Развивавшиеся процессы интеграции населения империи в солидарное общероссийское полиэтническое сообщество отразились на особенностях национального вопроса. Оформление его как специфического феномена в мировой системе государственных отношений, по всей видимости, состоялось лишь на исходе XIX века. Стабилизация национальных отношений в России совпала с завершением формирования территориальных ее пределов до «естественных границ», находивших признание в международных договорах. Изначально, вопреки западноевропейскому опыту, национальный вопрос на российских пространствах не являлся вопросом об обособленном национальном развитии, а имел, несмотря на существовавшие региональные различия — северокавказские или какие-либо другие, прежде всего общероссийское значение.

Установившееся в общероссийском государственном процессе преобладание интеграционной тенденции свидетельствует о вполне сложившемся полиэтнонациональном государственном союзе, включавшем в себя обширные просторы Евразии. Его становление происходило на протяжении многих веков при взаимодействии двух начал: русского и инородческого.

В этом взаимодействии влияние русского начала существенно преобладало, но и роль второго, в том числе в пределах Северного Кавказа, также была немаловажной. Государственная система не только поддерживала между ними баланс, но и выполняла весьма широкие охранительные функции, обеспечивая сохранность этнокультурной самобытности, традиционных общественных устоев и религиозных идеологий.

В союз народов, воспринимаемый до 1917 года как «государство Российское», с неодинаковой степенью консолидированности входили, помимо русских, еще около 200 народов. Однако интегрированность в него отдельных инородческих сообществ, таких, как, скажем, поляков, финнов и других этносов, оставалась по разным причинам относительно слабой.

Как уже упоминалось, российская окраинная периферия, не являясь колониальной, по мере формирования общегражданских связей интегрировалась в единое государственное пространство. Одновременно происходило ее естественное геополитическое, цивилизационное и социально-экономическое срастание с центральными, собственно русскими областями. Правда, этому процессу каждая инонациональная часть из-за тех или иных объективных причин поддавалась далеко не одинаково, и тяготение некоторых из них к цивилизациям Запада или Востока так и не было до конца преодолено.

Наиболее сильным тяготение к Западу оставалось вплоть до 1917 года в Польше и Финляндии, хотя они тоже были захвачены в орбиту общероссийский и евразийской полиэтнонациональной интеграции. Свидетельством этого является, в частности, то, что, несмотря на отделение этих территорий в момент революционного кризиса, в России остались поляки и финны, связывающие свою судьбу только с ней. Несмотря на устойчиво сохраняющуюся этнонациональную самоидентификацию, наличие исторической родины, представители этих народов, проживающие в России, даже в наши дни эмигрантским настроениям подвержены очень слабо.

Для регионов, тяготеющих к Западу, цивилизационное сближение с Евразией значительно усилилось бы, если бы Россия смогла противопоставить более привлекательную альтернативу социально-экономической и культурно-политической жизни. Это, кстати, понимали отдельные представители ее высших чиновничьих кругов, как видно из воспоминаний генерала П. Г. Курлова, хорошо знавшего в бытность службы на посту губернатора западные районы империи. Существенным противовесом сближения с евразийской частью России служили и устойчивые традиции длительного самостоятельного государственного развития, которые к тому же в системе российских государственных отношений сохранялись и разрушению не подвергались.

Очень своеобразно прослеживается разновидность тяготения к евразийской России в Западной Украине (Галиции). В течение нескольких веков она пребывала в составе сопредельных государств Польши и Австро-Венгрии и, как следствие, находилась под их сильным влиянием. Оно проявлялось и в насильственной экспансии католицизма, экономической дискриминации и других мерах, которые постепенно разрушали культурную самобытность исповедовавшего православие населения Галиции и его исконные исторически сложившиеся в прошлом этнонациональные предпочтения.

Тем не менее этот край не утратил своего тяготения к основной, восточной части этнонационального поля. Эта основная часть, территориально и по численности населения несравненно превосходящая окраинные части этнонационального поля, находится в государственных пределах России, и она по сей день ощущает сильное внешнее притяжение народов как к ней самой, так и к объединенной ею Евразии.

Такая этнополитическая ситуация наблюдается в бывшей Бессарабской губернии, где ныне произошел раскол на Приднестровье, тяготеющее к России, и собственно Молдову, определившую независимый статус, но тяготеющую также и к Румынии, к восточной Украине, к Белоруссии.

Менее выраженная разновидность так и не преодоленного процесса тяготения к Востоку прослеживается на южной периферии России, которая вошла в состав Российского государства в XVIII–XIX веках. Среди этих регионов особо выделяются территории расселения казахов, народов бывшего Туркестанского края и восточной оконечности Кавказа.

Своеобразие этой разновидности тяготения заключается в том, что значительную роль в нем играет фактор единства веры, мусульманской религии и уже затем этнокультурная близость. Тот же фактор веры когда-то предопределял в этой зоне острых межконфессиональных противоречий и не менее устойчивую прорусскую ориентацию христианских народов (армян, грузин, осетин и др.).

Сближение этих регионов с Россией во всех отношениях было более тесным, чем в первом случае, ибо им она в свое время предоставила более сильную социально-экономическую и государственно-политическую перспективу развития, чем могло это сделать претендовавшее на них сопредельно расположенное зарубежье.

На важность социально-экономических и государственно-политических перспектив развития для определения государственных предпочтений окраинных народов обращал внимание и А. Ф. Керенский в мемуарных записях о годах своего детства, проведенных в Туркестанском крае: «…На Западе широко принято считать, что в своем стремлении русифицировать мусульманское население Россия уничтожила ранее сложившуюся великую цивилизацию Центральной Азии. Я своими глазами наблюдал результаты русского правления в Туркестане и считаю, что они делают честь России. Строительство железных дорог, открытие банков и промышленных предприятий, развитие хлопководства и других отраслей сельского хозяйства, возведение ирригационных сооружений, все это, несомненно, произвело благоприятное впечатление на мусульманское население. Туркестан… за 30 лет русского господства вступил на путь возрождения и процветания».

Несмотря на сохранившееся тяготение к Востоку, более тесная геополитическая и цивилизационная взаимосвязанность этих регионов с Россией очевидна, но устойчивой общегражданской интегрированности как до 1917 года, так и впоследствии здесь все-таки не произошло.

Интегрированность отчасти существовала и в других универсалистских объединениях Запада и Востока. Но только в российских пределах она происходила как государственно-политическая. Эта тенденция, по словам В. И Вернадского, имела континентальный размах и привела не только к образованию не имеющего аналогов типа государства на широкой полиэтнонациональной основе, но и к складыванию самостоятельного типа цивилизации. Подобного рода образованиям ученый дал название «государство-континент».

О существовании в имперских границах России еще задолго до 1917 года полиэтнонационального общегражданского сообщества свидетельствует наличие у большинства народов России двойного самосознания: этнонационального и общероссийского. Двойное самосознание существует и у русских.

Формирование двойного самосознания у народов Российского государства явилось результатом совпадения геополитических интересов входивших в ее состав народов. Чаще всего в полной мере эта общность на массовом уровне осознавалась в качестве «единой и неделимой» во время проявления внешних или внутренних экстремальных обстоятельств.