— Отец спит?
— Нет… Он ушел недавно к председателю, к Нормату-ака. Говорят, в Ташкенте новый врач объявился. Они хотят его вызвать.
— А что, хороший доктор?
— Говорят, даже очень хороший. Вот отец и старается… Твой отец — золотой человек, доченька. О аллах, даруй ему долгий век.
— У тебя тоже будет долгий век, мама…
— И отец так говорит… Не знаю… Совсем я вас замучила…
— Не говори так, мама. Вот выздоровеешь, и все забудется.
— Спасибо, дочка, спасибо…
— Чаю тебе дать?
Гюльчехра поднялась было с места, но Саодат тихо махнула платком, как бы говоря: «Сиди на месте».
— Гулечка…
— Слушаю тебя, мамочка.
— Внук Завод-ая…
— Что?! — Гюльчехра густо покраснела, опустила глаза. «Неужели узнали о наших прогулках?!»
— Внук Завод-ая… как же его зовут-то? Забыла…
— Абдулла, — робко подсказала девушка и посмотрела на мать краем глаза. «Неужели по кишлаку уже пошли разговоры? Что будет, если узнает отец? Или он уже знает? Как теперь себя вести?»
— Этот… Абдулла, я слышала, здесь уже неделю… Говорят, вырос, не узнать… Ты его видела?
— Да, он приходил к нам на прощальный вечер, — сказала Гюльчехра дрожащим голосом. — Парень как парень. А что?
— Говорят, он стал ученым. Это правда?
Гюльчехра невольно улыбнулась.
— Ну что ты… Я слышала, будто он собирается поступать в Ташкентский университет.
— Вот и сын Зумрад-хола уехал… Он еще не вернулся?
— Нет, мама. Он, наверно, поступил на филологический. Потом приедет обратно, на каникулы.
— Гулечка…
— Да, мама.
Саодат закрыла глаза. Кажется, она совсем обессилела. Темные брови резко выделялись на ее бескровном лице.
— Что ты хотела сказать, мама?
— Сейчас… Гуля. Мы недавно разговаривали с твоим отцом. Я надеюсь на этого нового доктора. Может, поправлюсь. А если нет — ну что же, осталось уже недолго…
— Что ты говоришь, мама?! — Гюльчехра вздрогнула.
— Слушай. Немного уже осталось. Избавлюсь я от мук. Доченька, думаю я о тебе, об Алишере. Алишер еще маленький. А ты учись. В Коканд ли поедешь, в Ташкент ли — сама выбирай. Лучше в Ташкент. Хоть знакомые есть, Касымджан… И потом, внук Завод-ая… Одна не останешься…
— Мамочка!..
— Езжай. Мы с отцом не учились. Война. А потом работа, работа… Да простит меня аллах, я всегда завидовала ученым людям, специалистам. Ты знаешь, Гуля, твой отец однажды посылал меня учиться. Сказал, что пять лет пройдут быстро, он, мол, согласен подождать. А я не согласилась. Побоялась его одного оставить. Он ведь такой был сорвиголова… А ты… ты учись…
Никак не ожидала Гюльчехра такого поворота. Не ожидала такой доброты и щедрости. Какое чуткое сердце у матери! Раньше девушка думала, что, если она вдруг пожелает уехать, ее не отпустят. Слабая улыбка скользнула по лицу Саодат. Сквозь слезы, вдруг застлавшие глаза, Гюльчехра почти ничего не различала.
— Мамочка, мамочка… — шептала она и все гладила край одеяла. — До чего ты у меня хорошая! Никуда я от тебя не поеду. И не думай. Мы ведь решили. Я заочно буду учиться. Ты только выздоравливай, вот новый доктор посмотрит… Поправишься… Все будет хорошо…
Неожиданно Саодат обняла дочь высохшими, легкими руками, провела ладонью по ее лицу и глазам.
— Я так и думала, что ты скажешь это, Гуля… Но все-таки, как ты говоришь, заочно — это не то… Чем ты хуже других? Ты у меня смышленая, головка у тебя светлая, ты с любым учением справишься. Не отказывайся, доченька, от своего счастья, поезжай. Отец согласен тебя отпустить…
— Нет, мама. Я не поеду.
В ответ слезы показались на глазах Саодат.
— Не плачь, мама. Вот увидишь, все будет хорошо. Только не плачь.
— Я не плачу. Я радуюсь, Гуля, я радуюсь…
Саодат, улыбнувшись сквозь слезы, положила руку на теплое колено дочери. Синие вены заметно выступили на бледной руке.
