Мегги видит все это из окна своего гостиничного номера, выходящего на площадь Согласия.
Она в Париже! В Париже, где особый воздух, и особые звуки, и особый свет с неба. А ее любовник лежит, как колода, в постели позади нее и спит мертвецким сном.
Так она полагала, во всяком случае. На самом же деле он уже некоторое время наблюдал за тем, как она рассматривает Париж, высунувшись из огромного окна, в одной ночной рубашке, спустившейся с левого плеча.
Вчера вечером, когда они приехали, она не проявила интереса к городу. Расширенными глазами, молча смотрела она на величественный, весь в плюше, вестибюль отеля «Крийон», где Роган заказал номер, и, также не проронив ни слова, пошла за ним после того, как он расплатился с портье.
Когда Роган спросил, нравится ли ей их номер, она лишь пожала плечами.
Это заставило его покатиться со смеху, а потом он сразу увлек ее в постель.
Но сейчас, насколько он мог заметить, она не была так рассеянна, или наоборот, сосредоточена, как вчера. Он чувствовал ее волнение, с каким она разглядывала Париж, который он так любил и хотел ей подарить.
– Если ты высунешься еще больше, – насмешливо сказал он ей в спину, – то, боюсь, на площади остановится движение.
Она вздрогнула и, откинув с лица упавшие волосы, повернулась к нему – туда, где он лежал среди груды простынь и подушек.
– Его не остановит и атомная бомба. Отчего они все так хотят убить друг друга?
– Это вопрос чести. Ну, как тебе город при дневном освещении?
– Переполнен. Больше, чем Дублин. Но он прекрасен, Роган. Похож на старую сварливую хозяйку постоялого двора. Вон там один из торговцев цветами. У него океан цветов! И каждый раз, когда к нему подходят поглядеть или купить, он отворачивается с надменным видом, как если бы торговать было ниже его достоинства. Но деньги все-таки берет и считает каждую монету.
Она вскарабкалась на постель, вытянулась рядом с Роганом.
– Я его очень хорошо понимаю, – со вздохом сказала она. – Ничто так не огорчает, как продавать то, что любишь.
– Но, если он их не продаст, они увянут. – Роган протянул руку, погладил ее по голове. – Если ты не будешь продавать то, что любишь, какая-то часть тебя тоже умрет.
– Да, конечно, – согласилась она. – Ив первую очередь та часть, которая требует есть и пить. Кстати, ты не собираешься позвонить одному из официантов, похожих на адмиралов, и заказать завтрак в номер?
– Что бы ты хотела?
– Я… – Глаза у нее расширились и потемнели. – Все! Но сначала вот это…
Она отбросила простыни, приподнялась и прижалась к нему всем телом.
Позднее она вышла после душа, облаченная в белый махровый халат, висевший на дверях ванной. Роган сидел за столиком у окна гостиной и просматривал газеты. Перед ним стоял кофейник и корзинка с булочками.
– Во Франции и газеты французские, – констатировала Мегги, с удовольствием принюхиваясь к запаху свежего хлеба. – Ты говоришь по-французски и по-итальянски, да?
– Что? – Он сосредоточил внимание на финансовой странице и размышлял, не нужно ли срочно позвонить своему маклеру.
– А еще?
– Что еще? – рассеянно спросил он.
– На каком еще? Я говорю о языках.
– Немного по-немецки. И по-испански довольно прилично.
– А на нашем родном гаэльском [6]?
– Нет. – Он перевернул страницу, намереваясь заглянуть туда, где печатаются сведения об аукционах произведений искусства. – А ты?
– Мать моего отца говорила. Поэтому я выучила немного. – Она положила джем на горячую булочку. – В основном ругательства. Ну, и так, кое-что. Заказать обед во французском ресторане вряд ли смогу. И в ирландском тоже.
– Очень жаль. Мы теряем значительную часть нашего наследия. – Он произнес эти слова серьезно, потому что часто думал на эту тему. – Обидно, что во всей Ирландии только немногие знают свой язык. И я не из их числа. – Он отложил газету, повернулся к Мегги. – Скажи что-нибудь на гаэльском.
– Я же ем, видишь.
– Ну, скажи, Мегги, прошу тебя.
