16 октября 1954 года. Как обычно, когда дежурят русские, я обернул бумаги вокруг ноги и закрепил эластичным бинтом. Во сне бинт размотался, и когда я проснулся, бумаги были разбросаны на кровати. Но ни одна не упала на пол, где ее обязательно заметил бы русский охранник, стоило ему заглянуть в смотровое окошко.

18 октября 1954 года. Дома появился щенок длинношерстой таксы. Дети в восторге. Цензор строго объявляет: «Пришли фотографии собаки. Но вы их не получите. По правилам разрешаются только фотографии членов семьи». Тогда я написал домой в официальном письме, чтобы они сфотографировались с таксой на коленях и с кошкой на плечах.

За месяц я прошел 240 из 624 километров до Гейдельберга. Пока мой рекорд за день — шестьдесят один боб, или шестнадцать километров.

26 октября 1954 года. На Парижской конференции было решено принять новую германскую армию в НАТО. В «Ди Вельт» описывается структура этой новой армии и методы обучения. Дёниц критикует:

— Они совершают ошибку. Бундесвер надо строить по традициям вермахта. Они рубят сук, на котором сидят.

— Возмутительно! — негодует Ширах. — Отдавать честь офицеру только один раз в день! И высокие сапоги упразднили! Не понимаю. Это же самое лучшее в армии.

Дёница больше интересует, как это повлияет на нас.

— Никогда не занимался пророчествами, но сейчас предсказываю: следующей весной все мы отправимся домой. Западные державы попросту не смогут больше держать нас в заключении. Мои морские офицеры не позволят.

Нейрат не принимал участия в этом разговоре. После последнего приступа он в одиночестве сидит в камере, читает в кресле или просто смотрит перед собой. К нему не пускают посетителей, якобы потому что ему нельзя волноваться. Тем не менее, некоторые охранники открывают его камеру и разрешают нам поговорить с ним.

4 ноября 1954 года. Днем произошло невероятное событие. Редер не разослал газеты по камерам, как обычно, а выскочил из библиотеки в коридор.

— Идите сюда, — возбужденно позвал он, — прочтите скорей! Невероятно! — Понизив голос, чтобы его не услышал Нейрат, он поясняет: — В газете пишут, что Нейрата отпустят.

В сегодняшнем номере «Ди Вельт» приводится статья «Ассошиейтед Пресс», в которой говорится, что советский верховный комиссар Пушкин предложил своим западным коллегам освободить Нейрата по старости и состоянию здоровья. Верховные комиссары проведут окончательные переговоры по этому вопросу.

Привлеченный шумом, подошел Гурьев. Увидел, что Дёниц прячет за спиной газету, и потребовал показать ему. Взглянув на заголовок, он опустил газету и потрясенно уставился перед собой, потом внимательно прочитал статью.

Вскоре поступил приказ выдать Нейрату газету только после дозы «Теоминала» и в присутствии санитара. Но Нейрат спокойно принял новости. Он снова заметил, что не поверит, пока не окажется с другой стороны ворот. По его мнению, пройдет еще недели три, прежде чем определят правила его жизни на свободе.

Гесс пришел в дикое волнение.

— Немедленно объясните Нейрату, — кричал он мне через коридор, — что это всего лишь пропагандистская ложь. Знаю я тактику коммунистов!

6 ноября 1954 года. Суббота. Нейрат сегодня раздражен, потому что ночью из его шкафчика забрали всю одежду.

— Кто дал русским право разорять мой шкафчик?

Потом он заметил, что его книги тоже исчезли. Он разгневанно повторял снова и снова: «Они не имеют права!»

В одиннадцать часов я вернулся после бани. В коридоре увидел начальника американской охраны Фелнера. Он подал мне знак. Но я не понял, что он имел в виду. Пока я стоял в коридоре, Фелнер вошел в камеру Нейрата. Сидящий в кресле старик поднял голову.

— Пройдите в кладовую, — сказал американец.

