Каждое утро, отправляясь на работу, мы непременно чем-нибудь отмечали белую западину.
— Вот растает наше блюдечко — значит, и у нас наступит лето, — говорил я Попову. — Давай заметим, когда оно исчезнет.
Попов промолчал.
Сбежали с гор ручьи. Оттаяли снежные шапки на вершинах. Расправил согнутые члены и потянулся к небу стланик. Все признаки весны, а наша западинка, как ни в чем не бывало, лежит себе фарфоровым блюдцем, только теперь уже на зеленой скатерти, потому что лиственницы сплошь оделись в зеленые шали.
— Вот ведь какая привередливая, не тает!
— А она и не растает, — сказал Попов, — Забой! Он маленько подтаял, только мы не видели, слежался и до нового снега выстоит. Хоть западинкой этой, а не уступает зима колымскому лету!
Зима действительно не уступила, и мы перестали ждать, когда растает белая западина.
А время не ждало, не останавливаясь, бежало оно своей чередой. Наступил сентябрь. По-осеннему разрумянился березовый ерник. Сначала робко, а потом все гуще и резче зажелтели лиственницы. Только наша западина красовалась нетронутым фарфоровым блюдцем, но уже на золотой скатерти осенней тайги…
Утром прежде всего глянул я на снежную западинку, а она не белая — вся золотой пленкой покрылась.
— Или солнце осеннее с ней озорует?
Попов ухмыльнулся и резко ударил обухом топора по стволу лиственницы. Посыпался частый дождь желтых колючих иголок, они запорошили шапки, плечи.
— Так это иглопадом замело нашу западину?
— А то чем же? Тайга! Она теперь всю землю колымскую позолотит.
Попов, как всегда, давал мне предметный урок естествознания.
Так и не растаяла наша белая западинка, не дождались мы ни настоящей весны, ни полного лета. Только осень на короткое время позолотила снежное блюдечко, но вскоре наступившая зима замела свежим снегом и эту позолоту.
Наша белая западинка нерушимо лежала на черной скатерти зимней тайги.
Конец росомахи
Вероятнее всего, Попов напрасно обвинял в таежном пожаре, который нам пришлось тушить, какого-то разгильдяя. Местные охотники бережно относятся к тайге и умеют обращаться с огнем. А кроме редких охотников и нас, горемычных, людей в округе не было. Да и зверя бьют зимой, когда он в крепкой, теплой и красивой шубе. А теперь в тайге и охотников не было.
Тогда гроза!
Не дай бог никому встретить колымскую грозу где-нибудь в тайге, на высокой сопке. Вокруг непрерывно потрескивают маленькие разряды. Сразу даже и не сообразишь, что это какая-то молнийная мелюзга озорует. А ливень хлещет землю густыми водяными плетями. Кажется, что тяжелое темное небо навалилось на плечи и давит — так давит, что дышать нечем.
И осатанелый ветер поддает жару: он ревет и мечется по взбудораженной и взволнованной тайге, треплет и ломает деревья…
Одно слово: стихия!
Жутко становится человеку, понимающему, что происходит в природе, а каково животным? Хоронится от грозы таежное зверье и птица в норы, в щели, в дупла, на вершимы деревьев.
Да, и на вершины деревьев, то есть в самое опасное при грозе место!
В тайге на деревьях ютится белка; куница и соболь перемахивают за нею с ветви на ветвь; может забраться на лиственницу и медведь. Но, по рассказам Попова, получалось, что настоящий лесной акробат — росомаха.
— Зверь вредный и хищный. Он тебе и чужой капкан ограбит: все пожрет, и приваду и добычу. А сколько росомаха зверья всякого передушит: и лису, и зайца, и оленя — так, зазря. Хуже волка. Увидишь — бей без пощады. Только вряд ли ты росомах увидишь. Больно уж умна и злоехидна, зараза!
Но росомаху я все-таки увидел и даже принес ее Попову в подарок.
Зверь красивый. Бегает росомаха по тайге на коротких широколапых ногах и от этого кажется приземистой и неуклюжей, увалень карой-то. Солидность ей придает и темная длинноворсистая грубоватая шуба. От ушей к хвосту, дугой к брюху, туловище росомахи украшено симметричными беловатыми лентами.
