Он так не думал, но допытываться не стал. Конечно, и раньше ему случалось прикасаться к ней, обнимать за плечи, за талию. Они не раз танцевали вместе. Но сейчас музыки не было. Сейчас она одна. С заплаканными глазами. И он испытывал безумную жалость к ней, к ее горю, каким бы пустячным оно ни было.

Медленно он поднял руку, нежно провел пальцем у нее под глазами.

– До сих пор горюете о нем. О Робби.

– Да. И всегда буду. – Но сейчас она говорила не правду. Облик Роберта, который она продолжала носить в сердце, поблек. Его заслонило милое участливое лицо Джозефа. – Нет, – призналась она. – Я плакала не о Робби. То есть не совсем так. Я плакала о том, чего нет и не может быть.

Как она хороша сейчас, думал он. Какие прекрасные глаза – мягкие, слегка сконфуженные. И какая нежная кожа. Нежнее, чем у всех женщин, каких ему довелось знать. А их, видит Бог, было немало.

– Не надо ни о чем плакать, Пэтти, – услыхал он свой собственный голос, которого не узнал – столько в нем было нежности и сдерживаемого волнения. – Обещайте мне…

И потом его губы прикоснулись к ее губам и задержались на них, а пальцы трепетно перебирали ее темные волнистые волосы, и он вдыхал запах, ее запах…

Она с удивлением раскрыла губы, от которых он не мог оторваться, а потом сама прильнула к нему всем телом, как бы в поисках защиты, успокоения, умиротворения.

Ее вздох, в котором, как ему показалось, смешались удивление и негодование, заставил его резко отойти от нее.

– Простите… – пробормотал он. – Извините, я сам не знаю, что на меня нашло. Это непростительно с моей стороны.

Она ничего не говорила, только молча смотрела на него.

– Простите, если можете, – повторил он и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты, прежде чем она что-то ответила.

Патриция сделала шаг к двери, его имя чуть не сорвалось с ее губ, но она не произнесла ни слова, только прижала руку к сердцу, готовому вырваться из груди. Ноги у нее подкашивались, она была вынуждена сесть.

Джозеф?.. Ее рука дотронулась до пылающей щеки. Джозеф? Как все странно! Как нелепо! Они даже мало знакомы. И виделись-то лишь здесь, в галерее, когда она заходила к Рогану, или на вернисажах. Если их что и объединяло, то, пожалуй, симпатии к владельцу галереи и интерес к искусству. Да и что она о нем знает? Говорят, Джозеф склонен к богемной среде с ее неупорядоченностью, безалаберным образом жизни; что пользуется немалым успехом у женщин. Он хороший честный работник, за которым Роган как за каменной стеной.

Всего один поцелуй. Случайный. Возможно, спровоцированный чувством жалости к ней. Обыкновенный поцелуй.

Уговаривала она себя, протягивая руку за чашкой, но рука опять предательски дрожала, и немного чая пролилось на стол.

Но этот поцелуй, вдруг ясно поняла она, испытывая внутреннее волнение, этот поцелуй заставил ее увидеть то самое небо в алмазных звездах, которое не увидела вчера! Как будто лунный свет прорвался сквозь застилающие его тучи.

И это все – Джозеф, которого она так давно и так мало знает.

Отставив чашку, Патриция ринулась из комнаты. Она не знала, что сейчас сделает, но ей хотелось немедленно найти Джозефа. Во что бы то ни стало.

Она увидела его в одном из залов и бросилась к нему, не обратив внимания на Рогана, который был тут же.

– Джозеф!

Тот замер, затем повернулся на звук ее голоса, кляня себя за все, что только что произошло. Сейчас она, чего доброго, влепит ему пощечину, да еще при людях, и правильно сделает. Нет, скорей всего при людях она не станет устраивать скандала, не такой она человек. Однако не мешает все же скрыться, пока не поздно. Он инстинктивно старался не отходить далеко от появившихся уже посетителей галереи, нервно откинул назад свои длинные волосы, остановился, повернувшись вполоборота к Патриции.

Она подошла к нему, запыхавшись от быстрой ходьбы.

– Я…

Она совершенно не знала, вернее, забыла, что хотела сказать, пока разыскивала его.