Вернувшись в свою камеру, я увидел Нейрата. Он, шаркая шлепанцами, на нетвердых ногах плелся следом за Фелнером. Они дошли до конца коридора, и железная дверь за ними закрылась. На мгновение воцарилась тишина. Внезапно рядом со мной возник Чарльз Пиз.

— Он ушел, — сухо произнес он.

Вот и все. Никаких прощаний, никаких церемоний, даже руки не пожали. Он просто исчез за железной дверью. Один из нас теперь свободен.

На несколько часов мы все словно оцепенели. У Дёница мокрые глаза. Мой старый трюк с прикусыванием языка тоже не срабатывает. Качая головой, Гесс признается:

— Никогда бы не подумал, что это возможно.

6 ноября 1954 года. Перед проповедью капеллан передал нам сообщение от Нейрата. Он был очень огорчен, что не смог попрощаться, сказал капеллан. Его отвели в кладовую без всяких объяснений. Там вместо побитого молью костюма ему выдали тюремную одежду без номера. Дочь встретила Нейрата в комнате для свиданий, а потом, не получив удостоверения личности или свидетельства об освобождении, отвела его к ждущей в тюремном дворе машине. Не было введено никаких ограничений на его свободу.

После «Те Деум» Брукнера капеллан прочитал 126-й псалом: «С плачем несущий семена возвратится с радостью, неся снопы свои». Капеллан помолился за Нейрата. Потом за наше освобождение.

8 ноября 1954 года. Днем читали отчеты об освобождении Нейрата. Тем же вечером Аденауэр отправил ему поздравительную телеграмму, и даже Хойе ему написал. Такое внимание со стороны представителей новой Германии произвело глубокое впечатление на всех нас, даже на Дёница с Гессом.

Выйдя на свободу, Нейрат с тревогой спросил репортера:

— Как же теперь мой сад без меня?

Во время ужина Редер вместо своей чашки налил кофе в сахарницу.

10 ноября 1954 года. Все до сих пор взбудоражены освобождением Нейрата. Сегодня я, чтобы успокоиться, прошел восемьдесят девять бобов, или 24,1 километра, со средней скоростью 4,65 километра в час. Функ хмуро наблюдал:

— Полагаю, вы хотите стать деревенским письмоносцем.

12 ноября 1954 года. Два дня после прогулки лежу в постели. Правое колено распухло, на ногу наложили шину. Как затуманенная память деформирует чувство времени! Я сказал санитару, что в последний раз проблемы с коленом были у меня два года назад; а судя по медицинской карте, прошло уже пять лет. Незаполненное время не поддается измерению; строго говоря, нет событий — нет времени.

24 ноября 1954 года. Уже несколько дней газеты публикуют короткие отчеты на последних полосах о дебатах в ООН по поводу признания принципов Нюрнберга в качестве основы международного права. Дёниц, Ширах и Редер, естественно, язвят, как будто это мое личное поражение. И должен признать, это повлияло на мое восприятие самого себя. Для меня Нюрнберг никогда не был только лишь возмездием за прошлые преступления. До сегодняшнего дня надежда на то, что принципы процесса станут Международным правом, придавала мне силы. Теперь, как оказалось, их готовы принять лишь немногие страны.

Чем я могу ответить на обвинения, кроме молчания?

25 ноября 1954 года. С точки зрения товарищей по заключению, если только они не видят во мне заурядного оппортуниста, у меня развился комплекс вины в духе Достоевского, некая форма мазохизма, которая затрагивает не только меня, но и весь немецкий народ. Даже если они этого не говорят — а говорят они довольно часто, — они думают, что я играю на публику.

Но неужели моя позиция настолько необычная, настолько странная? Недавнее прошлое полностью дискредитировало понятие «здоровых инстинктов людей». Но некоторые инстинкты все же преобладают. Вне всяких сомнений люди инстинктивно чувствуют, что дозволено, а что — нет, причем независимо от всех правовых аспектов. Каждый человек знает, как поступать нельзя — как бы неуклюже ни выражал я свою мысль здесь. Иногда мне кажется, что простые чувства людей служат более надежным проводником к порядочности, чем любые законы.