— Шлея-то какая чистая и резкая, — сказал Попов, не устававший с юношеской увлеченностью восхищаться хорошей звериной статью.
Белые полосы на росомахе действительно напоминали шлею.
— Где же ты подцепил этакую красавицу? — спросил наконец Попов, когда принесенная мною росомаха была осмотрена и оценена.
— А вот это ты вовек не угадаешь.
— И в самом деле чудно: весь целый зверь, а мертвый, будто сердце у него разорвалось.
— Так оно, наверное, и есть. Вчера гроза мало-мало нашу тайгу не подпалила. Одну заматерелую лиственницу молния в щепу расколола. Она и сейчас еще дымится. Поблизости я и росомаху нашел.
— Ты думаешь, молния на дереве и зверя пришибла? — удивился Попов.
— Больше некому. Ты же сам говорил, что живую я ее все равно не увижу.
— Ну, царство ей небесное, — сказал Попов сурово. — Сколько ни разбойничай, — а конца и росомахе не миновать. И где кого тот конец подстерегает, верно, ты сказал, сроду не угадаешь.
К удивлению Попова
Куда только судьба не забрасывает геолога! Всегда мы впереди всех.
Впереди других пробивались мы и к чукотскому золоту.
Если исключить своеобразие прибрежной полосы Чукотки, то она так же холодна, мшисто-таежна, такие же на ней ключи, распадки и сопки, такие же лиственницы и такой же стланик, как и на всей остальной части нашей планеты с суровым названием Колыма. Так, во всяком случае, считали наши родственники на материке, хотя сами-то мы отлично чувствовали разницу, когда попадали с Яны на Индигирку, с Колымы на Чукотку.
Но это для посвященных. Для всех остальных и птицы, и звери, и рыбы на Чукотке такие же. В ее крутых, быстрых и студеных речках водятся и черноспинные хариусы, и краснотелая семга, и знаменитый омуль, знакомый с детства по сибирской песне о священном Байкале, но которому в омулевой бочке убегает с каторги симпатичный русский человек…
Всем этим Попова не удивишь. Он был такой же отличный рыбак, как и охотник, и умел разнообразить наш стол рыбными деликатесами.
Но вот однажды…
Начинают разведчики с того, что снимают с земли ее растительные одежды, травяной и мшистый покров. Мхи на Севере мощные. Летом они очень утомительны для пешехода: нет под ногами привычной твердой опоры, и страшно устаешь от этой влажно-зеленой податливости. На досуге я всерьез подумывал об изобретении какого-то подобия лыж для хождения по мшистой тундре.
Зимой в толще мха, под слоем снега, если не тепло, то уж, во всяком случае, холод сильно умеряется. Слегка смерзшиеся мхи легко поддавались кайлу и лопате. Очищать от них площадки для шурфов было не трудно и приятно.
Удивительное обнаружилось именно во мхах. На мшистом берегу ключа, который мы шурфовали на Чукотке, в комке спаянной льдом волокнистой зелени мы вдруг обнаружили вмерзшую рыбку. Как и всякую любопытную находку, мы доставили ее Попову. Он долго разглядывал необычный комок мха и сказал:
— Да, чудные бывают дела на свете!
Попову захотелось познакомиться с неведомой рыбкой получше, он решил оттаять ее и опустил в бочонок с водой.
Утром Попов с видом таинственным и даже тревожным позвал меня к бочонку:
— Поди-ка сюда. Чудеса!
Я подошел. В бочонке плавала небольшая рыбешка, похожая на щучку.
Не часто, но находили мы на Чукотке комки мха с вмерзшими в них рыбами. Обычно, оттаяв в воде, они оживали к неизменному удивлению Попова.
Потом я узнал у сведущих людей, что это была чукотская даллия, обитающая также на Аляске, способная, зарывшись в мох, притвориться мертвой, обмануть северную зиму. Даллия оживает, согретая лучами весеннего солнышка…
И хотя книги и люди раскрыли мне тайну даллии, чувство удивления не угасло до сих пор: на всю жизнь эта странная рыбка осталась для меня одним из самых изумительных существ на земле.
Розовые куропатки
Розовая чайка очень красивая птица. Величиной она с голубя. Грудь у нее дымчато-розовая, спинка — серая. Тонкий недлинный клюв. И темное кольцо на шее, как бархотка у старинных модниц.
