– Кажется, ты так и не закончил телефонные переговоры?

Он рассмеялся и вынес ее на руках из кухни.

Было совсем рано, когда он покинул ее, чтобы спуститься вниз. Солнечные лучи только-только пробивались редкими струйками сквозь рассветное небо, обещавшее дождь. Уже стоя" на пороге комнаты, он услышал ее сонный голос, предлагавший ему чай, после чего она сразу же вновь уснула, и он спустился на кухню один.

В шкафчике он обнаружил небольшое количество затвердевшего растворимого кофе, в холодильнике – единственное яйцо и позволил себе скрепя сердце воспользоваться этой роскошью.

Он уже начал разбирать и пробовал как-то рассортировать свои разбросанные бумаги, когда Мегги появилась на кухне. У нее были заспанные глаза и совершенно спутанные волосы, и она что-то пробурчала, не глядя на него, когда он бросился к чайнику с кипятком.

Ничего себе, подумал он, расставание влюбленных, и решил начать разговор с простых бытовых тем.

– Я использовал, кажется, твое последнее чистое полотенце, – начал он.

Ответом было глухое ворчание. Она делала себе чай.

– Горячая вода кончилась, когда я еще толком и не умылся, – продолжил Роган. На этот раз она просто зевнула.

– Яиц в холодильнике уже нет. Она пробормотала что-то невнятное, из чего он разобрал только слова: «Куры у Мерфи…"

После этого ему оставалось лишь собрать кое-какие бумаги и сунуть в папку.

– Газетные вырезки, которые ты хотела, я оставил там, на столике. Сегодня в середине дня должен подъехать грузовик, чтобы забрать твои работы. Как следует упакуй их.

Не получив ответа, он застегнул папку и раздраженно сказал:

– Ну, я пошел. – После чего приблизился к ней, крепко взял за подбородок, поцеловал и добавил:

– Мне будет не хватать тебя.

Он был уже за дверью, когда она догнала его.

– Роган! Ради Бога, чего ты так торопишься?

Я никак не могу продрать глаза.

Он повернулся, и она кинулась ему на грудь. От неожиданности он едва не упал вместе с ней на цветочную клумбу, сделанную руками Брианны, но устоял, крепко прижав Мегги к себе – так крепко, что в какое-то мгновение испугался, что раздавит ее. Их поцелуи были долгими и заменили все слова. Начавшийся дождь не разъединил их объятия.

– Черт, я буду скучать по тебе! – тоскливо сказала она, прижимаясь лицом к его плечу.

– Поедем со мной! Брось в чемодан кое-какие вещи, и поехали!

– Я не могу. – Она слегка отпрянула, чтобы взглянуть на него, потрясенная тем, как трудно ей произносить слова отказа. – У меня есть чем заняться. И я.., я не сумею работать в Дублине.

– Да, – ответил он после длительной паузы. – Понимаю. Ты не сможешь.

– А ты? Что тебе стоит приехать дня на два?

– Сейчас невозможно. Может, недели через две-три.

– Что ж, это не так долго. – Ей показалось это вечностью. – Мы оба займемся тем, чем нужно, а потом…

– А потом… – Он наклонился и снова поцеловал ее. – Думай обо мне, Маргарет Мэри.

– Я буду. Обязательно буду.

Она смотрела, как он подходит со своей чертовой папкой к машине, садится, заводит мотор, задним ходом выезжает на дорогу.

И после того, как шум мотора замер вдали, она продолжала стоять под моросящим дождем, пока он не прекратился и победившее солнце не осветило весь небосклон.

Мегги прошла через пустую гостиную, посмотрела в окно, выходящее на тихую улицу, вернулась на середину комнаты. Это был пятый и последующий по счету дом, который она осмотрела за прошедшую неделю, и единственный, откуда уже успели выехать его хозяева.

Он находился на самой окраине Энниса, немного дальше, чем хотелось Брианне, но не так далеко, как того хотела Мегги. Дом был новым, что говорило в его пользу, и одноэтажным.

Мегги вновь прошлась по его комнатам. Две спальни, ванная, кухня, совместно со столовой, большая светлая гостиная с камином, выложенным из кирпича. Что еще надо?

Она опять выглянула в окно, потом повернулась к сестре, уперев кулаки в бока.

– То, что требуется, – довольно сказала она.

