Кешка заметил, что бригадир Славка Тарасов, этакий тихоня с виду, поволок свой стул на другой конец стола, к преду. Кешка смекнул: опять заведет разговор о терраске над ручьем Звонкий. Из-за этой террасы Кешка недавно схватился с Тарасовым — на терраске предполагалось хорошее золото, уступить его никому не хотелось.

Кешка выбрался из-за стола, тоже взял свой стул и тоже подсел к преду.

Пред был молод, одних лет с Кешкой — где-то под тридцать. На нем был толстый васильковый свитер, и в этом свитере при градусах, пред совсем упарился. Он вытирал платком свое ореховое, с еще несмытым летним загаром лицо, махал перед собою меню.

— Вот что, парни, — сказал он, обращаясь в основном к Кешке. — Ну его к аллаху о делах говорить. Но пусть Слава терраску моет. Что ты за нее уцепился?

— Терраса как терраса. Чего цепляться? — вежливо вклинился Тарасов.

— Как, да не совсем так, — еще сопротивлялся Кешка.

— Постой, — пред обнял Кешку за плечи. — Давай рассудим. Слава на восток роет, верно? Терраска на его пути, вот и пусть моет.

— Да он на нее ноль внимания, пока я там с лотком не походил, — обиделся Кешка: — Терраску-то я засек.

— Ты раньше, я позже,— смиренно сказал Тарасов.

Хитрый был Славка, всегда тихой сапой действовал.

— Парни, к чему ссориться? — примирительно обнял их пред. — У тебя, Кеш, в Колючем распадке есть перспектива.

Где кому быть, решал пред. С геологом прииска они оконтуривали для каждой бригады места. Пред и раньше говорил Кешке о Колючем распадке. И Кешка давно исходил тот распадок вдоль и поперек. Перспектива была, но не очень то. Распадок был короткий, от силы месяц промывать. Потом, правда, узкая горловина распадка расширялась в «бутылку». Но «бутылку» прииск не отдавал старателям, придерживал за собой. Кешка и там походил с лотком: там-то было золотишко! Кешка прикинул так и сяк, и по его прикидке получалось, что прииск со своими громоздкими приборами в «бутылке» не развернется. Если бы Кешке нарезали «бутылку», он без всяких уступил бы терраску.

— Ладно, пусть берет терраску, — сказал Кешка преду. — Но надо как-то к моим контурам добавку пристегнуть.

— Кеш, после поговорим... завтра, — снова обнял его пред. — Зачем сегодня о делах? Ох, температурка здесь!.. — Он стал промокать платком лицо.

Пред, по Кешкиному понятию, был ни рыба ни мясо. Не то что прежний. Тот был пробивной дядька, горой стоял за старателя. Этот же все приглядывался да примерялся. За участки для артели не дрался — что даст прииск, то и ладно. Даст пустые «хвосты» — пустые берет, нарежут ледовый грунт — ледовый сойдет.

«Эх, сказать бы, что я о тебе думаю. Сказать, что ли?»

Но тут ударник с челкой рявкнул в микрофон:

— Для Саши, улетающего на «материк», — «Королева красоты»!..

Загремел оркестр. Пред прихлопнул ладонями уши; потом разлил по-рюмкам, жестом предложил Кешке и Тарасову выпить.

В двенадцать официантки попросили освободить зал. Жорка, Дудов затеял с ними перепалку — возмущался таким порядком. Жорку подхватили под руки, повели в коридор одеваться. Расплачиваться не требовалось, уплатили заранее.

Наконец вывалили на мороз. Тарасов благодушно предложил Кешке.

— Чего тебе домой ехать, в автобусе болтаться? Я койку в гостинице выбил, не продавим вдвоем.

Кешка жил в приисковом поселке, в двух часах езды от райцентра. Он вполне успевал на ночной автобус, но ехать не собирался — хотел завтра сходить к старому дружку. И вдруг ему подумалось: почему завтра, а не сегодня? Почему не сию минуту?

— Спи спокойно, пусть, тебе терраска снится, — сказал Кешка Тарасову и вернулся назад в ресторан.

В узком коридоре, между зеркалом и вешалкой, еще толкались старатели. Жорка Дудов обнимался с предом. Яшку Савушкина совсем развезло: двое поддерживали его, двое натягивали пальто. Швейцар с руками боксера и сухонькая гардеробщица теснили всех к выходу.

— Я портсигар забыл, — соврал Кешка и прошел в зал.

Две официантки уносили с их столов бутылки — пустые и непочатые. Пустые еще оставались на столах, а полных не было. Вернее, была парочка, но их уже прибрала официантка.

Кешка преградил ей дорогу.

— Вынужден опечалить, — протянул он руку к подносу с грязной посудой, зажавшей полнехонькие бутылки коньяка.

