Проснулся я от холода. У меня уже не было сил ни говорить, ни ругаться. Меня так знобило, что даже подкатывала тошнота. Я глотнул воды, но она, как крапива, обожгла мои внутренности. В ней плавали куски льда. Вода замерзла, а вечером она была еще горячей.

Стрелки часов на светящемся циферблате показывали без пятнадцати три. Я встал на одеревеневшие ноги и прислонился к остывшей печке. Затапливать уже не хотелось. У меня просто не было для этого сил. Через два часа начнет светать. Я зажгу сруб, но сначала надо надергать соломы из матрацев и обвязать себе ноги. Я подошел к кровати, чтобы взять матрац, и при этом посмотрел в окно. Небо было усыпано звездами. Они дрожали. Видно, мерзли, как и я. Все напоминало мне о холоде. А под звездами, ниже, светила большая теплая звезда, моя звезда. Она немножко покачивалась и светила…

Не знаю, сколько времени я смотрел в окно, но первый выстрел я прослушал. Потом, однако, раздался второй выстрел. У земли, на высоте человеческого роста, мелькнуло пламя, и гул выстрела понесся к горам. Я будто потерял рассудок и изо всех сил ударил кулаком по столу. Из руки брызнула кровь. И в тот момент, когда в мое убежище ворвался треск автоматной очереди, я услышал обычное человеческое «ого-го-го!».

— Ого-го-го! — кричал кто-то и приближался ко мне, вырастая, словно гигант, на фоне звездного горизонта.

Я же отвечал лишь шепотом. У меня пропал голос — от холода, истощения и облегчения. Я взял последние спички, соединил их и поджег так, чтобы пламя из окна можно было видеть как можно дальше. Мне ответили новым залпом, потом в небо полетела ракета. В ее дрожащем белом свете я увидел четыре фигуры. Они пробивались по снегу к срубу.

Я открыл окно и ждал. Вернее, это я так думал. Они же утверждали, что я перевесился через окно и почти не дышал.

Потом мне дали ужасно приятную вещь — горячий пахучий чай. Они хотели мне дать и сливовицу, но кто-то запретил, сказав, что надо немного подождать. Видимо, это был доктор, так как он ощупывал мои руки и живот, слушал сердце. В животе опять появилась острая боль. Я лежал на матраце, а внутри сруба было море света. Они принесли с собой фонари, а кроме того, хлеб и солонину. Я пока что предпочитал чай, этот сказочный напиток, и чувствовал, как пробуждаюсь, как ко мне возвращаются ясные мысли и силы. Я сел и тихо сказал:

— Не сердитесь, пожалуйста.

— Ерунда, — со вздохом проговорил кто-то из них и опустился на скамейку.

— Мы ищем вас вот этой группой уже вторую ночь, — объяснили мне.

— Может ли он идти? — спросил другой голос.

— Едва ли, — ответил доктор.

— Могу, конечно могу, — убеждал я их и себя, но слова мои прозвучали глухо.

— Ты что, сумасшедший? Пять часов в туфлях?

— Нас было двое… Вы не знаете…

— С ним все в порядке. Это он нашел вас с самолета. Вчера или позавчера.

Я недоверчиво завертел головой. А может, я тогда спал? На солнце, погрузившись в ту глубину…

— Нам надо немного передохнуть, — говорили они.

Поочередно меняясь у печки, они ели и пили. На рассвете поел и я. Желудок принял и немного сливовицы. Я осмотрел своих спасителей — лесника из Поляны, врача и двух сержантов, при этом я старался не смотреть им в глаза.

Когда доктор заворачивал мне ноги лентами из матрацной ткани и шарфами, которые сняли с себя мои спасители, лесник проворчал:

— У того, второго, были… прекрасные кожаные сапоги. А на тех, что приезжали на машине, были отличные полушубки. В таких можно и в Сибирь.

Я предпочел промолчать.

Спас меня Рашка, на котором были сапоги. Он упал в долине недалеко от ручья. По берегу ручья он дошел до деревни и на следующий день увидел меня с самолета лежащим на матраце у сруба.

