Насильственные связи, присущие в прошлом почти всем полиэтнонациональным образованиям в системе российских государственных отношений, вовсе не преобладали. Там, где они все-таки устанавливались на начальных стадиях контакта, со временем такие связи заменялись, как правило, общегражданскими. Формирование общегражданских связей насильственно присоединенных народов с остальной Россией происходило эволюционным путем уже после попадания инонациональных сообществ в сферу действия государственного поля России.

Изменения общественных настроений шли в значительной степени естественным путем в процессе осознания народами преимуществ от единения с Россией. На рубеже XX века этот процесс обрел еще больший размах, но своего завершения так и не получил. Не удалось достигнуть компромисса, как показывает современный конфликт в Чечне, и поныне.

Всем империям, кроме России, было присуще понятие о «господствующей нации», имевшей социально-политические привилегии за счет покоренных народов. В России этот важнейший имперский признак отсутствовал. Официальное переименование России в «империю» в 1721 году при Петре I было продиктовано скорее всего подражанием западноевропейским стандартам и не отражало ее особенностей.

Более того, в большинстве стран мира и главным образом Западной Европы процессы консолидации этносов в нации и государственно-политического их объединения происходили как бы синхронно или были близки к совпадению. В России государственно-политическая консолидация значительно опережала этнонациональную. Это наблюдалось и у русских, и у других этнонациональных сообществ.

Полного национального сплочения русского этноса в русскую нацию ни во время его объединения в единое государство в ХIV–XV веках, ни на последующих исторических этапах не наступило, и процесс сплочения продолжается до сих пор. Отчасти это объясняется огромными масштабами российской территории. Впрочем, подобная ситуация не является совершенно оригинальной и в остальном мире.

В составе русской этнонациональной целостности сохранились и существуют по сей день своеобразные группы (например, поморы, казачество), обладающие специфической культурой и ментальностью. Выражением групповой специфики является устойчивое противопоставление себя даже в родственной среде по дифференцирующему принципу: «мы — они», применимому лишь в идентификации международной.

Иногда эти группы в зависимости от ситуативной настроенности предрасположены отождествлять себя с народом. Известно, что на ранних стадиях этногенеза отождествление с народом происходило на уровне этнической идентификации: этнос (племя, община и т. д.) — народ. На этапе общеэтнической консолидации оно переносится уже в плоскость национальную: нация — народ. Нация сама по себе представляет не что иное, как консолидированный этнос или достаточно сплоченную группу утративших своеобразие этносов. Этническое начало, таким образом, выступает для нации как базисное и исходное.

Однако степень внутреннего единства при этом бывает различна. У многих народов Западной Европы, раньше других прошедших через этап общеэтнической консолидации и подвергавшихся при этом сильной государственно-политической унификации (англичан, французов и т. д.), этнические начала практически полностью трансформировались в национальные и выражены слабо.

В России сложились исторически иные государственно-политические реалии, при которых самобытность различных частей насильственной унификации не подвергалась. Относительная свобода политической организации, обусловленная слабым вмешательством центральной власти во внутренние дела «окраинных народов», всегда практически поощряла этнокультурную самобытность.

Эта ситуация имеет особый исход. Несмотря на то, что на национальном уровне российские этносы всегда устойчиво идентифицировали себя в массе своей только с русским народом, время от времени наблюдались ранее и наблюдаются и сейчас проявления регионального сепаратизма и устремления к автономному обособлению частей от целого.

Дисбаланс этнополитического равновесия наблюдался и наблюдается во многих регионах России. Отсюда в истории ее государственного строительства всегда присутствовала необходимость в дифференцированном применении государственной власти и неоднородность ее структурной организации.

Особенно сильно государственное влияние проявлялось в ряде контактных этнических зон, где в прошлом очень часто возникали экстремальные ситуации. В этих условиях отечество воспринималось и ощущалось по-особому, а выживаемость самого населения была возможна только при государственной поддержке. К таким зонам относятся, главным образом, южные, бывшие приграничные территории, и прежде всего казачьи области.

Под влиянием особых обстоятельств казачеству прививался высокий дух патриотизма, любви к Родине, стремление служить ей «не за страх, а за совесть» и укреплять ее державную мощь. Очевидно, этим объясняются и порывы казачества «спасать Россию», проявлявшиеся в разные драматические периоды ее истории, и приверженность идее «единства и неделимости» пространства империи в годы революционного излома, и неприятие казачеством «интернационализма» даже в те времена, когда эта идея находила поддержку и в центре страны, и на инонациональной периферии.

Вероятно, это обстоятельство склоняло большевистских лидеров рассматривать все российское казачество как «исконное орудие русского империализма». На самом деле в этом типичном для той поры словосочетании и была заключена наблюдавшаяся в действительности устойчивая привязанность казаков к традиционным государственным устоям. Так что этот своеобразный консерватизм российского казачества имел не только сословно-классовую подоплеку, но и этнопсихологическую.

В настоящее время трудно говорить о преемственности казачьих традиций, поскольку в 1917–1922 годах, по некоторым оценкам, четыре пятых казачьего населения области Войска Донского были истреблены по решению тогдашних властей, что явилось причиной фактической деградации казачества как складывающегося специфического этноса.

Последующие хозяйственные, административно-территориальные, идеологические, культурные и иные новации нового строя также не способствовали возрождению «казачьего самосознания» и традиций казачьего самоуправления среди населения, заселившего опустевшие земли южной России.

Казачья тема — это особая тема в истории и современной жизни России, заслуживающая отдельного исследования как общественно-исторического прецедента. Сейчас остается только надеяться, что наблюдающиеся в настоящее время некоторые внешние признаки возрождения казачества, как особой этнической группы российского народа, приведут к реальному восстановлению в России этого совершенно особого сообщества россиян, этнопсихологически ориентированных на защиту целостности ее территории и стабильности государственного состояния.

Российское государственное поле обладало притяжением как для целых народов, так и отдельных личностей. Нередко европейцы или азиаты попадали в сферу его влияния, приехав в Россию на службу или в поисках лучшей доли. Довольно часто они становились русскими по духу, не отвергая при этом свою этнонациональную принадлежность.

Развитие российской государственности, особенно в постмонгольскую эпоху, еще в большей степени, чем на более ранних этапах, происходило при конструктивном, а не взаиморазрушающем, как на Западе, взаимодействии инонациональных начал, объединении европейских и азиатских структурообразующих элементов государства.

Устойчивость приобщенности народов к государственному союзу в пределах России подтвердилась как закономерность в условиях политического кризиса ее прежней системы управления накануне и в период революций 1917 года. Даже в ходе спровоцированных обстановкой процессов наметившегося вроде бы поначалу великодержавного распада сепаратистские настроения не находили сколько-нибудь широкого проявления.

Преимущественно выдвигались требования не отделения, а разрешения экономических и социальных проблем. У преобладающего большинства российских народов партии и движения, основанные на националистических идеалах, не превратились во влиятельные политические силы и не получили в конечном итоге достаточного общественного признания.