Затем окинул взглядом раскуроченные столы. Помидоры еще кое-где задержались на тарелках. Он взял пять штук, покрупнее; положил в наружные карманы пальто, а бутылки отправил во внутренние — в каждый по одной. Пальто на нем было шикарное: японское, вязаное, стального цвета. Кешка специально летал за ним в Магадан, к одному знакомому из рыбкоопа. С перелетом и обмывкой пальто потянуло без малого, четыреста рублей.

Дом Антона он помнил — четырехэтажной, напротив книжного магазина. Ноги, у Кешки слегка заплетались, в голове еще носились обрывки ресторанной музыки. По случаю торжества он надел, лакированные штиблеты, теперь мороз ощутимо покусывал пальцы.

Окна светились только на лестничных площадках, Кешка остановился, не зная, в какой подъезд входить. Подумал и вошел в средний. На первом этаже опять остановился, не зная, в какую дверь звонить. Подумал и позвонил в среднюю.

За дверью что-то задвигалось, щелкнул выключатель.

Кешка забыл, как зовут жену Антона, — не то Валя, не то Тамара.

— Я к Тонику, Тамара, — сказал он, решив, что все-таки Тамара.

— К какому Тонику?

— Антон Чанов где живет? — Кешка понял, что не туда попал. — Старший геолог управления.

— Этажом выше.

На лестнице Кешку качнуло от стены к перилам. Он удивился — в ресторане ему казалось, что он трезвее всех.

Кешка увидел на боковой двери медную подкову и все вспомнил: Антон прибил подкову в день вселения. Эта самая Валя или Тамара потребовала.

Он обрадовался, нажал на звонок и услышал петушиный голос Антона:

— Минуточку, открываю!

Открыл. Сперва не узнал Кешку. А узнал — схватил за борта японского пальто, затряс на радостях, втянул в коридор.

Минут через десять они сидели в комнате за столом, пили коньяк, ели помидоры, горячую тушенку со сковороды, плавленые сырки и густо посыпанную перцем и солью строганину из хариуса.

Антон ничуть не изменился: такая же тощая жердина, как и был. Из пижамной куртки торчит длинная шея с кадыком, хрящеватый нос чуть свернут набок. Точно и не прошло семи лет с тех пор, как кончили они вместе институт и вместе бродили с партиями по тайге.

Главное, и голос у него остался петушиный: вроде все еще прорезается. Этим петушиным голосом Антон засыпал Кешку вопросами: куда запропал после последней экспедиции, отчего не писал, не показывался? Где сейчас, что сейчас?

— Я слышал, ты на Чукотку ускакал, на олово переключился, — говорил Антон, торопливо накалывая вилкой размочаленное мясо. — Я тоже о Чукотке мечтал. Борю Вахова помнишь? Он на берегу Ледовитого шурфил, звал меня. Но я тут одной вещицей увлекся, не поехал. Сейчас читаю в газете — Борька наш морские россыпи открыл.

— Был я на олове, был, — поморщился Кешка. Поднял бутылку, плеснул в стаканы. — Давай, Тоник, еще за встречу.

— С удовольствием, — взял Антон стакан.

Пил он так же, как когда-то: подставляя ладонь под донышко, точно боялся, что прольется, и кривился при этом. Не умел пить.

Антон был дома один. И не спал, когда позвонил Кешка: на тахте-матраце, единственном лежачем месте, не было постелено. Стояла только пепельница с окурками, рядом — раскрытая книжка и лампочка-грибок под зеленой шляпой.

— А где твоя Тамара? — спросил Кешка.

— Какая Тамара?

— Ну, жена.

— Вера, — поправил Антон, — А мы разошлись, Кеша. Вернее, она уехала! С Танечкой. Да, ты не знаешь, у меня теперь дочь есть, Танечка. Сейчас покажу…

Антон взял с книжной полки фотографию. Кешка узнал эту самую Веру. Оказываемся, не Валя, не Тамара, а Вера. Эта самая Вера держала на руках голопузого младенца, выходит, Антошкину дочку. Веру Кешка помнил. Тогда как раз вернулись с поля, Антону дали квартиру, и к нему прилетела из Ленинграда невеста. Отмечали сразу свадьбу и новоселье. В этой самой комнате. Стола тогда не было, и тахты-матраца тоже. Сидели на полу, на Антошкиных книжках. Было сто бутылок шампанского, гора Антошкиных камней в углу, и эта самая Вера привезла из Ленинграда здоровенную медную подкову. Веры не стало, а подкова и гора камней остались. Только камни из угла перекочевали на полки: кварцы, сланцы, песчаники. С вкраплением золота, с вкраплением вольфрама, касситерита. Были среди них малютки, были и в полпуда весом…