А непосредственно спас меня лесник, который твердил поисковой группе, что в тех местах, где светил фонарь, никакого света не должно быть.

— Нам предстоит пять часов идти пешком, — сказал мне врач перед тем, как мы вышли. — Вы должны выдержать, другого выхода у нас нет.

Я кивнул.

— Вероятно, вы уже не сядете в самолет, — заметил один из сержантов, но я так свирепо на него посмотрел, что он пристыженно начал оправдываться.

У меня при этом мелькнула мысль, что оправдываться и стыдиться, собственно, следовало бы мне.

— Конечно буду летать, — пробурчал я, — если смогу.

— Сможете, — ободряюще сказал доктор.

Я знал, что все это не так-то просто. После спасения меня ожидало еще и наказание за тот, казалось бы, пустяковый просчет, который едва не стоил мне жизни.

И не только мне.

Его разбудил свет.

Нет, это слово бессильно передать то стремительное, беспощадно атакующее сияние, которое начиналось каждое утро и которое не могли притушить даже тяжелые темно-желтые портьеры, висевшие на стеклянных стенах павильона. Горячий яркий поток, как широкий луч прожектора, направлялся прямо в комнату. Теплый воздух поднимал с пола пылинки, и они вместе с изумрудно-зелеными мушками переливались в сиянии солнца, как живые осколки драгоценных камней. На потолке защелкали своими проворными языками ящерицы титяк [4]. Вверху над домом, в кронах яванских дубов и кленов, которые не густо росли по склону вулкана Лаву [5], расщебетались обезьяны макали [6]. От подковы гор, сжимавших песчаное озеро Телага Пасир [7], неоднократно отразился эхом высокий петушиный крик, прилетевший из деревеньки. Нгеронг, расположенной у подножия вулканического массива, который назывался Саранган [8].

Орлиное гнездо!

Стеклянные двери павильона тихо раскрылись, зашуршала портьера, звякнули ложки и чашки. Слуга Назим в своем узком саронге [9] и кожаных сандалиях появился, как дух, положил блюдо с завтраком на стол и, не видя никого из белых, громко сказал:

— Селамат паги! Доброе утро!

Майор Клечка медленно сел на твердой узкой постели, сделанной из темного тикового дерева, вытер ладонями вспотевшее лицо и немилосердно пнул ногой «голландку» [10]. Потом поднял квадратную противомоскитную сетку и, встав на холодные плитки пола, позвал своего приятеля, спавшего на соседней кровати:

— Рудо! Спишь?

— Да-да! Доброе утро! — ответил ему заспанный голос.

— Предпоследнее, парень!

— Что-что?

— Еще одно — и конец!

— Да-да, конечно!

«Вот именно, — подумал майор и вышел из спальни через гостиную на террасу. — Такое никого не обрадует». Он посмотрел прямо перед собой. Павильон стоял на горе. Вид с террасы майор фотографировал много раз, но ему хотелось еще раз закрепить все в памяти, унести этот край в своих глазах, чтобы, закрыв их где-нибудь, снова представить его себе во всех красках и формах.

Горную котловину с обеих сторон сторожили острые кратеры молодых, неспокойных вулканов, и их темно-коричневые и серые вершинки точно так же, как смуглые индонезийки, купались каждый день в зеркале вулканического озера. Прямо напротив склона самого высокого вулкана подкова гор разрывалась, и перед взором открывалась глубокая широкая долина, на дне которой находились аэродром и город Мадиун. По сторонам долины были разбросаны кубики кемпингов и деревень, прятавшихся от знойного солнца под тенью пальм. Издали кроны пальм казались миниатюрными зонтиками с вырезанными вручную рукоятками. В лучах утреннего солнца искрилась водная гладь рисовых полей, расположенных террасами. По небу плыли всего два белоснежных облака, видно лишь для того, чтобы среди изумрудно-зеленой, аквамариновой, землисто-коричневой и пурпурной красок была также и белая. Неподвижная серебристо-серая гладь озера напоминала по своему цвету брюхо акулы. Было тихо. Жизнерадостно и торжественно занимался новый день.