Так представлялась мне эта оригинальная охота по рассказам Попова. Я соблазнился и отправился в лес на другой же день. Конечно, сибирских кедрачей в наших местах не было, и белки ютились в голых сучьях лиственниц. Вблизи селений и приисков лес почти извели на строения и топливо, но в той неразведанной глухомани, где довелось скитаться мне и моему спутнику, тайга стояла тихая, нетронутая, могучая…
Колымская белка резко отличается от обычной сибирской: она гораздо крупнее, зимой дымчато-черного цвета с рыжеватой подпалиной по спине и в пушном хозяйстве ценится высоко. Зверек здесь не избалован сибирским изобилием. На Колыме нет кедров с шишками величиной в две беличьи головки и с орехами, которые едва умещаются в беличьих лапах. Поэтому колымская белка не брезгует и крохотными бусинками орешков лиственницы, и грибами, которые она собирает и сушит, ловко нанизывая их на тонкие сучки деревьев. Может быть, борьба за жизнь, более напряженная, чем у сибирской белки, и сделала нашу белку более крупной и сильной, мех ее более стойким и теплым, а шкуру почти черной. Эта защитная окраска хорошо маскирует белку в темных сучьях лиственниц, теряющих на зиму хвою, и помогает ей спасаться от врагов.
Я взял винтовку-малопульку, укрепил короткие широкие лыжи и крикнул Барбоса. Он неохотно поднялся и побрел за мной с явным неудовольствием, которому, однако, не суждено было длиться долго. Недалеко от жилья мы обнаружили белку на вершине высокой прямой лиственницы, и по правилам Барбос должен был поднять морду и лаять, а белка с любопытством свешиваться и подставлять охотнику под выстрел шейку с белым пятном. Однако бестолковый пес уныло свесил морду и ждал, когда кончится эта вздорная, с его точки зрения, затея. Но и белка не уходила…
Я снял теплую собачью рукавицу, вскинул ружье, тщательно прицелился и выстрелил. Белка упала под самым носом собаки. Незадачливый пес испуганно шарахнулся в сторону, но сейчас же снова уселся на задние лапы, чтобы ждать терпеливо и безучастно. Я подбежал к белке. Она была жива и печально смотрела на меня глазами, налитыми болью и слезами. У нее была перебита лапка. Я осторожно уложил зверька в карман теплой оленьей дошки и отправился домой.
Так появилась у нас в жилище живая белка. Она поправилась быстро и прижилась в нашем доме легко и просто. Правда, она не стала совсем домашней, не давалась в руки ни мне, ни Попову, но и никуда не уходила из теплого и сытого жилья, без страха хватала шишки кедрового стланика, которые в изобилии с осени заготовил Попов, и ловко вылущивала вкусные орешки.
Так продолжалось до февраля. Когда начало пригревать солнце, наша белка стала заметно нервничать. Она даже несколько похудела после сытой и неожиданно теплой для нее зимовки.
Попов полюбил белку и привязался к ней. Он почувствовал ее предвесеннее состояние и как-то грустно сказал мне:
— Не удержим белку-то — на волю метит. Подошло ей время детенышей зачинать.
И белка действительно убежала от нас. Солнце пригревало все сильнее, снег в его лучах ослепительно блестел. Попов приоткрыл дверь, чтобы проветрить наше жилье.
С воли пахнуло теплой свежестью. Ее сразу почуяла и белка. Она стремительно бросилась к открытой двери. Попов успел схватить беглянку… Белка вцепилась острыми зубами в палец Попова, он вскрикнул и выпустил ее…
Больше мы нашей черной белки никогда не видели.
Северное сияние
Семнадцатого февраля Попов разбудил меня часов в одиннадцать ночи и сказал:
— Сполохами горит небо-то. Встань! Не каждый день такое бывает.
Я и сам давно хотел посмотреть северное сияние, встал поэтому охотно, оделся, как по тревоге, быстро и вышел.
