Каждое возвращение Попова с базы было для нас праздником, хотя обычно он привозил прозаические, неинтересные вещи: кайла, стеганые штаны, стекла к лампам, запасы продовольствия, спирт. И на этот раз всей партией мы вышли навстречу Попову. Веселой ватагой стали разгружать привезенную им кладь. Попов деловито направлял работу, но когда мы неосторожно двинули один из довольно громоздких ящиков, он испуганно закричал:

— Тише, дьяволы! Наели силищи. Стеклянное там.

«Стеклянным» оказались многочисленные бутылки и банки с нарядными этикетками: «Настойка рябиновая», Тасканский комбинат; «Варенье брусничное», Тасканский комбинат; «Масло кедровое». И опять удивительное: Тасканский комбинат.

Мы читали этикетки, перебрасывая из рук в руки бутылки и банки, и глазам своим не верили. Знали мы о витаминной фабрике в Ягодном, слышали и о Тасканском комбинате, но думали, что там варят целебный от цинги, но рвотный на вкус хвойный экстракт. А чтобы свои колымские варенья, соки, масло, рябиновка? Невероятно!

— Попов! Да ты просто кудесник.

Он бесцеремонно отводил наши восторги:

— До ноября заговляйтесь. На праздники откроем бутылочку. На холода отпущено. В зачет спирта.

Среди своих товарищей-разведчиков я не помню ни одного, про которого можно было бы сказать, что он пьяница. Не в нашем это обычае… Но спирт на разведках всегда водился. При той лютой стуже, в которую мы работали «на свежем воздухе», без стопки спирта обойтись невозможно. К пьянству же это не имеет никакого отношения. Вето Попова нас не особенно огорчило: на праздники, так на праздники. Удивлял сам факт неожиданных возможностей Колымы.

Я бывал в Таскане летом. Таежный поселок запомнился своей нетаежной зеленью. Глаз радовался при виде исконно русских тополей и осинок, ожививших берега одного из притоков Колымы, который дал имя и поселку. И вот теперь к живописной красоте Таскана прибавилась еще и такая «аппетитная промышленность». Для тех далеких лет и в таких еще малообжитых местах она казалась сказкой, мечтой фантаста.

Выходит, что очень плохо знали мы свою Колыму, вернее, плохо и мало пользовались ее щедротами.

Мы знали в те, давно минувшие времена Колыму золотую, а точнее сказать, полиметаллическую. Недра ее были густо нашпигованы золотом, оловом, платиной, элементами редких земель и многим таким, что гораздо дороже и золота, и платины, и олова.

Мы знали драгоценные колымские меха: ее пушистых песцов, шелковисто-коричневых выдр, снежно-белых горностаев, огненно-рыжих и черно-буро-серебристых лисиц, знали грубоватые теплые шубы росомах, медведей, волков.

В горных и долинных ключах и речках мы выловили несметное число краснотелых кеты и горбуши, тупорылых с черными спинами хариусов.

Но мы в те дни едва притронулись к безбрежному морю разнообразнейших растительных богатств Колымы.

С того времени, когда Попов привозил местную рябиновку на дальнюю разведку, много воды утекло. В Магаданской области действуют комбинаты, подобные Тасканскому первенцу. И если даже они варят джемов и варений, сушат и маринуют грибов, бьют кедрового масла, делают брусничного и голубичного вина в сто раз больше в сравнении с тем временем, все равно ягодная, грибная, ореховая Колыма остается непочатым краем. Мы только прикоснулись к этим ее богатствам и едва черпаем от их щедрот пригоршнями, в то время как они ждут мощного индустриального ковша.

Живородящая сила Земли и Солнца невообразимо велика!

За три теплых месяца зеленые лаборатории Колымы, цепко укоренившиеся на тоненьком и скудном пласте талой северной почвы, извлекают из нее тонны и тонны аскорбиновой кислоты (хвоя стланика, плоды шиповника), сахара (все разнородье ягод), растительного масла (кедровый орешек), все многообразие содержимого грибных клеток. Колымский ягель и луговое разнотравье способны прокормить удесятеренные стада северных оленей, коров, табуны лошадей.

