— Мы займем Соколове? — отозвался Ломский.

— Да. Там будет узел противотанковой обороны.

— В той лощинке? — уточнил кто-то.

— Окопы отроем в склоне, сделаем ходы сообщения. Противник будет пробиваться к реке, и Соколове окажется тем железным острием, на которое он напорется. Может, это явится для него неожиданностью.

Начальник штаба кивнул в знак согласия:

— Понимаю… Во всяком случае… прежде чем он приступит к форсированию реки, он будет обессилен боем за укрепленную деревню.

— Пожалуй, это единственное решение. Соколове мы ни за что не отдадим противнику.

Командир откашлялся и постучал концом красного карандаша по карте, потом обвел взглядом напряженные лица.

— Я-то знаю, ребята, каково вам сейчас. Мы рвались на фронт, и вот мы здесь. Задача не из легких, но легкое решение мы с вами сами отвергли. Мы сейчас как перед экзаменом, и мы не должны подкачать — вот это главное. В тридцать восьмом нам не позволили воевать за родину, так давайте теперь покажем гитлеровцам, как умеет сражаться чехословацкий солдат. И помните: тот никого не боится, кто перестал бояться смерти. Но для этого нужно любить родину больше, чем себя.

— Пан полковник, — заговорил надпоручик Ярош. — Я прошу оборону Соколова доверить моей роте.

По лицу Свободы пробежала улыбка.

— А я как раз и хотел тебя туда послать. Первая рота всегда получала самые трудные задания. Я рад, что ты сам его просишь, Отакар. Тогда все ясно. Третья рота!..

Янко отозвался:

— Здесь! — и прошептал Галузе: — Записывай!

Совещание у командира закончилось. Зал сразу же наполнился гулом голосов. Офицеры надевали полушубки и шинели. Надпоручик Ломский, с полоской черных усиков под носом, поочередно обнял командиров рот Яроша, Кудлича и Янко. Галуза скромно стоял позади. Янко сказал ему:

— Пулеметы мы распределим по одному на каждый взвод, а ты останешься при мне. Будешь командовать резервом роты.

Надпоручик Янко взял его с собой на совещание у командира, но Галуза чувствовал себя среди офицеров стесненно.

Они вышли на улицу. Была уже ночь. Чувствовалось, что температура опять упала ниже нуля. Фронт на юге затих. Лишь порой в небо бесшумно взлетали осветительные ракеты, загораясь, как звезды. Галуза услышал, как надпоручик Кудлич сказал Ярошу:

— Послушай, Ота, ну зачем ты все это мне даешь?

— Оставь у себя. Так будет верней. Там еще письмо есть, для мамы. Ежели что, так ты передай…

— Ты что это придумал?..

— Да так, ничего… — засмеялся Ярош и потом добавил: — Мне она сегодня снилась. Ругала меня, что я всюду лезу… Мы играли в футбол или еще во что-то. А мать говорит: вот сломаешь себе ногу, так домой с ревом не ходи… Надо же — такой сон!

Голоса удалились в темноту. До Галузы донеслось еще громкое «Но послушай!» Кудлича.

— Галуза! — вдруг раздался рядом голос Ломского. — Так вы держитесь там, в своем Миргороде! — Они крепко пожали друг другу руки.

А Галуза сразу представил себе ротную канцелярию в бузулукских казармах. Командирам пулеметных взводов представляли нового командира роты. Надпоручик Ломский. Пехота. Раздавались недовольные голоса:

— Теперь, когда нам на фронт ехать, нам прислали дармоеда. Что он может знать о пулеметах!

Вошел стройный блондин атлетического сложения. Один из командиров взводов рявкнул:

— Смирно!

— Вольно, вольно, — махнул рукой надпоручик. Он чувствовал себя несколько скованно и не знал, куда девать руки. — Садитесь. Есть на что сесть?

Они сели, с любопытством ожидая, как он им представится. Он прокашлялся.

— Как вы знаете, я назначен командиром вашей роты. Для меня это нелегко… В отличие от вас… Вы тут все старые пулеметчики… и мне придется у вас учиться… потому что… вы в этом пока что лучше разбираетесь, чем я.

