Я вылил эту противную кашу и вылез наружу, на свежий воздух. Там я сделал несколько глубоких вдохов и прополоскал рот снегом. Теперь я начал осознавать свое положение. Желудок мой судорожно сжимался. Мне хотелось лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. Увидев, что на руки мне нападало много свежего снега, я с трудом поднялся. Рядом с крыльцом намело высокий сугроб, который доставал мне до плеча. Я решил его разбросать. Медленно сходил в дом за лопатой и начал бросать снег. При каждом броске я едва удерживался на ногах. Мышцы рук болели, но потом работа потихонечку пошла. Размеренно откидывая большие легкие куски свежего снега, я совсем не заметил, как поземка ушла за леса и ветер разорвал тучи.

Неожиданно выглянуло яркое солнце. Я взглянул на часы — одиннадцать. Я прикинул, что являюсь без вести пропавшим уже почти сорок часов. До вечера меня должны найти. Обязательно! Я хотел только одного — побыстрее покончить с этой идиотской историей. Мне было все равно, будут ли меня наказывать и расследовать причину катапультирования. Я даже подумал о том, что мне могут запретить летать. Это было бы самое страшное наказание… В ту же минуту я мыслил только о том, чтобы услышать человеческий голос, лай собаки или гул самолета, увидеть, как «миг» машет крылом и стреляет в моем направлении ракетой, давая понять, что пилот меня видит. Мне хотелось только одного — чтобы меня кто-нибудь спас.

Солнце палило все сильнее. На лбу у меня появился пот. Это не была испарина слабеющего тела, это был обычный пот от жары. Я стянул с себя куртку и вдруг подумал о том, что, воспользовавшись такой теплой погодой, я мог бы выспаться и тем самым хотя бы немного укрепить свой организм. Я принес еще один матрац, лег на него, накрылся курткой и, едва положил голову на грубое полотно матраца, уснул как убитый. Конечно же, я не слышал ничего, ровным счетом ничего, даже полета «мига» Рашки низко над срубом, а он ведь махал мне крыльями и стрелял ракетой точно так, как я мечтал. Лежа на солнце, которое буквально затопило меня теплом, я будто провалился на дно какой-то ужасно приятной бездны и лежал как мертвый.

Очнувшись ото сна, я испуганно осмотрелся. Солнце находилось уже далеко за домом. Часы показывали четвертый час. Я никак не мог сообразить, сколько же я спал. Чувствовал себя вялым. Мною овладело какое-то безразличие ко всему. Чувство голода и жажды исчезло.

Я начал надевать куртку. Руки мои тряслись. Движения были неточными. Я не ощущал никакой боли, но сознание мне подсказывало, что бесчувственность и равнодушие — самое плохое в таком положении.

Я вернулся в сруб. Там еще оставалось пятьдесят поленьев, которых должно было хватить примерно на пять-шесть часов топки, на одну короткую ночь. А что мне делать до наступления темноты? Что мне вообще делать?

Я начал ходить по помещению и заставлял себя думать. Выдержу ли я эту ночь?

Я теперь понимал, что мое положение изменилось, что это уже не рядовой случай, когда всесильная цивилизация может быстро прийти на помощь, легко найдя потерявшегося пилота. Я теперь понимал, что с самого начала многое недооценил, недооценил и силы природы, поскольку, как и тысячи людей, думал, что в современной машине, современном доме, современном городе человек защищен от природы, что человек не может быть выдан на милость морозу, голоду и жажде. Во всяком случае, надолго. И вот человеку, привыкшему преодолевать тысячи километров на высотах, где стоит трескучий мороз, неожиданно пришлось бороться за жизнь в самых прозаических обстоятельствах. Я понимал, что наступают последние, решающие часы…

— Я должен что-то сделать! Должен! — Я беспомощно слушал свой грубый, охрипший голос. — Что же делать?

«Я выдержу еще эту ночь! — так приказал я себе. — Утром зажгу сруб и буду ждать пять часов. Прогреюсь хорошенько и потом пойду. Это будет около полудня. Обмотаю себе ноги материалом из матраца — и пойду. Ничего другого не остается, так как цивилизация, всесильная цивилизация и всемогущая техника, оставили меня на бобах. И друзья тоже. И все люди на свете…»

«В дороге у тебя не будет воды, — благоразумно предупредил меня внутренний голос. — Здесь у тебя есть хоть ведро с горячей водой, которая заглушает жажду и боль в желудке… — Нет, пойду! Наплевать им на меня! А я, дурак, искал Рашку. Да, я. А вы? Что сделали вы?..»

