– Прямо сейчас? – Он не протестовал, когда она стала расстегивать пуговицы на его рубашке. – У вас, я вижу, грандиозные планы, Маргарет Мэри.

– Насчет отпуска для прислуги это была моя просьба. Насчет дивана – требование. Он хитро посмотрел на нее.

– Тебе не кажется, что кушетка здесь, на веранде, намного ближе?

– Ты прав. – И, когда он опускал ее туда, тихо добавила:

– Да, как всегда, ты прав…

В последующие дни они загорали, совершенно обнаженные, на веранде, гуляли по берегу моря, купались в бассейне под музыку фонтанных струй. Они ели прямо на кухне плохо приготовленную пищу, а во второй половине дня совершали автомобильные прогулки.

Все было прекрасно, по мнению Мегги, если бы не телефонные звонки и факсы. От них Роган не позволял себе отдыхать. Они держали его на привязи. Благодаря им он знал, что делается на его фарфоровом заводе в Лимерике, на аукционе в Нью-Йорке, как обстоят дела с покупкой недвижимости для будущих филиалов Всемирной галереи.

Однако теперь все это не так выводило из себя Мегги, как раньше. Она стала понимать простую вещь – своей работе он отдается с такой же страстью, как и она своей, только при этом держит в руках не цветной карандаш или стеклодувную трубку, а перо или трубку телефона.

Ей временами начинало казаться, а порой кажущееся переходило в уверенность, что если и могут быть на свете гармоничные отношения между женщиной и мужчиной, то они – у нее с Роганом.

Но всему приходит, как известно, конец. Шли последние дни пребывания Мегги во Франции, и наступил последний вечер, когда они были в доме одни, без прислуги.

Они сидели на веранде, любуясь закатом, и Роган попросил у Мегги разрешения посмотреть ее альбом с эскизами.

– У тебя будет чем заняться по приезде домой, – сказал он, листая страницы. – Как ты выберешь, что делать сначала? Тут очень много…

– Оно само выберет меня. Я уже испытываю зуд в руках – так хочется пустить в ход плавильную печь, взять трубку…

– Я закажу рамки для нескольких пейзажей, которые ты сделала в подарок Брианне. Они очень неплохи для карандашных набросков. Особенно мне понравился… – Он перевернул страницу и замолчал. То, что он увидел на следующем листе, не было похоже ни на морской, ни на горный ландшафт. – А это что такое?

– Что? – спросила она лениво. Ей не хотелось двигаться, не хотелось говорить, она чувствовала приятную истому во всем теле – от дневного солнца, от вина, что стояло перед ней, от любви, которая сопровождала все их дни.

Он приподнял альбом, показал ей.

– А, это… Я редко пишу портреты, но тут не могла себе отказать.

На рисунке был изображен он, Роган, лежащий на постели. Рука у него вытянута так, словно он жаждет до чего-то дотронуться. Наверное, до нее…

Удивленный и не слишком довольный, он, хмурясь, разглядывал рисунок.

– Ты сделала это, пока я спал?

– Не хотела будить тебя и портить фактуру, – она скрыла улыбку в бокале с вином. – Ты так сладко спал. Можешь поместить этот портрет у себя в Дублинской галерее, если хочешь.

– Но я же тут совсем голый!

– Точнее, обнаженный. «Ню». Ведь так говорят культурные люди о предметах искусства. Из тебя получилась прекрасная обнаженная натура, Роган. Я подписала рисунок. Так что можешь продать за хорошую цену, если найдется покупатель.

– И не подумаю!

Она еще отпила из бокала. Голова у нее немного кружилась, давно ей не было так легко и весело.

– Почему же? – Она продолжала улыбаться. – Ты ведь взял на себя обязанности моего менеджера, сам говорил. Значит, твой долг продвигать мои произведения на рынок, не так ли? Этот рисунок я считаю одним из лучших. Посмотри, как положены тени на твой живот, на…

– Я вижу. И не хочу, чтобы это видели все остальные.

– Ты чересчур скромен. У тебя прекрасное телосложение… Но, кажется, еще лучше я запечатлела его на другом рисунке.

– Есть и другой?!

– Да. Сейчас покажу. Ты еще не дошел до него. Дай-ка… – Она перевернула несколько листов. – Вот. Здесь видно еще больше, чем на том, потому что ты стоишь, а не лежишь. Художник тонко уловил присущий твоему характеру гонор. Во всем… В хорошем смысле, конечно.