Галуза тогда впервые видел офицера, который не побоялся сказать в глаза подчиненным, что он знает меньше их. Галуза долго размышлял, откуда это взялось. Оттого ли только, что Ломский был сердечный, веселый, скромный юноша, или еще и оттого, что вообще в батальоне офицеры уже немного другие, чем были раньше? Впрочем, как и он сам — только что назначенный ротмистр Иржи Галуза. Он сдал экзамен на «отлично» и вполне мог бы быть офицером, если бы в лондонском министерстве не уперлись, что у каждого офицера должен быть аттестат зрелости. А откуда у него такой аттестат? Дома на учебу не было ни времени, ни денег. Ладно, и так хорошо. Ротмистр — это тоже чин.

— Будем держаться, пан надпоручик!

— Почему так официально обращаешься, Юра? Неужели мы и здесь будем на «вы»?

— Я вам тыкать не могу, пан надпоручик.

— Почему? Не признаешь меня пулеметчиком?

— Нет, что вы… вовсе нет… Просто я вас очень уважаю.

На рассвете, когда все краски еще сливались в один серый цвет, через окопы третьей роты возвращалась измотанная разведгруппа. Их было десять человек. Все в изодранных и грязных маскхалатах. Одного они поддерживали под руки, раненый сильно припадал на окровавленную ногу. Другого несли на носилках, сделанных из застегнутой шинели, сквозь рукава которой были просунуты палки.

Галуза столкнулся с разведчиками на дороге за штабом — он как раз проверял посты.

— Что с ним? — спросил он у паренька с длинным запекшимся шрамом через все лицо, кивком показав на носилки.

— Ему теперь хорошо, — горько выдохнул боец и откинул капюшон маскхалата на спину. — Он уже мертв. Пуля попала ему в живот.

Разведчики направлялись в штаб батальона, переехавший в большое кирпичное здание в совхозе «Репяховка». Галуза прошел с ними часть дороги лесом. Парни хмурились, им было не до разговоров. Только тот, со шрамом через все лицо, оказался разговорчивее других. Он рассказал Галузе следующее.

Вечером они прошли лесом далеко за Соколове, к хутору Первомайский. Лес там подступал к самым домишкам, лепившимся вдоль кривой и грязной дороги с замерзшими лужами. Целую вечность пролежали разведчики в снегу среди низких елочек. Деревня казалась вымершей. Нигде ни огонька. Только лай собак говорил о том, что здесь живут люди.

Наконец командир группы подал знак. Они бесшумно подкрались к плетню и, пригнулись, совершенно сливаясь со снегом в своих белых балахонах.

Раздался скрип открываемой двери. Из хаты с ведром в руке вышла женщина в шерстяном платке. Она направлялась к колодцу.

Ефрейтор Черный ловко перескочил через плетень и единым духом оказался возле нее. С испугу женщина уронила ведро. Черный приложил палец к губам:

— Тс-с! Тихо. Не бойтесь. Я чех.

— Вы с нами?

— С вами.

Женщина облегченно вздохнула, но тут же опомнилась и осторожно оглянулась по сторонам.

— Скорей уносите отсюда ноги! В деревне немцы.

— А танки есть?

— Есть. Вон там, в лесу. Туда нам не велят ходить.

— Спасибо, мамаша.

И Черный мгновенно исчез за хатой. Разведчики осторожно обошли деревню. Теперь до них из лесу все явственнее доносились удары по металлу и голоса. Вот завели тяжелый дизельный мотор. Потом между деревьями мелькнул огонек карманного фонарика. Командир группы выделил двоих разведчиков.

— Постарайтесь подойти поближе и подсчитать, что там у них есть. Мы же пока поглядим, нельзя ли где-нибудь взять «языка». Встреча в лесу у развилки. И зря не стрелять!

Немецкий часовой в каске топтался на тропинке у леса. Винтовку со штыком он держал прямо перед собой на согнутых руках. Часовой то и дело покашливал. Остановившись в нескольких шагах от разведчиков, он постучал нога об ногу, повернулся и пошел назад. В ту же секунду за его спиной возникла фигура в белом капюшоне и, приставив к спине автомат, шепотом скомандовала по-немецки:

— Руки вверх!

Немец в испуге вздрогнул, но тут же пришел в себя и бросился в сторону. Фигура в маскхалате прыгнула к его винтовке.

— На помощь! — заорал часовой, но в этот момент другой разведчик бросился к нему сбоку. Блеснул финский нож. Часовой с приглушенным стоном повалился на землю.