Слышу: «Говори, идиотка, куда твой сожитель краденые кресла дел?! Иначе посадим тебя в камеру к таким девочкам, что они твои костыли тебе в прямую кишку засунут». Фу, какое неуважение к старшим!..

Молодой, неопытный опер приглашает меня в кабинет. В числе прочих обвинений моё положение усугубляет тот факт, что при задержании у меня изъяли одиннадцать тысяч фальшивых долларов. Ментёнок очень хочет казаться солидным: «Что же вы, задержанный, врёте, что не знали, будто баксы поддельные?» Отвечаю вопросом: «А вы всегда, молодой человек, говорите правду?» Видно, задел за живое или мент припадочный, но он визжит: «Ты меня что, на лжи поймал, за фуфло спросить хочешь?» С невинным видом объясняю: «С ментов и пидоров не спрашивают». Этот дурак доволен. Опытный сотрудник порвал бы за подобное сравнение…

Тут пришёл следователь. Спрашивает под протоколом: «Где вы взяли фальшивки?» Отвечаю: «Нашёл на помойке, но что они фальшивые, не знал. Иначе бы сразу отнёс в милицию». Следак оглядывает мой костюм «от кутюр» и интересуется: «Вы всегда по помойкам лазаете?» Клятвенно заверяю: «Этим и живу». Терпение у него есть, кривится, но задаёт вопрос: «Готовы ли вы на уличном эксперименте показать, где нашли доллары?» Честно смотрю в глаза и выдаю: «Раз я специалист по помойкам, эту найду даже в темноте, по запаху».

Следователь приковывает меня наручниками к оперёнку. Спускается к машине — в ней шофёр. Выезжаем в город. С понтом показываю, куда ехать. Покатался, у первой же помойки говорю: «Здесь». Выходим. Стоим с опером, скованные одной цепью. Причём на зэка больше похож он — небритый, мятый, сутулый. Следак ловит понятых. Сначала приводит бомжа. Тот достаёт из кармана грязный стакан и бормочет, что шёл пить. Видно, бродяжка судим, так что сочувственно интересуется у оперёнка, приняв его за арестованного: «Я тебе не наврежу». Пока мент переваривает услышанное, рявкаю: «Не разговаривать с маньяком!» Тем временем следователь притащил плешивого интеллигента лет сорока. Объясняет ему про уличный эксперимент. Он в полуобморочном состоянии от страха при виде нашей компании. Особенно боится ментёнка и бомжа. Плешивый доходяга озирается и спрашивает: «А мне ничего не будет?» Видно, детективы на ночь читает. Его успокаивают, что это, мол, пустая формальность. Уточняют у понятых их адреса для протокола. Бомж врёт. Мужчинка диктует свой с паспорта. Тут же жутким голосом пугаю: «Я запомню: у мафии руки длинные». Он опять начинает причитать. Его успокаивают и поясняют, что сейчас этот человек (то есть я) будет говорить, всё запишут, вы заверите правильность, это сфотографируют, и всё. Начинаю прикалываться, делаю зверскую рожу скотофила и замогильным голосом вещаю: «Ну, в общем, двоих мы застрелили вот здесь, а третьему вспороли живот. Он полз к помойке и там сдох. Собаке — собачья смерть, так будет с каждым. Вот и следы крови остались». Показываю на помоечный сок — от свёклы, что ли. Плешивый интеллигент начинает голосить: «Ой-ой». В толпе зевак переполох. Следак стонет: «Ну не пугай ты людей — будь серьёзен!» Ладно, спектакль мне и самому надоел, да и публики уже многовато вокруг. Нормально рассказываю, как шёл, увидел у помойки пакет, развернул, а там одиннадцать тысяч долларов. Понятые расписались. Мы сели в машину. Несколько человек и бомж начали обыскивать бачок. Видно, надеялись ещё баксы найти.

Приехали в отделение. Достала меня эта бодяга. Сказал следователю, что без своего адвоката больше не произнесу ни слова.

Опять «наша» камера. Лидер ОПГ всё парится. Одного алкаша убрали. Другого «посетил белый конь». Посталкогольный синдром — поганая штука, но пока имеет безобидные формы, всё развлечение. Валяемся с бандюком на наре, а пьяницу глючит. Ему кажется, что он на улице, пришёл к знакомой, а парадная — на кодовом замке. Он ломится в дверь: «Открой, это я, выпить принёс. Какой здесь код?» — «Пять-два-восемь», — отвечаем. Чудик начинает тыкать в стену, искать восьмёрку. На шум приходит дежурный, открывает дверь. Белогорячечный принимает его за любовницу, ругает: «Что же ты, пидораска, не открывала? Я вот водки принёс!» Нас, конечно, веселит, когда к менту обращаются как к падшей женщине, любящей извращения, но забава надоела. Говорим охраннику: «Командир, вызови „скорую“, не косит он».