Слова застряли у него в горле. Она изобразила его во весь рост, на веранде; он стоит, опираясь одной рукой о балюстраду, в другой руке – бокал с бренди. И улыбка на лице, довольно-таки удовлетворенная улыбка. Но что самое главное – кроме этой улыбки, на нем ничего нет. Никакой одежды. Ню…

– Я никогда тебе не позировал! И никогда не стоял без ничего на веранде, глотая бренди!

– Это художественный вымысел, – сказала она небрежно. Ей нравилось, что он смущен. – Художник имеет на это право. А твое тело я знаю настолько хорошо, что могу нарисовать его по памяти. Если бы я напялила на тебя одежду, это нарушило бы весь замысел.

– Замысел? – рявкнул Роган. – Интересно, что ты замыслила?

– Рисунок называется «Хозяин»… Дома, жизни… Можешь присоединить его к первому и продать как серию.

– Я уже сказал, что не сделаю этого! Дурацкие шутки!

– Какие шутки, дорогой? Такими вещами не шутят. Тебе удалось продать другие мои рисунки, куда слабее этих, которые я не хотела продавать. Но ты не посчитался с моим мнением. А теперь я настаиваю, чтобы ты выставил на продажу эти! – В глазах у нее прыгали веселые огоньки. – Я требую! Это мое право, в конце концов!

– Хорошо, я куплю их сам.

– Тогда называй цену. Ты уже научил меня кое-чему, теперь я не продешевлю!

– Это вымогательство, Мегги.

– Ты прав. – Она приветствовала его слова поднятым бокалом. – Тогда я первая назову цену.

Он еще раз внимательно вгляделся в оба рисунка, потом с треском захлопнул альбом.

– Ну! Я жду.

– Сейчас… Дай подумать… Полагаю, если ты сейчас отнесешь меня наверх и будешь со мной заниматься любовью до восхода луны.., тогда мы сможем поладить.

– У тебя очень крутая деловая хватка!

– У меня хороший учитель. Мегги начала подниматься со стула, Роган схватил ее в объятия.

– Смотри, чтобы никаких уверток и уклонений от соглашения, – сказал он, зарывшись лицом в ее волосы. – Если не ошибаюсь, я должен отнести тебя на руках?

– Да. – Он уже поднял ее. – Но это лишь первый пункт сделки. Если не выполнишь остальное, она будет расторгнута.

– За это можешь не беспокоиться.

– Хвастун…

Он понес ее вверх по лестнице, часто останавливаясь, чтобы сделать передышку и поцеловать. Она отвечала с обычной для нее страстностью, и кровь его начинала бурлить все сильней.

В спальне было уже сумеречно, хотя солнце еще не опустилось за горизонт. Но скоро совсем стемнеет. Нет, сказал он себе, эту, может быть, последнюю их ночь они должны провести при свете! Чтобы все время видеть друг друга.

Он опустил Мегги на постель и начал зажигать свечи, стоявшие в подсвечниках в разных углах комнаты. Множество свечей самой разной высоты и формы. Вскоре со всех сторон замерцали язычки танцующего пламени, отчего воздух за окном сделался темнее, а комната – похожей на картинку из сказки.

– Романтично, – улыбнулась Мегги.

– Неужели я почти не привнес в твою жизнь романтики? – Роган замолчал, теребя в руках спичку.

– Я же пошутила. – Мегги тряхнула огромной гривой. Но ее удивило, что Роган говорит слишком серьезно. – Мне не нужна романтика. Меня устраивает и просто страсть.

– И это все, что есть между нами? – Роган зажег последнюю свечу и задумчиво смотрел на пламя.

– Если ты перестанешь смотреть на огонь и обратишь внимание на меня, я покажу тебе, что именно есть между нами. – Смеясь, Мегги вытянула вперед руки, приглашая Рогана в свои объятия.

В другой раз Роган не раздумывая воспользовался бы ее приглашением. Но сейчас он медленно подошел к ней и, внимательно вглядываясь в лицо Мегги, поднес к своим губам ее руки.

– Я должен был любить тебя. На этот раз ты позволишь мне это.

– Я позволяла тебе гораздо большее.

– Не так, как я хочу сейчас. – Он удержал ее руки, когда она сделала слабую попытку высвободить их. – Ты боишься нежности, да, Мегги?