапка в первые же часы ходьбы натер до крови ногу, при каждой мало-мальской передышке он, кряхтя, принимался переобуваться. Исправнее других держался геолог Черногор, молодой, угрюмый парень, привыкший, видимо, к таежным походам.

Но долго засиживаться «службе» Моргунов не давал. Ом подхватывался с земли, вращал по сторонам шалыми глазами запрокидывал стриженую голову к проглядывавшему сквозь деревья небу, скреб пятерней исцарапанную, искусанную мошкой грудь, говорил:

— Ну, пошли-потопали, что ли? Скоро выбредем… Тут где-то ложбинка должна быть, а в ней ключик…

Вскоре действительно, выходили к ложбинке и по ней, действительно, протекал ключик. Но опять выяснялась, что ключик и ложбинка не те. Их было сотни в этой таежной глухомани, всяких ключиков и всяких ложбинок. Ключики вытекали прямо из-под обнаженных корней деревьев, били из какого-нибудь бугра, широко разливались и снова вдруг пропадали в гальке Они вызванивали, выбулькивали, шипели ледяной водой. Вдоль ключиков, по ложбинам и распадкам, громоздились отвалы отмытой породы, поросшие лозой тальника, фиолетовым кипреем, какими-то серебристыми метелками. Все это были старые отмытые выработки. Ключик походил на ключик, ложбина на ложбину, отвал на отвал — немудрено запутаться!