– Ну и видок у тебя, – сказал он, – одежу-то куда дел?

Мы с Томом рассмеялись и принялись говорить. Я поставил ноги прямо на печку. Том говорил быстро, как Дженнингс, и через слово смеялся. Я пошарил на полке и бросил ему полбуханки хлеба, оставив ломоть себе.

– Еще что-нибудь есть? – спросил Том набитым ртом.

Отец достал вяленого мяса, мы навернули и его. Мы съели в доме все до последней крошки и раскочегарили печку, как она не горела с маминой смерти. Говорили без умолку.

– Я не знал, что скажу тебе, – повторял Том. – Думал, все, утонул парнишка!

Отец смотрел на него большими глазами. Я взял умывальное ведро и обтерся тряпкой, вымывая песок из подмышек и из паха. Ноги жгло, как огнем. Мы вдвоем рассказывали мою историю и совсем сбили отца с толку. Наконец мы оба враз замолчали.

– Похоже, вы весело провели время, – сказал отец.

– Да, – ответил Том и громко, почти истерически захохотал. Дожевал последний кусок хлеба, кивнул, проглотил. – Это было что-то.

Том ушел, а я заснул как убитый и проспал конец дня и всю ночь. Утром я проснулся и увидел, что буря, как назло, улеглась и солнце светит в дверь, будто никуда и не пряталось. Пересиди мы в укрытии еще день, дошли бы до дому как нечего делать! Отец услышал мои вздохи и перестал шить.

– Хочешь, сегодня я схожу за водой? – предложил он.

– Да нет, я схожу. Я вполне оклемался.

На самом деле руки у меня были как деревяшки, в паху натерло песком, по всему телу красовались ссадины, царапины и синяки, так что больно было вздохнуть. Однако мне не терпелось высунуть нос на улицу, и я, охая, встал с постели.

Пустые ведра больно оттягивали исцарапанные руки. Солнечный свет ударил прямо в глаза. Несколько облачков еще плыли по небу, но день был ясный, от земли поднимался пар. От дома Косты тоже валил пар, казалось, он горит. Я ковылял по дороге и смотрел во все глаза.

Описывал ли я нашу долину? Она похожа на горсть и вся заросла лесом. Посреди ладони протекает река, здесь растут кукуруза, ячмень и картошка. Основание пальцев – Бэзилонский холм, здесь живет Док Коста, здесь же – башня Эдисона, дом и мастерская Рафаэля. Дальше – волосатые пальцы – лесистые отроги Томова хребта. Я заметил, что дома чем старше, тем чуднее – раньше мне это не приходило в голову, но это так. Рафаэль все пристраивает помещения и кладовые для своих механизмов, следуя перегибам местности, так что, если нарисовать план его дома, получится, будто сверху W написали X. Док Коста, как я уже говорил, построил себе дом из пустых железных бочек для лучшей защиты от зимнего холода и летней жары. Чего он не учел, так это что дом будет завывать точно леший при малейшем ветерке; он говорит, ему это ничуть не мешает, но я иногда думаю, Мандо из-за этого воя такой пугливый. Николены поставили свой большой старомодный дом на обрыве, а Эглоффы выкопали убежище в холме между большим и указательным пальцами, если по-прежнему думать о долине как о горсти. Живут точно крысы в норе, да еще у самого кладбища, но, говорят, земля защищает от холода и жары еще лучше, чем бочки Косты. А вот Том поселился на юру: зимой его домик продувают штормовые ветра, летом припекает солнце, а ему хоть бы хны. Ему главное – видеть. Эдисону Шенксу, наверно, тоже, он устроил свое жилище на Бэзилонском холме вокруг старой высоковольтной опоры. А может, он выбрал место поближе к Сан-Клементе, чтобы тайком обделывать свои делишки. Дома поновее стоят в долине, возле полей. Их строили сообща, и они все на одно лицо: квадратные бревенчатые коробки на стальных распорках, крытые дранкой, листовым железом или черепицей. Та же конструкция, только в два раза длиннее, и вы получаете баню.