– Вы имеете все основания злиться на меня, – сказал он не свойственным ему виноватым тоном. – Но, поверьте, я не хотел ничего.., я только… Черт, а чего же вы ожидали? Войдя, вы выглядели такой несчастной и такой красивой, черт возьми! Такой взывающей об участии. Я просто не выдержал. Я забыл обо всем. Извините еще и еще раз.

Она слушала его сбивчивую речь, и ей почему-то казалось, что он прекрасно понимает ее состояние, лучше, чем она сама. И она тоже понимает, почему он это сделал. Но если они понимают друг друга, если он считает ее красивой, а его поцелуй так взволновал ее, то…

– Не хотите сегодня пообедать со мной? – неожиданно спросила Патриция.

Он моргнул, отступил на несколько шагов, уставился на нее в изумлении. Шутка? Издевка?

– Что вы сказали? – переспросил Джозеф. Она повторила:

– Хотите пообедать со мной? – Патриция испытывала легкое головокружение. Как на качелях. И чувство безумной отваги. – Сегодня. Через несколько часов.

– Вы хотите пообедать? Со мной? – Он говорил так, как будто только учился разговаривать. – Сегодня?

У него был такой ошеломленный вид, что она не могла сдержать смеха.

– Да. Я уже дважды сказала вам об этом. Вернее, нет. Я хочу совсем другого.

– О, ну, конечно. Простите. Он повернулся и пошел к двери.

– Я не хочу обедать, – быстро сказала она ему вдогонку так громко, что некоторые из присутствующих в зале обернулись. – Я хочу… Слышите? Чтоб вы повторили то, что недавно сделали.

Джозеф замер на месте. Патриция прошла мимо него в коридор, который, к счастью, был пуст. Он как привязанный шел за ней.

– Я не совсем понял… – начал он.

– Тогда я объясню. – Ее захлестнула волна безрассудства, радостного безумия и гордости за свою смелость. – Я хочу.., чтобы вы отвезли меня к себе домой, Джозеф. И чтобы снова целовали меня. Если я не ошибаюсь в том, что мы оба чувствуем друг к другу. Хочу, чтобы вы любили меня и делали то, что под этим подразумевается. – Она подошла вплотную к нему. – Теперь вам понятно или нужны дальнейшие объяснения?

– Объяснения? – Забыв, где они находятся, он взял ее лицо в ладони, пристально посмотрел в глаза. – Вы сошли с ума, Пэтти. Но я благодарю Бога за это! – Он прижал ее к себе. – Пэтти, дорогая, я и не представлял, что такое может случиться наяву!

Мегги дремала за кухонным столом, положив голову на сложенные руки.

Прошедший день был безумно тяжелым.

Мать исторгала бесконечные жалобы. Ей не нравилось решительно все – начиная с дождя, упорно не желавшего прекращаться, до занавесок на большом окне, расположенном на фасаде нового дома, которые повесила Брианна. Но через все это стоило пройти, думала Мегги, ради того, чтобы водворить мать на новом месте. Зато – ура! – она сумела сдержать слово, дело сделано, и Брианна обрела свободу.

Надо признаться, Мегги никак не ожидала, что ее охватит чувство вины – но так произошло, когда она увидела, как мать рыдает, ссутулившись, спрятав лицо в ладонях, и слезы просачиваются сквозь пальцы. Нет, Мегги не могла и предположить, что почувствует такую острую жалость к женщине, которая до того, как разрыдаться, не переставала ругать и проклинать ее.

Напряженную атмосферу разрядила тогда нанятая компаньонка, Лотти Салливан, быстро сумевшая взять бразды правления в свои руки. Не теряя жизнерадостности, с неизменной улыбкой на губах, она выпроводила Брианну и Мегги из дома, уверив их, что нет никакого повода для беспокойства и волнения; что же касается слез, они так же естественны, как дождь за окнами. Она добавила, подталкивая сестер к входной двери, что домик получился чудесный, такой чистенький, прямо кукольный, уютный, одно удовольствие жить в нем, и все будет, она ручается, в полном ажуре. Лотти чуть ли не затолкала их в кабину грузовика Мегги.

Итак, свершилось. Но шампанское по этому случаю они открывать не станут. Во всяком случае, сегодня вечером.

Приехав домой, Мегги выпила немного виски и просто рухнула за столом под грузом всех переживаний, выпавших на этот день. А сейчас никак не могла разлепить веки. Сумерки сгущались, и дождь непрерывно барабанил по крыше.