Помню, как мой отец в день своего сорокалетия сказал: «Боже мой! Мне уже сорок лет! Не верится! Я все еще чувствую себя мальчишкой. Как быстро пронеслись годы!» Я, с высоты своих прожитых 14 лет, подумала тогда: «Отец прожил огромную жизнь в 40 лет. Как он может чувствовать себя мальчишкой? Он уже старик!»

…И вот мне уже 70 лет. И теперь мне не верится в это. Я не заметила, как из девчонки превратилась в бабушку. Жизнь пронеслась как одно мгновение.

День – ночь, день – ночь проглатывают наши годы, унося нас из этой удивительной и неповторимой жизни. Я перелистываю свой дневник.

Моя жизнь была непростой. В ней перемешались счастье с горем, достижения с неблагодарностью и разбитыми вдребезги чаяниями, любовь с предательством… Она, как увлекательная мелодрама, после окончания которой хочется посмотреть ее снова.

Я отматываю пленку своей жизни назад… Поехали!

У меня в руках старые наручные часы, большие, тяжелые. Желтый металл потемнел, сквозь мутное стекло виден синий циферблат, секундная стрелка и надпись «Omega». На обратной стороне гравировка: «Дорогая память о дне бракосочетания. 5 августа 1935 г., г. Киев». В этот день мои родители Болеслав Прохницкий и Валентина Лукс сочетались законным браком.

Познакомились они в Киеве, где жила моя мама с родителями, двумя сестрами и двумя братьями. Ее отец – бывший русский офицер, награжденный двумя Георгиевскими крестами, – торговал в бакалейной лавке. Ее мама – дочь заводчика Германа Краншевского, чей завод в 1917 году был национализирован и назван «Большевик», – занималась воспитанием детей.

Мой отец рано стал сиротой. Его отец, инженер на железной дороге в Каменецк-Подольске, трагически погиб. Мать, не сумевшая пережить это горе, вскоре умерла. Моему отцу было двенадцать лет, его брату Тадеушу – восемь лет, сестре Стасе – шесть. Воспитывались они у дяди. После окончания школы отец пошел работать на шахту, чтобы давать деньги дяде за содержание брата и сестры. За отличный труд на шахте он был премирован путевкой на обучение в Ленинградскую воздухоплавательную академию.

В то лето отец приехал в Киев навестить свою сестру Стасю. Отец увидел маму случайно, когда она со своей мамой шла с рынка домой на улицу Ленина. Отец был буквально сражен наповал красотой этой восемнадцатилетней девушки: стройная, с тонкой талией, с копной пышных, горящих на солнце золотистых волос, с огромными серо-голубыми глазами… Отец, не раздумывая, пошел за ней, не решаясь заговорить в присутствии ее мамы, и, проводив их до самого дома, узнал, где она живет.

Несколько дней он дежурил у ее дома в надежде, что она выйдет одна. И однажды, когда мама пошла в кино со своей подругой, отец заговорил с ней.

Между ними вспыхнула яркая, сильная любовь.

Родители мамы были категорически против этого брака: «Во-первых, тебе нужно закончить консерваторию, а во-вторых, красивый муж – не твой муж, запомни это!»

Но мама ничего не хотела слушать. Она закончила второй курс Киевской консерватории по классу арфы и тайком бежала из родительского дома с отцом в Ленинград.

Убийство Кирова в Ленинграде открывает эпоху кровавых репрессий. Начались аресты. Отец, поляк по национальности, бросает четвертый курс академии, и они с мамой переезжают в Москву, наивно думая, что там отцу не грозит арест. Он продолжает учебу в МАТИ. Но когда в печально известном 1937 году родилась я, отцу пришлось бросить учебу и устроиться на работу в МАТИ снабженцем по материально-технической части, чтобы содержать семью. В 1938 году мама со мной, годовалой, поехала в Киев к своим родителям. Был июнь месяц. Отец провожал нас в ослепительно-белой форме гражданской авиации.