Я дошел до реки, сел и снова стал смотреть. Никак не мог насмотреться. Все такое знакомое и в то же время странное. До поездки на юг Онофре было просто домом, знакомым с детства; жилища, мост, дорожки, поля, отхожие места составляли такую же его часть, как обрывы, река и деревья. Однако теперь я видел их другими глазами. Дорога. Пыльная полоса в траве огибает огороды Симпсонов, сужается между грудами камней… Она идет так, потому что об этом договорились, когда заселяли долину, и потому что это кратчайший путь от реки через луга на юг. Люди подумали, как ей идти, и стала дорога. Я взглянул на мост – доски на стальных балках, переброшенных между береговыми опорами. Люди, которых я знаю, задумали и построили этот мост. И так со всем в долине. Я старался увидеть мост по-старому, как часть пейзажа, но не сумел. Когда меняешься, к старому не вернуться. Ничто уже не будет прежним.

На обратном пути (полные ведра больно оттягивали руки) меня грубо схватили сзади.

– Ой!

– Вернулся! – Это был Николен, он улыбался во весь рот. – Где прятался?

– Только вчера пришел, – возразил я. Он забрал у меня одно ведро.

– Ладно, рассказывай. Мы пошли по дороге.

– Да ты весь избит! – сказал Николен. – И хромаешь!

Я кивнул и рассказал, как ехали на поезде и как обедали у мэра. Стив зажмурился, воображая дом на острове, но, по-моему, представил он что-то не то. Я ничем не мог ему помочь, только разве рассказывать дальше. И я описал обратный путь, как я плыл и все остальное. Он поставил ведро у нас в саду, схватил меня за плечи и затряс, хохоча:

– Прыгнул за борт! В шторм! Молодчина, Генри! Молодчина!

– Да я еле выплыл, – сказал я, потирая руку, покуда он плясал и прыгал вокруг ведра. Но мне было приятно. Он перестал прыгать и закусил губу.

– Так японцы высаживаются в округе Ориндж? Я кивнул.

– И мэр Сан-Диего хочет, чтобы мы помогли положить этому конец?

– Верно. Но Том что-то не загорелся этой идеей.

Я заметил слизняка на капусте, осторожно нагнулся снять и увидел, как сильно погрызены листья. Хилая у нас капустка, подумал я, то ли дело салат у мэра.

– Я знал, что от мусорщиков добра ждать нечего, – сказал Николен, глядя на север. – Но чтобы они помогали японцам… Гады! Мы им покажем! Мы будем американским сопротивлением! – Он погрозил небу кулаком.

– По крайней мере, его частью.

Мысль эта увлекла Стива в какие-то неведомые дали, и он заходил по саду, не видя и не слыша меня. Я выдрал несколько сорняков, осмотрел остальную капусту. Смотри – не смотри, слизняки съели почти всю.

Стив спросил как бы между прочим:

– Пойдешь сегодня рыбачить?

– Вряд ли. Руки еле шевелятся. Сегодня от меня проку мало.

– Ладно, мне скоро пора уходить. – Стив нахмурился. – Пока расскажи мне еще про мэра.

Мы некоторое время говорили про мою поездку. Отец вышел в сад послушать. Потом Стив ушел, а я до конца дня то дремал, то гулял по огороду. Ночью снова спал без просыпу. На следующий день Стив зашел, чтобы вместе идти на берег. Рыбаки, вытаскивавшие лодки, бросили работу и засыпали меня вопросами. Показался Джон, все сделали вид, что работают, и молчали, пока он не прошел мимо. Наконец лодки все же спустили на воду, и тут стало не до разговоров – надо было провести их через прибой. Все удивлялись, как я переплыл через такой, да еще ночью. По правде сказать, я и сам дивился. Мне даже снова стало страшно, хоть я и старался не подавать виду.

Далеко к югу извилистая белая полоса набегала на берег, ударяла, обрушивалась белым гребнем – стихийная мощь в чистом виде. Мне повезло, что я жив, жутко повезло. Я сглотнул, стараясь унять сердцебиение, и сжал руки, чтобы не дрожали.

Рафаэль желал знать про японцев как можно больше, так что, пока закидывали сети, я говорил, а он спрашивал. Это было здорово. Джон подплыл в своей лодке, велел Стиву садиться в двойку и половить удочкой, а мне – оставаться при сетях. Стив пересел и погреб к югу, завистливо обернувшись через плечо.

Начался лов. Лодки сильно качало, брызги сверкали на солнце, зеленые холмы на горизонте вздымались и падали. Мы забросили сети (ох и больно это было – с моими-то руками), прошли с ними крут и вытащили, полные рыбы. Я греб, вытаскивал сети, оглушал рыбин, говорил, растирал руки и, вновь оглядывая с моря знакомые холмы, понимал, что приключения мои кончились. Несмотря ни на что, мне было жалко.