— Не твоего ума это дело. Ты лучше послушай меня, арфист: слишком ты зелен; поживешь, так узнаешь, какие бывают настоящие неприятности.

И он отошел. Как обычно, я раздвоился между страхом и отвращением. Эти вымуштрованные каратели, облаченные в форму, все еще оставались для меня какой — то загадкой, на которую я ни духом, ни телом не мог дать даже приблизительного ответа. Я все еще погружен был в размышления на эту тему, когда ярдах в пятидесяти впереди себя увидел Лимюэла. Даже на таком расстоянии я разглядел, как он изменился в лице. Рядом с ним — справа и слева — шагали два солдата. Дернув за рукав своего провожатого справа, Лимюэл круто повернулся и быстро пошел по направлению к своей лавке. Я последовал за ним, почти переходя на бег и окликая его. К тому моменту, когда я поравнялся с его порогом, он исчез за дверью, оставив своих двух телохранителей в качестве безмолвных и свирепых церберов по обе стороны от входа в лавку.

— Я хотел только сообщить ему, — сказал я, — что ему незачем впадать в панику. Я сам ненавижу панику. Скажите ему, пусть он успокоится и перестанет рассматривать меня, как сигнал к скоростному бегу. Передайте ему, что я не таю против него никакой злобы. Я слишком устал, чтобы хоть что — нибудь прятать в себе. «Мне просто хотелось узнать, что он посеял к следующей весне в том гнилом навозе, который он таскает где — то между ушами вместо мозгов. И больше ничего. Если вы знаете телеграфные знаки, которыми он пользуется, протелеграфируйте ему это.

Часок я еще побродил по Мунли, здоровался со знакомыми, здоровались и они со мной; большей частью они ограничивались небрежной улыбкой или взмахом руки. С наступлением ночи я направил свои стопы к домику Брайеров.

Миссис Брайер и Дэви беспомощно заплакали при виде меня. Дэви отложил на время в сторону свое вечное плетение корзин, сел у моих ног и стал слушать, как я развожу турусы на колесах: я наврал им с три короба насчет всяких чудесных мест, в которых я будто бы побывал со времени нашей последней встречи. Кэтрин же, как и всегда в присутствии миссис Брайер, оставалась неподвижна и молчалива. Она приготовила для меня основательную порцию мясной похлебки и, пока я ел, впилась в меня блестящим пристальным взглядом, сходя с ума от желания поговорить со мной наедине. Миссис Брайер начала разговор, стараясь сгладить щекотливое положение, в котором мы находились, рассказом о замечательных проповедях, призывающих к миру и братскому единению, с которыми мистер Боуэн не перестает выступать со дня нашего ареста. Она рассказала также о славных делах муниципального клерка мистера Джервиса, который самолично обходил квартиры неплательщиков, задолжавших большие суммы за квартиру и хлеб, и для одних скостил, а для других в порыве высокого прилива доброты даже полностью ликвидировал задолженность, если только они выражали готовность забыть прошлое, отказаться от всякой мысли о сопротивлении и вновь приступить к работе на условиях новых расценок.

— А нашлись и такие, — спросил я, — которые не пожелали забыть прошлое?

— Таких оказалось очень мало. И были это главным образом люди, которые, по — видимому, никогда не собирались всерьез осесть в Мунли. Они выехали отсюда.

— Я видел их фургсны.

— Масса фургонов! — проговорил Дэви.

— Верно, масса. Мне даже показалось, будто кто — то вздумал вырвать у Мунли сердце и заменить его новым. Глаза мои, может быть, слишком ослабели за то долгое время, что я мало пользовался ими, но на первый взгляд на меня это произвело именно такое впечатление.

— Таких было немного, совсем немного! — упорно настаивала миссис Брайер. — А теперь тишь да гладь.

И она продолжала рассказывать, с осторожностью и некоторой хитрецой, шаг за шагом прокладывая дорогу к той главной теме, с которой ее сознание никогда не расставалось. Дождавшись момента, когда Кэтрин вышла в кладовую, она спросила:

— А что с Джоном Саймоном?

— На его спасение нет никакой надежды.

— Так — таки никакой?

— Ни на волос. Именно он — то и нужен был им. Я — только ширма.