Через все небо, с северо-востока на юго-запад, протянулись две огромные дуги светящегося беловатым светом тумана. Высоко над головой эти дуги расширялись в какое-то подобие купола. Часам к двенадцати полосы разгорелись ярче, почти до белого свечения. Их вспышки были похожи на огромные куски газовой ткани, колеблемой в лучах прожектора порывами ветра. Еще позднее, часам к двум, в северо-восточном углу неба загорелось огромное полотнище карминного шелка — оно колыхалось, переливаясь смутно-красными красками. Между тем северо-западная сторона неба горела прерывающимися белыми дугами, концентрически следующими одна за другой. В радиальном направлении эти дуги прорезывались вспышками белых сполохов…
Часам к трем из-за сопки поднялась светлая полная луна. Картина резко изменилась: почти в зените ярко светился иззелена-желтый купол. На юго-западе, в треть неба, загорелись красноватые отсветы. На северо-запад, до самого горизонта, полосы светлой кисеи покрыли и потушили огромные полукружия и гигантские радиусы, которыми до этого пылало небо.
Такого я еще никогда не видел. Незабываемое зрелище! Светлое небо. Бледные звезды. Высокая яркая луна. И сильное, окрашенное цветами спектра северное сияние. Мне казалось, что им охвачена половина вселенной.
Я вернулся домой под утро озябший, но потрясенный и прямо с мороза, негнущимися пальцами стал заносить в свою записную книжку подробности только что увиденного. И, бог мой, какая бледная получилась запись! Нет! Я решительно не Ломоносов.
По-видимому, этого же мнения был и Попов.
Он уже встал, был чем-то недоволен и моих литературных упражнений явно не одобрял:
— Будет тебе дурака-то валять. Пей чай да за дровами поедем. К морозу это…
Действительно, утром термометр показывал минус 42!
Ледяной барьер
Наледь — на Севере явление обычное, но человеку, незнакомому с особенностями этого холодного края, оно может показаться более чем странным. В самом деле, мороз такой, что дух захватывает, а по ледяной глади окоченевшей речушки медленно ползет теплая, дымящаяся вода, создавая впечатление настоящего зимнего половодья.
Ученые объяснили выход воды на поверхность льда усилением ее напора вследствие резкого сужения так называемого «живого сечения реки». Это сужение — результат промерзания русла до дна или заполнения его льдом.
Про одно из таких сужений живого сечения русла я и хочу рассказать.
Мы усиленно готовили к разведке многообещающий, но очень глухой и отдаленный район в девственной тайге. Снаряжение возили по хорошим зимним дорогам. С одной из автомобильных колонн, вместе с Поповым, я решил отправиться к месту предстоящей разведки. Был у нас в жизни случай, когда хорошо, казалось бы, подготовленную базу мы нашли разграбленной медведями. Как трудно пришлось нам в то лето на этой базе…
Колонна двигалась легко и беспрепятственно. Моторы машин, тепло укрытые поверх металлических капотов стегаными одеялами, работали безотказно.
Совсем захолодавший воздух неподвижен и тих. Быстро гаснет короткий зимний день. Меркнет недобрая желтая зорька. Становится еще холоднее. Землю окутывает тяжелый, неподвижный туман. Он такой густой, что сильные фары не пробивают его и на пять метров. Колонна движется осторожно. Временами мы останавливаемся у избушек дорожников, передаем им последние новости, пьем наскоро горячий чай и — снова в путь…
Но вот кончается надежная испытанная трасса. Колонна сворачивает на лед, чтобы двигаться дальше по руслу небольшой речки, в глубь нетронутой тайги…
Я дремал в кабине и проснулся от резкого торможения.
— Сдавай назад, назад! — кричали из передних машин.
Мой шофер засигналил и вместе со всей колонной стал тихонько пятиться назад. А я побежал к головной машине узнать, в чем дело.
Высоко в небе светила маленькая, как горошина, луна. Ее света было довольно, чтобы разглядеть наледь, преградившую нам дорогу.
Медленно, незаметно для глаза, ползла по льду тонкая пленка воды. И по мере того, как она приближалась к головной машине, колонна пятилась назад.
Наледь — штука предательская! Можно въехать в это фантастическое половодье и вмерзнуть в него без всякой надежды вырваться.
Обычно с потеплением разлив воды по ледяной поверхности прекращается, наледь замерзает, покрывая русло грубыми, слоисто-ступенчатыми наплывами льда.
