— Уже готово? Вот хорошо. Ну-ка подойдите поближе, налейте своей рукой! А то, если я сам налью, боюсь, невкусно будет. Тогда и пить незачем.

Ходжар осторожно присела возле хантахты. Два раза немного отлила из чайника в китайскую пиалу и вылила обратно. Потом снова наполнила тонкую посуду дымящимся душистым напитком и с поклоном протянула Дусимбая). С каким-то странным выражением в глазах он наблюдал за каждым ее движением.

— Что вы так стесняетесь, дочь моя?..

С этими словами он неожиданно притянул Ходжар к себе и обнял ее. Чай выплеснулся на халат и курпачу. Ходжар опешила, растерялась. Бай сорвал с нее чадру.

— Что вы делаете, бай-ата! — крикнула Ходжар.

— Ничего особенного, дочь моя, ничего особенного…

Задыхаясь, он пытался повалить ее на постель. Сердце Ходжар чуть не разорвалось от обиды и отвращения. «Так вот какой этот бай-ата, вот зачем дал деньги бедной вдове!» Поняв, что вырваться из его объятий не удастся, Ходжар высвободила руку, нашарила лежащий на хан-тахте ножик и вонзила его в горло бая. Он захрипел и разжал руки.

Ходжар выбежала за дверь и только тут осознала, что произошло. Она остановилась как вкопанная. Подошедшим людям Ходжар показала рукой в сторону кабинета. Дусимбая нашли уже мертвым. Он лежал в луже крови, в горле у него торчал нож… Поднялся крик, шум. В общей суматохе какой-то добрый человек увел Ходжар с собой.

Полгода прятали ее, перевозили из кишлака в кишлак, из дома в дом, от соседа к соседу. Власти так и не дознались, кто виноват в смерти Дусимбая.

После того как в Коканде установилась Советская власть, Ходжар-буви снова стала работать на заводе. Вскоре ее избрали директором. Та самая злополучная комната бая стала теперь ее рабочим кабинетом. В этом кабинете она несколько раз встречалась с Юлдашем Ахунбабаевым — первым президентом Узбекистана. Двадцать лет проработала директором Ходжар-буви, а потом уступила этот пост одной молодой образованной девушке. С чьей-то легкой руки, давно еще, с тех пор как Ходжар занялась государственными делами, стали называть ее Завод-ая. Ходжар-буви это нравилось, но историю с Дусимбаем она хотела бы выбросить из своей памяти. Абдулла раньше часто приставал к бабушке: «Расскажи да расскажи», не она каждый раз говорила: «Лучше не вспоминать про этот страшный сон». Другие люди удовлетворили любопытство Абдуллы, рассказали ему о Ходжар-буви, боевой женщине, государственном деятеле.

И вот теперь он прислушивается к ее словам, внимательно смотрит на нее, замечает, что на ее лице за эти два года появились новые морщины. Абдулла удивлялся, что его бабушка до сих пор все еще крепка и подвижна.

После короткой молитвы Ходжар-буви расстелила достархан, заварила чай и присела рядом с внуком:

— Ах ты, внучек мой, Абдулла, дитя мое! Так вот, значит, тебя одного ко мне отпустили! Взрослый стал, совсем взрослый! Скажи-ка мне теперь, как здоровье отца?

— Спасибо, ему лучше, — ответил Абдулла. — Уже не так мучится. Он вам привет передает.

— Пусть будет он здоровым. Откуда только эта хворь к нему пристала? Бог даст, совсем поправится… А ты расскажи, как у тебя со школой-то. Закончил?

— Закончил. С золотой медалью.

— Ах ты, дорогой, я ведь от тебя другого и не ждала! Все же, наверно, трудно было, а?..

Абдулла передал ей гостинцы. Ходжар-буви прослезилась и еще раз прочитала молитву, благодаря бога за внука.

— А где же дядя? Где Абид-ака?

— Твой дядя в больнице: жена у него рожает, — Ходжар-буви тяжело вздохнула. — Не знаю, как будет на этот раз, — у каждого смертного свои печали, сынок. Четверо детей у них было, и все померли в родильном доме. О аллах, не дай свершиться новому несчастью! Сделай так, чтобы все было благополучно.

Ходжар-буви опустила голову, на минуту забыла про своего внука. Абдулла сидел тихо, опасаясь помешать ее мыслям. Но вот она встрепенулась, поднялась с места:

— Что же это я только чаем тебя угощаю? Ты ведь с дороги и поесть хочешь. Я сейчас приготовлю.