– Да, по размеру вполне, – согласилась Брианна, оглядывая пустое помещение, – но лучше бы поближе к нашему дому.

– Зачем? Все равно она будет недовольна, где ни выбери.

– Но…

– Зато отсюда ближе к магазинам, к аптеке и прочим удобствам. Даже к кафе, если ей придет в голову устроить себе развлечение.

– О на никуда не выходит.

– Теперь начнет. Когда не будет рядом той, которая все делает за нее, стоит только щелкнуть пальцами.

Брианна выпрямилась, как струна, сдержанно ответила:

– Я вовсе не все делаю. – Она отошла к окну. – Скорей всего мать откажется ехать сюда, так что все старания…

Не откажется! Пусть только попробует! – подумала Мегги. Тогда я опущу топор, который занесла над ее головой. Ну, если не опущу, то взмахну им.

– Брианна, – заговорила она снова, – если ты хоть на минуту оставишь мысль о какой-то своей вине перед нею, то должна будешь согласиться: то, что я предлагаю, лучше для всех нас. Она обязательно почувствует себя счастливой – насколько ей дано это чувствовать, – когда окажется полной хозяйкой в своем доме. А ты будешь навещать ее, если сможешь и захочешь, чтобы облегчить свою совесть. Если же она не приживется здесь, что ж, тогда купим ей другой дом.

– Мегги, это место какое-то безрадостное.

– Такое же, как она сама. – Прежде чем Брианна собралась ответить, Мегги подошла к ней, обняла напрягшиеся плечи. – Сестрица, ты устроишь ей сад прямо возле входа, а стены покрасим или обклеим веселыми обоями.

– Пожалуй, лучше обоями.

– Ты это любишь и умеешь, и сделаешь все по-своему и по ее вкусу. И, пожалуйста, не жалей денег, ладно?

– Мегги, нехорошо, что ты столько потратишь.

– Очень хорошо. Оставим это. Скажи, Брианна, ты знала, что наша мать пела? Была настоящей певицей.

– Певицей? – Брианне показалась эта мысль настолько нелепой, что она не могла не рассмеяться. – С чего ты взяла?

– Это чистая правда. Я узнала совершенно случайно и потом сумела проверить. Вот, смотри, – Мегги достала из сумки пожелтевшие вырезки. – Можешь сама убедиться. О ней даже писали в нескольких газетах.

Не в силах произнести ни слова, Брианна читала газетные строки, смотрела на пожелтевшие фотоснимки.

– Господи, – произнесла она потом очень тихо, – наша мать пела в Дублине? Зарабатывала этим на жизнь! Тут написано: «…Голос чистый и нежный, как звон колокольчиков в пасхальное утро…» Возможно ли это? Почему она никогда ни словом не обмолвилась? И отец тоже.

– Я много думала об этом последние дни, – ответила Мегги. – И пришла вот к какому выводу. Она утратила то, что хотела иметь, а взамен получила то, чего не хотела. И всю оставшуюся жизнь наказывала за это себя. И всех нас. Вот так. Просто и страшно.

Брианна опустила руку с газетными вырезками и сказала, глядя не на сестру, а в окно:

– Не было случая, чтобы она пела дома. Ни единого звука. Никогда! Все-таки почему?

– Думаю, потому что свой отказ от пения считала платой за совершенный грех. – Мегги почувствовала, как глаза у нее наполняются слезами, и огромным усилием воли переборола желание зарыдать. – Все время пытаюсь простить ее за то, что когда она только забеременела, то уже заранее возненавидела будущего ребенка – меня. А за отца вышла поневоле, с отчаяния.

– Она не должна была переносить свой грех на тебя, Мегги. Это несправедливо. Но сейчас она уже не та. Она…

– Может быть. Не знаю. Во всяком случае, я лучше поняла, почему она всю жизнь не любила меня. И уже не полюбит.

– А ты… – Брианна аккуратно сложила газетные листки, положила себе в сумку. – Ты говорила с ней об этом?

– Пыталась. Но она и слушать не хочет. Ни в какую. – Мегги ощутила ненависть к самой себе за то, что так и не может стряхнуть с себя чувство собственной вины за то, что справедливо осуждает мать. – А ведь могло быть совсем по-другому, – вновь заговорила она. – Если бы мать только захотела. Пусть не профессиональное пение, хотя бы просто музыка. Зачем было отрекаться от всего, не оставив себе никакого выхода, никакого утешения?