— Все в руках божьих. Но вины за мной перед вами действительно нет.

— Мы не станем сейчас углубляться в дебри вашей биографии. Она нам хорошо известна. Надеюсь, вы достаточно разумны, чтобы правдиво ответить на все вопросы. У нас есть неоспоримые доказательства вашего сотрудничества с английской разведкой и того, что вы находитесь на связи у резидента по кличке «Лоцман», — сказал Фомин.

Лишь подрагивание тяжелых век указывало на то, что слова достигли цели.

— Расскажите, как вас завербовали. Когда и где вы последний раз встречались с «Лоцманом»? Когда должны увидеться вновь?

Сидя в той же позе и не поднимая глаз, Бломберг заговорил глухим голосом, спокойно и бесстрастно:

— Постараюсь оправдать ваши надежды, господа. Вам, верно, известно, что с сорок первого по сорок пятый год я работал переводчиком при лагере военнопленных, обслуживающих железнодорожную дирекцию. Внутренними делами в лагере занимался гестаповец Альфред Фердман — он и есть «Лоцман», который вас интересует. Я был его осведомителем. С приходом англичан, точнее после краха Гитлера, Фердман очень скоро нашел себе новых покровителей. Мы поменяли хозяев. В начале сорок седьмого, не желая встречи с вами, он выехал, насколько мне известно, с помощью англичан в Западный Берлин. Сначала приезжал частенько, но за последние полгода был здесь всего один раз. Так во всяком случае знаю я.

— Имеете ли с ним связь?

— Изредка получаю открытки. Отвечаю тем же. Его абонементный адрес вы найдете в моей записной книжке. Работая переводчиком отдела бургомистрата, я информировал Фердмана о всех мерах советской военной администрации, связанных с промышленностью. Его интересовала именно промышленность. А если судить по вознаграждениям — моей информацией были довольны.

— О чем вы думали, Бломберг, когда решили продолжить свою связь с Фердманом? — спросил Фомин. — Это путь шпионажа, и, в конечном итоге, вы вредили не нам, — я имею в виду советскую военную администрацию, — а прежде всего своему народу, который и так настрадался из-за фашистских авантюр и войн, навязанных Гитлером Европе. Вы ведь работали на англичан и изменили своей родине, которая приняла вас, забыв о прошлом, дала вам права гражданства, а в недалеком будущем смогла бы обеспечить и старость.

— Я не Гамлет, господа. Но вопрос тогда стоял именно так: «Быть или не быть?» Отказаться от настойчивых предложений Фердмана означало для меня пополнить лагерь военнопленных еще на одну единицу. Принять предложение означало «быть». Иначе говоря — жить. А жизнь, господа, даже на коленях, все-таки жизнь. Нет, я не герой, господа. Приход сюда русских не мог изменить моего подневольного положения. Отступать было некуда. Я имел здесь жену, дом — все, чтобы в конце своего пути пожить спокойно. Теперь я понимаю, что все это были иллюзии, ибо, как гласит русская поговорка: «Сколько веревочке не виться, а конец будет». Я знал, чем это грозит и все-таки надеялся, что участь провала обойдет меня. Если бы я хоть чем-нибудь мог искупить свою вину, — неожиданно закончил Бломберг. — В самом деле, господа. Я говорю это искренно, и главное — крови людей на моей совести нет.

Голос его упал почти до шепота.

— Вы знаете кого-либо из лиц, связанных с Фердманом? — спросил Енок.

— Из числа бывших военнопленных — да. Но это бесполезно, их здесь давно нет. Разъехались в разные стороны, и среди жителей города их нет. Хотя… Если судить по осведомленности Фердмана в ряде вопросов, то у него здесь есть помощники. Только я, увы, их не знаю.

Бломберг умолк.

— Хотите еще что-либо добавить, — спросил Фомин после долгой паузы.

— Я все рассказал. Если интересуют детали, могу дополнить.

— Детали интересуют, но лучше напишите все это. Сейчас вам дадут письменные принадлежности, и, поскольку вы хорошо знаете русский язык, напишите по-русски, — добавил Фомин.