«Как я могу ее бросить? — подумала Гюльчехра. — Разве можно ее оставить? Нет, конечно. А сейчас надо что-то придумать, чем-то отвлечь мать, очень уж она разволновалась».
— Знаешь, мама, — сказала Гюльчехра. — Сегодня мне сон приснился. Рассказать?
— Расскажи, — прошептала Саодат.
— Слушай. Будто крутишься ты у очага. Что-то готовишь. Алишер еще с утра на улицу убежал. А я даже не помню, что делала. И вдруг во дворе кто-то закричал: «Эй! Как там у вас насчет еды?»
Гюльчехра так удачно воспроизвела голос своего отца, что Саодат рассмеялась. Однако тут же закашлялась, поднесла к лицу вышитый платок. Через минуту дала дочери знак продолжать.
— Ну, так ты сказала отцу: «Сейчас» — и понесла на стол блюдо ширгурунча, рис напитался молоком, набух. Было так вкусно! У меня во сне даже слюнки потекли, — Гюльчехра улыбнулась. — А потом отец повел нас всех на улицу, но улицы почему-то не было…
— Как так — не было? — спросила Саодат. — Что это за сон у тебя такой?
— Вот такой сон, представь себе. Вместо нашей улицы была большая площадь. А над площадью висел большой белый шар. «Что это такое?» — удивилась ты. «Это дирижабль, — ответил отец. — Мы на нем полетим. Путешествовать будем. Видишь, внизу дирижабля домик? Это называется гондола. Ну-ка садитесь все». И мы забрались в домик. Отец сел за руль. И вот домик оторвался от земли и стал подниматься вверх, сквозь облака и тучи. Долго мы летели. Ты прижимала Алишера к груди, хоть он и ни капли не боялся. А еще ты все время толкала отца локтем и говорила: «Ай, хватит. Дети испугаются». Отец только смеялся…
Здесь Гюльчехра остановилась, фантазия у нее иссякла.
— А что было потом? — заинтересованно спросила Саодат.
— Что было потом? Ну, летели мы, летели, а внизу реки, горы, поля. А потом опустились. Смотрим, мы уже в Москве. До чего красивый город и такой большой!.. Долго мы ходили по улицам и только пришли к Красной площади, вдруг что-то загрохотало. Ну, тут я уже спать не могла, проснулась. Оказывается, Алишер радио включил.
— Хороший тебе сон приснился. — Саодат давно поняла, что дочка придумала все это на ходу, но не показала и виду, — Вот, если поправлюсь, будущим летом обязательно поедем в Москву. Все вместе поедем.
— Эй, поесть что-нибудь будет? — послышался со двора знакомый голос.
Мать и дочь рассмеялись: это возвратился Ганишер-ака. Гюльчехра выбежала во двор.
— Как мама? — с тревогой спросил Ганишер-ака. Вид у дочери был совсем не веселый.
— Маме лучше, лежит, смеется…
— Смеется?!
— Иди сам посмотри, если не веришь.
Ганишер-ака чмокнул дочку в лоб, в два прыжка преодолел лестницу, ведущую на веранду, и остановился перед дверью. Потом обычным своим шагом, вперевалку, зашел в комнату.
«Они похожи на маленьких детей, — думала Гюльчехра, приближаясь к очагу. — Разве их можно оставить? И мысли такой нельзя допустить. Но тогда… тогда Абдулла уедет в Ташкент без меня… Все кончится, он может меня забыть… Ему понравится другая девушка, там, где он будет учиться, в университете. Такой красивый парень, высокий, стройный, умница — да на него все там будут заглядываться. Найдется другая, красивая девушка, они там, в городе, сговорчивее. И он забудет бедную Гюльчехру, забудет плотину, родник, ивовую рощу, яблоневый сад. Все забудет…»
На другой день она подробно рассказала Абдулле о своем разговоре с матерью.
Абдулла не перебивал, слушал молча. А потом произнес:
— Странная ты, Гюльчехра…
— Почему странная?
— И мать и отец велят тебе ехать в Ташкент, а ты не хочешь. Я бы на твоем месте не раздумывал. Стрелой бы полетел. Неужели ты не хочешь, чтобы мы были вместе?
— Хочу… но…
— Что «но»?
— Но я не могу поехать.
— Ладно, хорошо, — холодно сказал Абдулла. — Когда же мы теперь встретимся?
Гюльчехра пожала плечами:
— Откуда мне знать?
— И я не знаю.
Они прошлись немного вдоль канала. Абдулла не смотрел на девушку. Он еще не вполне осознал, что произошло. Мысли у него путались. Значит, так. Учиться пять лет. Что же, они пять лет не увидятся?