Все это усовершенствовано стихийно, самой природой. Ученые же создали для Севера стойкие к холоду сорта капусты и картофеля. Но ум и руки селекционеров пока не коснулись ничего исконно колымского в растительном мире.

Конечно, страшно трудоемкое дело собирать руками ягоды, грибы, орехи. Людей на Севере и для самого главного не хватает. Верно, все верно!

А если вывести облагороженные сорта северных ягод, грибов, масличных культур с удесятеренной урожайностью и создать механизированные плантации в естественных для них условиях? Кстати, и естественные условия Севера под воздействием человека заметно добреют: распаханная мерзлота убегает от плуга на большую глубину.

Мечта? А почему бы не помечтать?!

Мне вспоминается один давний, веселый в нашей таежной глухомани случай. Мы работали тогда невдалеке от Сусумана. Много были наслышаны о чудесах его огородов, парников и теплиц и решили откомандировать Попова к сусуманским огородникам попытать счастья.

Экспедиция оказалась успешной. Попов вернулся с мешком хрустких зеленых огурцов и… непомерно толстой, явно вздутой губой.

— Кто это тебя, Попов?

— Пчелы, — невнятно объяснил пострадавший, с трудом двигая непослушными от укусов губами.

Мы было заахали, но Попов не унывал.

— Мне ведь не так уж больно, что пчелы меня покусали, — внушал он. — Дивлюсь, что пчелы на нашей Колыме прижились. А укусили — что ж! Вреда в этом нет. Мать моя пчелой людей пользовала.

Вздутая губа нашего товарища стала на некоторое время предметом таежного остроумия. Но дело не в нем. Пчела, живая, золотобрюхая, пушистая пчела укусила нашего Попова. Значит, в растениях Колымы насекомое отыскало нектар для меда, пыльцу для перги, всю химическую сложность элементов воска и маточного молочка! И перекрестное опыление будущим колымским плантациям обеспечено…

Куда только не уводит человека фантазия?! Да, было бы все это чистейшей фантазией, если бы уссурийские пчелы уже тогда не стали живой реальностью Колымы. Значит, можно, если захотеть, и сделать…

На картах Берелех обозначен едва приметной точкой. А между тем — место это знаменитое. По лютости зимней стужи оно вполне конкурирует с Верхоянском, который еще с гимназических лет остался в памяти полюсом холода. В Верхоянске я не был, а в Берелехе зимовал и могу подтвердить, что место это зело студеное.

В начале февраля мне предстояло по делам разведочной службы ехать в Магадан. По прямой это почти пятьсот километров на юг. Извилистой горной трассой, конечно, гораздо больше; в лучшем случае, четверо суток с ночевками в кабине, в избах дорожников, а то и просто у таежного костра. И тем не менее я с радостным нетерпением ждал этой поездки.

Берелех считается обжитым культурным гнездом в тайге. Жили мы в рубленых избах. Была у нас библиотека. Помню, в Берелехе я со страстью, неотрывно, том за томом перечитал Достоевского. Видно, какой-то умница из московских снабженцев «заготовил» для Дальстроя в букинистической лавке эти книги, приложенные предприимчивым А. Ф. Марксом к своей «Ниве» еще в прошлом столетии. Даже кинопередвижка наезжала к нам из Ягодного.

И все-таки очень хотелось побывать в настоящем городе. Берелех в сравнении с Магаданом — все равно, что таежная изба в сравнении с Берелехом. Мечтания-то были более чем скромные: подстричься у парикмахера, вымыться в хорошей горячей бане, посмотреть артистку Коломенскую в «Двенадцатой ночи», полистать новые книги в замечательной магаданской библиотеке, встретиться с товарищами.

Очень хотелось охать! А углы нашего берелехского жилья заросли снегом, бревна, из которых оно срублено, трещат, жить сносно можно только рядом с раскаленной железной печкой. Синяя нитка термометра с трудом удерживалась у минус 60.

Завгар боится пускать машину в такую стужу.

— Мотор простудится, — говорит он, — кашлять будет.

Да что мотор! Железные гайки лопаются на таком морозе, чуть их ключом тронешь.