Меня снова обуяли ярость, ненависть и, наконец, сожаление. Я уже не мог себя контролировать. Чтобы как-то успокоиться, я решил вылезть наружу и попытаться бросать снег. Казалось, лопата весила целую тонну, но мне опять стало тепло и я немного успокоился. Нет ничего хуже напрасных размышлений!..

Вытирая пот со лба, я вдруг увидел над лесом яркую звезду. Казалось, будто она висела на верхушке ели. И в эту минуту мне в голову пришла мысль: «Свет! Что, если на вершине холма зажечь свет? Его будет видно издалека… Не могли же они меня совершенно забыть… Должны меня найти… И если бы здесь…»

Свет! Но как его зажечь?

Я вернулся в сруб, пережег спичкой суровую веревку, на которой висел фонарь, и зажег его. Фонарь светил ярким желтым пламенем. Я выбрался наружу, взял свою палку и направился к лесу. Я хорошо понимал, что этот путь отнимет у меня последнюю энергию, что у меня не останется никаких сил. Я знал, что мне предстоит залезть на дерево, привязать фонарь, потом спуститься вниз и вернуться к своему пристанищу. Еще одну ночь мне предстоит клевать носом и топить, борясь со сном и усталостью.

— Выспишься дома! — прохрипел я. — Дома!.. Интересно, что сказали жене? Что меня, разумеется, ищут? Она теперь плачет и не спит, знаю я ее. Ну, а если что… так выйдет замуж. Кто не выходит замуж?..

Я говорил все это вслух, вернее, даже не говорил, а рычал и лез по свежему снегу вперед. После метели его стало гораздо больше.

Когда я дошел до леса, уже начало смеркаться, и фонарь светил, как автомобильная фара. Я привязал его к поясу и стал искать ель с низко расположенными ветками. Найдя подходящее дерево, я ухватился за нижнюю ветку и хотел вскочить на нее прыжком, но не тут-то было. Тогда я, схватившись за ветку, полез по дереву. Закинув за ветку ноги, я вдруг повис головой вниз, как хамелеон, только в отличие от него — беспомощно. Я не мог поднять свое тело. Затем я напряг все оставшиеся силы, и мне удалось сесть на ветку. Потом уже дело пошло.

Я даже забыл, что, чем выше, тем ветки становятся тоньше.

Вспомнил я об этом тогда, когда неожиданно раздался треск и я полетел вниз. К счастью, мне удалось зацепиться за ветки, что росли пониже. Несмотря на общее притупление чувств, где-то в животе резанула боль, но сразу же пропала. Я старался не смотреть на фонарь, так как иначе я бы ничего не видел. В лесу было уже темно. Фонарь не пострадал во время моего падения, иначе бы он погас. Как летчик, я имел дело с самой современной техникой, которую породило это столетие, а вот устройство фонаря знал плохо. Я поднялся повыше и, притянув ветку потоньше, куском веревки привязал к ней фонарь.

Потом начал слезать. Когда я спрыгнул с последней ветки в снег, то увидел над собой большое желтое пятно. Это была моя звезда, моя надежда. Стало уже совсем темно, и я смотрел на свет фонаря как на чудо, которое должно меня спасти.

Надо было идти назад. Я и шел, и полз на животе, а когда достиг половины пути, мне вдруг показалось, будто я услышал выстрел. Он донесся издалека. Потом еще один.

— Ищут, — сказал я. — Еще ищут! Конечно! — Я опустился на колени, и в тишине раздался мой страшный вопль. Скорее, это был отчаянный рев. — Здесь я-я-я! Зде-е-е-есь!

Потом я долго прислушивался. Ничего! «Наверное, показалось. Но неважно. У меня есть план, и я знаю, как спастись. Только бы прожить эту ночь…»

Я топил вовсю. Какая разница, когда загорится сруб! Приближалась полночь, а печка моя, полная дров, просто захлебывалась огнем. Потом я наперекор своей безгранично истощенной и бессильной воле уснул. Крепко и глубоко. И казалось мне, будто от этого сна я уже не проснусь и не хочу просыпаться. Несколько раз я поднимал голову, но тут же бессильно опускал ее на руки, бормоча, что ничего не случится, что через минуту я снова опомнюсь, что у меня есть план.