Возвращались в Москву мы в августе, нагруженные корзинками с банками варенья, соленьями, украинской домашней колбасой, салом, фруктами и прочей снедью.

Меня летом нельзя было оставлять без материнского молока, и поэтому мне от бабушки, в качестве гостинца, достался большой бублик, повешенный на шею на розовой ленточке. Этот бублик спас мне жизнь…

Провожала нас вся мамина семья. Поезд тронулся. В вагоне стояла нестерпимая духота. Мама покормила меня грудью. Укачанная размеренным стуком колес, я заснула.

Все мысли мамы были о ее любимом Болеславе. Она мечтала о том, как он встретит нас на вокзале, как она будет угощать его домашней украинской колбасой и украинским салом, которое он так любил.

Поезд подъехал к Нежену. На платформе у нашего вагона стоял черный воронок. «Чего это он сюда заехал?» – подумала мама. Дверь в купе с шумом открылась и двое в форме НКВД вошли в купе.

– Кто Прохницкая?

– Я…

– Быстро на выход!

– Куда! У меня билет до Москвы. У меня грудной ребенок… она спит…

– Не разговаривать! На выход, быстро!

Мама взяла на руки меня и свою сумочку, в которой был билет, паспорт и немного денег. В растерянности от происходящего корзинки с гостинцами родителей она оставила в купе.

Нас усадили в воронок на заднее сиденье. Рядом сел энкавэдэшник.

– Куда вы нас везете?

– Скоро узнаете.

Машина остановилась во дворе двухэтажного старинного особняка. Это был следственный отдел Лукьяновской тюрьмы.

Вдалеке на солнце сверкали золотые купола Владимирского собора.

– Так мы в Киеве? – спросила мама.

– Вперед! – Вместо ответа энкавэдэшник подтолкнул маму в спину и повел по длинному коридору. Постучав в одну из дверей, он доложил: «Прохницкую доставили».

Мама в нерешительности остановилась на пороге кабинета.

Сидевший за столом мужчина лет пятидесяти, в защитной форме с одной шпалой в петлице, «квадратный», стриженный под ежика, просверлил ее колючим взглядом.

– Прохницкая? – уточнил он.

– Да…

– Ну что, так и будем стоять в дверях? Проходите, садитесь, разговор у нас будет долгим. Рассказывайте!

– Что?..

– Вы тут дурочку не ломайте и артистку из себя не делайте. Мы не в театре.

– Но я правда не понимаю…

– А тут понимать нечего! Рассказывайте все о своем муже.

– О моем муже? Что с ним?

– Здесь вопросы задаю я. Итак. Ваш муж Болеслав Прохницкий – польский лазутчик, шпион… Продолжайте!

Мама поняла, что Болеслав арестован. Я сильно плакала и тянулась ручонкой к маминой груди.

– Я жду, Прохницкая. Отвечайте!

– Я не буду. Мне надо покормить дочку. Отвернитесь.

– Что, меня стесняешься? – Следователь перешел на «ты». – А спать со шпионом не стеснялась?

В дверь кабинета постучали. На пороге показался в такой же форме худой, с прилизанными волосами и с хитрой, острой мордочкой следователь. «Квадратный» ушел, а этот сел на его место.

– Фамилия?

– Прохницкая.

– Ну что, Прохницкая, так и будете тут нам голову морочить? Рассказывайте все, как есть!

– Спрашивайте, я отвечу…

– Что делал ваш муж, польский шпион, на инженерном факультете Ленинградской воздухоплавательной академии?

– Учился.

– Ложь! Кто и когда его туда забросил, чтобы узнать секреты нашего самолетостроения?

– Я уже говорила… Он сирота. Работал на шахте. Был ударником. Комсомолец. Его направили учиться в Ленинград… – измученная допросом первого следователя, ослабевшая без еды, мама говорила очень тихо. Ее клонило ко сну.