— Не беспокойтесь, бабушка, я сыт, — сказал Абдулла.

— Какое же может быть беспокойство? Сейчас подойдет твой дядюшка, а ты пока немного отдохни, полежи. Ступай в мою комнату.

Однако Абдулла еще долго сидел на террасе. Он был счастлив, что приехал в кишлак.

Во дворе, на ветке груши, ворковал голубь, у очага суетилась бабушка. Абдулла ощутил знакомый с детства едкий дым гузапаи[2] улыбнулся и направился в комнату Ходжар-буви. Комната была большая, квадратная, с четырьмя нишами. В нишах стояли разноцветные большие и маленькие шкатулки, множество кас, чайников, пиал, надо всем этим висели на катушках выглаженные и надушенные полотенца. Окнами комната выходила на север, лучи солнца сюда не заглядывали, поэтому летом здесь всегда можно было насладиться приятной прохладой.

Абдулла вытянулся на холодном бекасамовом одеяле — курпаче. И сразу же ощутил запах мяты от мягкой пуховой подушки. Он раскинул в стороны руки и закрыл глаза. Во дворе все еще ворковал голубь, по временам слышался треск горящей гузапаи. «Как хорошо, что я сюда приехал», — успел подумать Абдулла и задремал со счастливой улыбкой на лице. Все у него было впереди. Он кончил школу, сдал экзамены, жизнь широко открывалась перед ним…

Его разбудил какой-то шум во дворе. Абдулла сладко потянулся, поднялся с курпачи и подошел к окну. Возле очага его дядя Абид-ака обнимал бабушку и говорил густым басом:

— Сын, мама! Сын! Живой! Живой!..

Абдулла метнулся во двор:

— Здравствуйте, дядя!

Абид-ака отпустил мать, обернулся на голос.

— Да это Абдулла! Вот молодец, приехал! Слушай, племянник, у тебя двоюродный братец появился!

— Поздравляю! — сказал Абдулла и пожал дяде руку.

— Эй, Абид, да видел ли ты своего ребенка? — спросила Ходжар-буви. Она в это время закладывала в котел морковь.

— Видел. Темненький комочек. Похож на щеночка, — ответил, улыбаясь, Абид-ака.

— Ты не огорчайся! Уж коли темненький, значит, нашего рода. Ведь недаром говорят: девочка родится похожей на мать, а сын — на отца.

— Мне все равно, на кого похож, только бы рос здоровый, матушка!

— Да сбудутся твои слова, Абид. Поставь-ка самовар, у меня вот-вот плов будет готов.

Абид-ака возился с самоваром, что-то напевая вполголоса. Внезапно он выпрямился:

— Послушай, матушка! А как мы его назовем?

— Откуда мне знать, вы уж сами придумайте, — сказала Ходжар-буви, не глядя на сына. В этом доме все подчинялось ей: то, что она говорила, было законом.

Всем своим будущим внукам, сыновьям Абида, она заранее выбирала имена, и домашние беспрекословно соглашались с ней. Однако малюткам это не помогало. На этот раз Ходжар-буви решила про себя: если родится сын, назвать его Тохтасин, а если дочь — Умриниса. Но у нее язык не повернулся сказать об этом своем решении Абиду.

— Откуда мне знать? Вам виднее, — повторила она.

— Тогда… — Абид подмигнул племяннику, — назовем его Абдуллой.

Ходжар-буви подошла к ним со стороны очага.

— Пусть будет, как ты сказал, — произнесла она со слезами в голосе. — Аминь! Пусть век моего внука будет долгим. Не роняйте чести дома. Будьте чуткими, заботливыми, цените и уважайте друг друга!..

Ходжар-буви провела маслеными руками по лицу, кончиками пальцев вытерла влажные глаза. Абдулла был растроган…

Вскоре весь двор заполнили соседи и знакомые. Люди поздравляли с новорожденным, шутили, давали всякие советы, наставления:

— Завод-ая! Теперь тебе придется раскрыть свой железный сундук, раскошелиться. Одним только бешик-тоем[3] не отделаешься.

— Да что говорить! У Завод-ая в сундуке столько добра, что хватит на десять бешик-тоев!

— Вот и нам по этому случаю достанется по платью в подарок, не так ли, Атынай?

— Вам бы только болтать! — отвечала Ходжар-буви. — Кому какое дело до моего сундука?

— Это намек, чтобы вы его с собой не забрали, — сказала одна молодая женщина.