— Вы не оставите мне небольшой надежды? — обратился к нему Бломберг. — Я постараюсь…

— Пишите, а там посмотрим.

Бломберга увели.

— Ваше мнение? — спросил Фомин Енока.

— Старик препаршивый. По шпорит, мне кажется, правду. Да и чего ему теперь скрывать. Он не глуп, совсем не глуп и понимает, чем может себя хоть как-то реабилитировать. Глядишь, и пожалеют…

— Но пока подождем выдавать ему такой вексель. Тем сильнее окажет на него воздействие наше последующее предложение. Другого пути заполучить «Лоцмана» у нас нет. Конечно, очень жаль, что мы не знаем о времени его следующего появления здесь, но ждать его можно в любой день. Хорошо бы подобрать три-четыре бригады на тот случай, если получим сигнал о его приезде.

— Такие парни у меня найдутся. Несколько человек недавно вернулись со специальных курсов. Есть и «старички», имеющие опыт конспирации и борьбы с гестапо, за которых я ручаюсь и уверен, что они справятся.

Полковник Герхард Бэтхер вернулся в Пуллах, довольный результатами поездки. Гелен несомненно отметит такой успех. С генералом Рейнгардом Геленом Бэтхера связывала не только многолетняя совместная работа. Полковник был одним из тех, кто еще в 1944 году помогал генералу осуществлять его далеко идущие замыслы. Теперь Бэтхер имел право в любое время, без предварительного доклада, заходить к своему шефу. Более того, наедине он называл своего всесильного начальника просто Рейнгардом, а тот, в свою очередь, звал его Герхардом.

В приемной вышколенный адъютант стремительно поднялся и застыл в немом приветствии. Молча кивнув ему, Бэтхер отворил тяжелую дверь кабинета-сейфа.

Единственным украшением кабинета была маска кайзера Фридриха. За огромным письменным столом, углубившись в чтение бумаг, сидел ничем не примечательный человек, если не считать черных усов — примета, от которой всегда легко избавиться. Рядом на столе лежали большие, в дорогой черепаховой оправе, темные очки. Гелен надевал их каждый раз, когда выходил на улицу, независимо от времени — днем или вечером. Он всячески старался окружить себя ореолом таинственности. Туманны для непосвященных его дела, во всем пасмурная непроницаемость. Это как-то оправдывало уже приставшую к нему кличку «Серый генерал».

— Добрый день, Рейнгард, — Бэтхер устало опустился в кресло.

— Вы только вернулись?

— Да, решил сразу же доложить о результатах поездки, а уж потом пойду отдохнуть и… Признаюсь, меня беспокоит Леди. Я уже говорил о ней — это моя королевская борзая. Позавчера псина перестала есть, нос горячий. Я разговаривал с Гретой по телефону, она вызывала врача…

Бэтхер прекрасно понимал, что Гелена крайне интересуют результаты его рейда в Ганновер, однако выдержка шефа была железной, и он не изменял своему правилу не торопиться. Тогда Бэтхер сам начал задавать вопросы.

— Надеюсь, наш Бобби не догадался о том, что мы, не испросив у него на то разрешения, задумали пощупать лордов?

— Бобби?.. — так они называли между собой прикомандированного к ним представителя американской разведки. — Он даже не звонил эти дни. Торжествует победу, которую я ему организовал. И вообще после «Богемии»[35] я предложил ему без особой необходимости меня не беспокоить. Он, как видите, придерживается этого условия. А вы мне хотите что-то рассказать, Герхард?

— Мы в значительной мере были в курсе материалов, которые получали англичане от своей агентуры, я их систематизировал. Явился с ними к Старку. Я вам уже говорил, что его брат, член парламента, имеет широкие связи в правительственных кругах. Моих козырей оказалось более чем достаточно. Так или иначе, он наш. Я, правда, окончательно еще не решил, как лучше его использовать. Пожалуй, целесообразней подождать, чтобы он оказывал нам услуги, когда вернется домой. Там, на острове, от него будет значительно больше пользы. А пока англичане и он верны себе и пытаются загребать жар нашими руками.

— Вы хотели сказать руками некоторых немцев.

— Все равно меня это раздражает.