С набитым ртом она произнесла несколько слов. Они звучали странно, казались очень музыкальными и были не более понятны ему, чем китайские.
– Что ты сказала?
– Что мне приятно видеть твое лицо этим утром. – Она улыбнулась. – Как видишь, он хорош не только для ругани, но и для лести. А теперь ты скажи мне по-французски.
Он наклонился к ней, коснулся губами ее губ и негромко и быстро проговорил что-то, отчего сердце у нее сладко замерло, хотя она не поняла ни слова.
– Переведи, – тихо попросила она.
– Я сказал, что просыпаться рядом с тобой прекрасней, чем любой прекрасный сон.
Она опустила глаза, щеки у нее зарделись.
– Похоже на то, что французский звучит для меня куда приятней английского.
Ее реакция удивила и растрогала его.
– Мне нужно было давно говорить с тобой по-французски, – сказал он. – Ты бы лучше меня понимала.
– Не глупи. – Но он видел: его слова проникли ей в душу, и, чтобы скрыть свое состояние, она поторопилась набить рот едой. – Что я ем?
– Яйца по-бенедиктински.
– Неплохо, – похвалила она с полным ртом. – Наверняка для богачей, но очень вкусно. Что будем делать сегодня, Роган?
– Сначала прожуем то, что положили в рот.
– А потом? Я хочу впервые в жизни иметь право тоже высказаться насчет наших общих планов. До этой минуты ты предоставлял мне роль собачонки, которую можно таскать на поводке куда угодно, не затрудняя себя объяснениями.
– Возможно, я немного рехнулся, – любезно произнес он, – но мне начали нравиться эти постоянные укусы, к которым ты прибегаешь вместо нормального языка. И, прежде чем ты куснешь меня снова, тороплюсь заметить, что первым делом хотел показать тебе Париж. Конечно, Лувр, ну и многое другое. В нашу галерею пойдем во второй половине ДНЯ.
Лувр… Сколько она мечтала о нем! А улицы Парижа, Сена…
Мегги стала поспешно допивать чай.
– Я почти готова… Что касается покупок, мне нужно купить что-нибудь для Брианны.
– И для Мегги тоже.
– Мегги ничего не нужно. Кроме того, я не могу позволить…
– Глупо. Ты не должна себе отказывать в необходимом. Ты заработала на это.
– То, что я заработала, уже тю-тю. – Она сделала выразительную гримасу над своей чашкой. – Это они называют чаем?
Роган положил на стол вилку, которую держал в руке, удивленно взглянул на Мегги.
– Что ты подразумеваешь под этим варварским «тю-тю»? Только месяц назад у тебя был чек на сумму с пятью нулями. Ты ее всю промотала?
– А что ты имеешь в виду под этим противным словом? Что у меня не хватает ума тратить деньги так, как следует? В конце концов, это мое личное дело!
– Ты получила деньги от меня, и я хочу знать, на что они истрачены. Если еще не научились с ними обращаться, могу помочь добрым советом.
– Иди ты подальше со своими советами! И со своим высокомерным прокурорским тоном! Кто ты такой? – Разъяренная, она вскочила с места, заметалась по комнате. Лицо у нее стало почти такого же цвета, как волосы, что выглядело не слишком красиво и уж совсем не гармонировало с изящной великосветской обстановкой номера.
Ошеломленный ее яростным отпором, он примиряюще поднял руку и сказал:
– Я только поинтересовался, на что можно меньше, чем за месяц, истратить такую сумму.
– На что угодно! На булавки! – Она вернулась к столу. – У меня были расходы… И еще я купила себе платье.
– Двести тысяч на еду и платье?
– У меня были долги… Почему я должна отчитываться перед тобой? Этого нет в контракте.
Он понимал, что за ее внешней резкостью скрываются совсем иные чувства – стыд, ощущение вины, уязвленная гордость, а потому старался говорить как можно мягче и спокойней.
– Ты не обязана мне ничем. Я просто спросил. Не хочешь, не говори, и покончим с этим.
Но теперь уже она не могла молчать о том, о чем раньше не хотела говорить – чтобы не вмешивать его, постороннего, в сущности, человека, в ее болезненные семейные проблемы.