Через полчаса сумасшедшего забирают в дурдом. Тут и меня выдёргивают. Правда, на допрос. В кабинете два опера: молодой и постарше — наглый, как пидор колымский. Помимо «левых» баксов мне инкриминируют то, что я устроил пожар на водочной базе, положил охрану в лужу и стрелял у них над головой из обреза.

«Где мой адвокат?» — спрашиваю. Старый опер пробует наезжать: «Не будет тебе адвоката. Колись, падла, а то я тебя…» Перебиваю: «Ты у меня только минет можешь! И вообще — заткнись». Опер орёт: «Ты мне не тычь!» — «Я тебя ещё не тыкал», — отвечаю. Дело близко к потасовке. Тут в кабинет заходит какой-то полковник и прокурор: «Ну, что тут у вас?!»

Сажусь на пол, начинаю плакать и торопливо жаловаться: «Эти двое меня бьют. Вызвали без адвоката и следователя». Поднимаю брючину и демонстрирую ссадину и синяк на голени. (Вчера на футболе с другим игроком столкнулся.) «Вот этот старший с геморройной рожей прямо пыром пинал», — причитаю.

Полковник обещает стереть беспредельщиков в порошок. Прокурор негодует. Мне дают позвонить адвокату и запрещают ментам до его прихода дёргать меня из камеры. Через час приходят защитник и следователь. Последний заявляет, что сейчас проведут моё опознание потерпевшими. Приводят двух понятых и двух подсадных. Последние, по закону, должны быть схожи со мной. Мы, конечно, похожи, как член с трамвайной ручкой, но я не возражаю. Мне предлагают занять любое место среди подсадных. Встаю в середину. Заходит один потерпевший охранник. С ним и его напарником мои парни уже провели работу. Потерпевшему задают вопрос: «Не узнаёте ли кого из стоящих?» Тот ломает комедию, просит нас повернуться боком и показывает на подсадного слева. Судя по брюкам, мента. Следак в замешательстве. Он бормочет: «Может, я запишу, что вы никого не узнали?» Возмущённо настаиваю, чтобы в протокол занесли всё, как есть. Перед тем как вызвать другого терпилу, мне предлагают опять встать, где хочу. Остаюсь там же. Следующий охранник-пострадавший пребывает на той же волне, но опознаёт в нападавшем подсадного справа. Тоже мента, судя по усатой «заточке» (лицу). Всё заносится в протокол.

Следователь бежит совещаться с начальством, адвокат — жаловаться прокурору. Через сорок минут меня освобождают, но я ещё требую, чтобы опера извинились за моё «избиение». Тогда обещаю не писать жалобу. Полковник приказал, и старый да малый просили прощения. Надо было видеть их рожи!..

В камере могут попросить закурить или поделиться чаем. Не врите, что нет, но и не отдавайте всё. Угостите сигареткой. Если есть чай, скажите: «Давай заварим!» После того как неспешно расположились, отсыпьте на бумажку примерно большую ложку с горкой. Иногда сокамерники могут предложить чифирнуть их чаем.

Заварили, смотрите по людям, — стоит ли полоскаться с ними в одной кружке. Попросить отлить себе отдельно чифира нельзя! Если сокамерники не внушают доверия, просто откажитесь. Или отлейте немного заварки себе в кружку и разбавьте кипятком. Нормальный чай можно пить одному.

Бывает, что в камере нет розеток. Тогда чиф кипятят на «дровах» — на факеле из бумаги или тряпки. «Дрова» — дефицит. Если пожелаете, чтобы вам на них заварили слабого чаю, могут не понять.

Стали пить чифир — сделайте два глотка и передайте кружку дальше: её гоняют по кругу. Будьте готовы, что с непривычки станет тошнить. Скажите: «Я — пас!»

Я потому так подробно описываю эту «чайную церемонию», что для большинства зэков она имеет огромное значение. Чай в тюрьме — большая ценность, внутренняя «валюта». Некоторые зэки отдают последние вещи, лишь бы чифирнуть. Чтобы достать «заварушку», идут порой на обман и подлость.