Миссис Брайер чуть всхлипнула, поднесла руку ко рту, но еще до того, как она успела отвернуть голову от меня, я ясно увидел, что в глазах ее мелькнуло чувство облегчения. Я наблюдал за ней в полном спокойствии. Меня порадовало, что хоть длк кого — нибудь из нас муки наконец кончились. Я насытился, у камина было тепло, и моя физическая усталость постепенно проходила. Весь небольшой осадок неприязненных ощущений, отцедившихся от впечатлений минувшего дня, быстро испарился. Я нежно похлопал Дэви по руке и улыбнулся миссис Брайер с таким выражением лица, которое, по моему разумению, должно было изобразить грустное сочувствие.

После ужина миссис Брайер и Дэви рано отправились спать. Кэтрин пододвинула свой стул вплотную к моему. Я с удивлением посмотрел на нее. На ее лице не было видно ни сожаления, ни покорности. Ее глаза и рот выражали твердую, почти торжествующую решимость.

— Я рада, что вижу вас, арфист.

В ее голосе прозвучало что — то такое, что мгновенно и с неумолимой силой выбило меня из седла.

— Благодарю, Кэтрин. Я не сомневался, что должен повидать вас, раньше чем окончательно расстаться с Мунли.

Она улыбнулась улыбкой, которую принято называть мудрой, но мне это не понравилось.

— Я была уверена, что вас не повесят, Алан.

— Почему?

В ее голосе чувствовалась презрительная убежденность, которая, как это ни глупо, уязвила меня.

— Вы всегда были здесь сбоку припека. Вы знаете это. Знали и они, что их смертельный враг только Джон Саймон.

— Сбоку припека? Почему же они в таком случае так долго возились со мной?

— Они не знали, как примет народ приговор над Джо- ном Саймоном. Судя по всему, они могли ждать такой волны беспорядков, с какой им бы и вовек не справиться. Поэтому они считали разумным держать про запас безобидного человека и, если понадобится, разыграть комедию милосердия. Милосердие всегда по душе народу, даже в самой малой дозе, в особенности если помилован такой кумир глупцов, как менестрель. Странный вы человек, арфист, вы гораздо лучше, чем сами о себе думаете…

— О, не знаю…

— Да, да, лучше. Вы даже себе самому еще не хотите признаться, что вас принесло сегодня в Мунли. Между тем правда — вот она, здесь, и стоит вам только захотеть, как вы ее увидите. Когда судьба кует для вас панцирь, она затрачивает уйму труда и времени, чтобы он пришелся вам впору, и не так — то легко сорвать его с себя, как вам бы, может быть, хотелось. Вы уже никогда не будете свободным, потому что вы так же крепко засели в душе Джона Саймона Адамса, как и я. А это, надо сказать, не то, что первая попавшаяся квартира. И не знать вам радости от вашего помилования, пока враги еще мечтают об уничтожении Джона Саймона. С вашим приходом в Мунли этим летом в вас выросло много такого, о чем вы сами раньше не имели ни малейшего понятия.

— Это бред, Кэтрин. Я знаю, как вам тяжело, и не хочу причинять вам боль. Но не выдумывайте обо мне того, чего нет на деле. У вас, может быть, есть какие — то фантастические планы, но на меня не рассчитывайте! Во мне нет ничего надежного. Я ничуть не изменился. И хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Вы говорили, что горнозаводчики не вызывают в вас никаких чувств, что все эти столкновения и восстания — детская забава.

— Я не говорю, что это детская забава. Я говорю: это меня не касается.

— Но теперь — то вы ненавидите горнозаводчиков так же, как и мы. Вы будете отпираться, но от этого никуда не уйти. Если б это было не так, вы не пришли бы сегодня е этот дом.

— Я пришел проститься. Не замешивайте меня, пожалуйста, Кэтрин, в ваш пирог из героизма и добродетели. Я испорчу вам тесто…

— Вы пришли сюда, потому что прежний бродячий арфист, каким вы были, приказал долго жить, а вы сами еще плачете над его могилой и не знаете, какой будет ваш ближайший шаг. Арфист испустил дух в той самой вонючей дыре, где вы оставили Джона Саймона. Может быть, вы и хотели уйти, вернуться к вашей старой вольности, по прежней жизни для вас уже не может быть. Вы пришли сюда, потому что вы вовсе не намерены дать Джону Саймону умереть и видеть, как люди, причинившие вам зло, все эти Пенбори и прочие, вышли сухими из воды.