На меня большое впечатление произвели два памятника: жене Сталина, Надежде Аллилуевой, и певцу Собинову – умирающий лебедь.

За Новодевичьим монастырем, на берегу Москвы-реки, был большой песчаный пляж, куда местные жители ходили купаться и загорать, где купались и мы с мамой. Впоследствии там будут возведены знаменитые «Лужники».

Здесь, на Усачевке, моя жизнь круто изменилась.

В 1947 году отец повез меня на просмотр в хореографическое училище Большого театра.

Члены комиссии поднимали мне ноги вверх и в стороны, заставляли прыгать, приседать, нагибаться вперед и назад, отбивать ладошками разные ритмы и объявили моему отцу, что я принята в первый класс хореографического училища.

Приняли нас тогда 20 девочек и 15 мальчиков.

Все были очень худенькие, после полуголодного военного детства.

Девочки были одеты очень скромно, в основном в платьях, перешитых из маминых. Почти у всех девчонок были косы. Остригать коротко волосы нам не разрешали.

Мальчики были короткостриженые и все, как один, в синих сатиновых шароварах. Никто из нас не выделялся нарядной одеждой. В эпоху тотального дефицита и всеобщего равенства – все были равны.

С первого класса, вплоть до окончания училища, мы носили школьную форму.

Дисциплина была очень строгая. Нельзя было опаздывать на занятия, нельзя было бегать по коридорам. С педагогами, а также со старшеклассниками здороваться полагалось девочкам – книксеном, а мальчикам – поклоном головы. Почти как в институте благородных девиц.

Занятия в училище начинались в 8.30 утра с классического станка. Затем шли: математика, ритмика, французский язык, история, физика, исторический танец, география, фортепиано, народный танец и т. д.… «Специальные» предметы чередовались с общеобразовательными.

После всех занятий была репетиция тех «ролей», которые мы с первого класса танцевали на сцене Большого театра: это амурчики, рыбки, цветочки, а в более старших классах – более серьезные танцевальные номера.

Помню, первым моим сольным выступлением был вальс с мальчиком на балу у Лариных в опере П. И. Чайковского «Евгений Онегин». Для меня и моих родителей это было настолько выдающимся событием, что их дочь в 11 лет «солирует» на сцене Большого театра, что они скупили не менее 20 билетов и пригласили на это событие всех родственников и знакомых.

Однако мы с партнером промчались в ритме вальса по диагонали сцены за одну минуту и исчезли. Это был первый акт оперы. Все приглашенные вынуждены были до конца слушать оперу. А я в это время, уставшая за день от занятий, сидя спала в кресле вахтера в служебной проходной театра в ожидании родителей.

Кроме участия в спектаклях Большого театра мы были заняты и в «своих» спектаклях: «Аистенок» и «Щелкунчик», в которых все партии танцевали учащиеся училища.

Кроме того, у нас была концертная программа. С ней мы выступали часто в Концертном зале им. Чайковского. Начинался концерт легендарным номером «Марш суворовцев» в постановке педагога В. А. Варковицкого на музыку Чернецкого. Исполняли этот номер ученики первого и второго классов. Зрелище было потрясающим! 16 пар – мальчишек в суворовской форме и девчонок в школьной форме, в белых фартуках и с большими белыми бантами в волосах! Когда юные суворовцы падали на одно колено перед юными барышнями, зал взрывался от восторженных аплодисментов!

В Большом театре мы были заняты не только в балетных спектаклях, но и в операх. Некоторые партии мы знали наизусть. В опере «Снегурочка» со мной случился позорный случай, за который я чуть было не вылетела из училища.

В сцене, когда Мать-Весна, в исполнении Леокадии Масленниковой, дарит Снегурочке «венок любви», были заняты пять девочек, третьеклассниц, изображавших этот венок, то есть цветы. Я была роза. На словах Матери-Весны: «роза, роза, заалей…» мне нужно было войти в центр нашего хоровода и, с поднятыми вверх руками по третьей позиции, кружиться на полупальцах по пятой позиции. Кто-то из девчонок сказал: «Не поможет ей этот венок». Это показалось нам тогда таким смешным, что мы стали давиться от смеха. Спины девчонок тряслись и вздрагивали. Я, от чрезмерного старания смеяться как можно тише, издавала негромкие рыдающие звуки. Вдруг кто-то из девчонок от сильного напряжения пукнул. Это был конец. Я уже не могла кружиться, а стояла на одном месте, крепко перекрестив ноги, чтобы не описаться. Но тщетно. Я почувствовала, как теплая жидкость стекала по моим колготкам на пол. Образовалась небольшая лужица, которая, однако, была видна из зрительного зала, что могло ввести зрителя в недоумение: Снегурочка еще не растаяла. Откуда лужа?

После спектакля Леокадия Масленникова закатила истерику. Администрация театра позвонила директору училища. Директор вызвал мою маму. Скандал был страшный! Директор пригрозил мне исключением: «Позор! Никто, никогда не писал на сцене Большого театра». Я плакала, умоляла его не выгонять меня и давала слово, что больше это никогда не повторится. Спасло меня то, что я считалась способной ученицей и расставаться со мной училищу было жаль. Меня поругали и простили.

Спектакли в Большом театре начинались тогда в 19.30 и заканчивались очень поздно. От станции метро «Охотный ряд» я доезжала до метро «Дворец Советов», ныне «Кропоткинская», далее на трамвае по Метростроевской до Зубовской площади, а дальше на автобусе по Б. Пироговской. На конечной остановке меня встречала мама. Я приезжала домой часто за полночь, а в 6.45 нужно было вставать и мчаться обратно в училище.

Никаких поблажек нам в связи с занятостью в спектаклях педагоги по общеобразовательным предметам не делали.

Помню, как-то соседка из нашего дома спросила маму: «А Элла вам родная дочь?» – «Родная. А почему вы меня об этом спрашиваете?» – «Да потому что вы издеваетесь над ней! Возвращалась я как-то в 11 часов вечера, вижу, стоит на трамвайной остановке ваша Элла и под светом фонарного столба учебник по истории читает!»

Да, приходилось учить уроки где угодно: на трамвайной остановке, в метро, в перерыве между репетициями. Кошмар, который я испытала на уроке литературы от невыученного стихотворения М. Ю. Лермонтова «Кавказ», я запомнила на всю жизнь.

Весь урок я сидела, опустив голову вниз. Я словно вросла в парту: «Пронесет или не пронесет?» До звонка оставалось несколько минут.

Учительница медленно водила ручкой по списку в журнале и вдруг сказала: «Прохницкая!»

У меня внутри что-то оборвалось. Нерешительно я вышла к доске. Перед сном я прочитала это стихотворение, но учить его уже не было сил. Я запомнила только первую строчку.

Не спеша, в ожидании вожделенного звонка, я начала:

– Михаил Юрьевич Лермонтов. Стихотворение «Кавказ».

Дальше я не знала ни одного слова, поэтому остановилась.

– Ну! – сказала учительница.

– Сейчас…

– Ну стоишь, стоишь, а дальше-то что? – Строго, поверх очков, учительница посмотрела на меня.

В классе раздался сдавленный смех.

– «Кавказ подо мною, один в вышине стою…»

В это время раздался звонок.

– Стыдно тебе, отличнице, должно быть! К следующему уроку выучи. Обязательно спрошу тебя.

После этого постыдного случая ребята долго меня дразнили «Кавказ».

Физическая нагрузка у нас была огромная. Постоянными спутниками наших профессиональных занятий и репетиций были падения, травмы, растяжения связок и стертые в кровь пальцы на ногах от твердых балетных туфель-пуантов, которые мы получали бесплатно. Как мы все это выдерживали, если учесть, что питались мы плохо, я до сих пор не понимаю.