Вместе с наемниками из иностранного легиона марокканцы сразу же были брошены в бой и быстро дошли до Мадрида, легко преодолев неумелое сопротивление слабо вооруженных и совсем не обученных отрядов народной милиций. Но здесь, в узких кварталах предместий Карабанчель и Каса-дель-Кампо, их встретили танки, в которых вместе с испанцами сидели таинственные «русос» и бойцы интербригад. Горных африканских стрелков отбросили и загнали в окопы, в которых они просидели почти два с половиной года. Попытки взять Мадрид осенью 1936 года стоили африканским «регулярес» сорока тысяч убитых и раненых.

…Этой ночью, как всегда, сотворив намаз[28], марокканцы нестройно запели свои тоскливые, протяжные песни, отдававшийся в ночи, как вой волков. С темнотой их боевые дозоры вылезли из траншей и тихо легли на теплые камни. Сгустились смутные тени, и непроницаемая чернота южной ночи окутала все вокруг.

В полуразрушенном каменном амбаре, где еще пахло сухим навозом, вокруг маленького костра сидели четыре марокканца из племени рифов. Горьковатый дымок тонкой струйкой подымался К потолку, расплываясь там серым облачком.

Пожилой риф — кабо[29], с седой щетиной на небритых щеках, в невысокой темно-красной феске, сидел, закрыв глаза, раскачивался в такт заунывной песне без слов. Это был старый, испытанный воин. Двенадцать лет тому назад он сражался в отрядах Абд дель Керима против французских и тех испанских генералов, за которых теперь шел умирать.

Напротив него сидел темнокожий юноша по имени Хафид[30]. Его лицо, с узкими, небольшими глазами и широким носом, было сосредоточенно и угрюмо.

Они готовились ужинать, когда в амбар вбежал вестовой и сказал, что лейтенант вызывает кабо. Пожилой риф быстро поднялся и ушел вслед за вестовым. Он вскоре вернулся и приказал Хафиду собираться в разведку. По привычке Хафид ощупал патронташи у пояса, нож и вогнал патрон в ствол винтовки, поставив затвор на предохранитель. Он взял и курицу, которую собирался ощипать, и после некоторого колебания подвесил ее к поясу.

Они перелезли через бруствер траншей и поползли. Старый риф ощупывал руками тропинку. Временами они останавливались и слушали, припав к земле.

Метрах в ста от крайней лачуги деревушки, занятой анархистами, Хафид бесшумно сполз в отлогую яму. Чья-то тень метнулась на дне и зашуршала в кустах. Почти машинально он выстрелил в темноту и быстро зажал в зубах нож, готовясь к рукопашной схватке. Но визг вспугнутой им бродячей собаки успокоил его. Выстрел не всполошил противника. Это было странно и непонятно, как и то, что с вечера на позициях анархистов неожиданно раздавались крики и выстрелы, а затем все затихло. Наступившая темнота не дала возможности рассмотреть, что там происходило.

Кабо дал знак разойтись в разные стороны. Хафид пролез через дыру в стене и углубился в путаницу развалин. Все говорило о том, что противник по какой-то непонятной причине оставил свои позиции. Долго шарили марокканцы в лачугах, натыкаясь всюду на брошенные вещи и оружие.

Незадолго до этого к деревушке с северной стороны подошли и мы. Луна вставала, и черные тени потянулись от домов и деревьев. Таба бесшумно влез в крайний дом с выбитыми окнами и, ничего не обнаружив в нем, пошел по улочке к южной окраине, скрываясь в тени. Впереди, в нескольких десятках метров, его зоркие глаза заметили неясный силуэт человека, проскользнувшего в один из домов. Таба прислушался и уловил слабый шорох чьих-то крадущихся шагов. Они приближались, временами замирая. Таба влез в дом и прижался к стене у выбитого окна. Кто-то крался с внешней стороны по двору. Вот он лег на земле у второго окна лачуги. Таба выглянул и почти под собой увидел лежащего на земле человека, что-то высматривающего впереди. Во рту тот держал большой нож.

Где-то у руин раздался выстрел. Марокканец вздрогнул и стал медленно подниматься, но Таба по-кошачьи прыгнул ему на спину. Он крепко прижал голову своего противника к земле и одновременно вывернул за спину его правую руку. Это был старый и проверенный прием. Под коленом у Табы оказалась курица, что была привязана у пояса марроканца. Беззвучно рассмеявшись, Таба пригнулся к уху пленника и по-арабски сказал ему: «Лежи тихо! Курятник!»

Африканец был крепко прижат к земле и обезоружен. Он не видел своего врага, сидевшего на его спине, и ожидал удара ножа. Так бы он поступил сам, а поэтому иного исхода не ждал. Он считал, что наступил его последний час, и торопливо читал молитву аллаху. Но Таба и не думал разделываться с ним. Он вынул нож изо рта Хафида и, достав тонкий ремень, крепко связал позади руки пленного.

Таба был агитатором по натуре. Он уже не питал никакой вражды к своему пленнику и добродушно шептал тому на ухо:

— Не дрожи. Я тебя не трону. Ну зачем ты полез в эту драку? Кого пришел защищать? Сидел бы в своих горах, пас бы коз, разводил кур, если ты их так любишь. Эта война для тебя уже кончилась. Ну не дрожи. Клянусь аллахом, я тебя не трону…

В развалинах опять прогремел выстрел, на этот раз совсем близкий, и послышались голоса разведчиков. Через невысокий забор соседнего двора перелез старый риф-кабо и побежал к ближайшей купе деревьев. За ним шагах в десяти бежал наш боец-мексиканец Диего, раскручивая над головой свое лассо, с которым не расставался с самого приезда в Испанию. Он остановился на миг и ловко метнул большую петлю, которая, извиваясь, полетела вперед, настигая беглеца. Диего сильно дернул за конец, остававшийся в руках, и петля туго обхватила бежавшего, прижав его руки к телу. Неуловимым движением Диего подтянул к себе пленного, быстро опутал его лассо и повернул лицом вниз.

— Эй, Диего, я тоже поймал одного! — крикнул Таба.

— Тащи его сюда, — смеясь, ответил мексиканец.

Через несколько минут подошли еще два наших бойца. Не хватало только одного, андалузца Гарсиа. Таба посадил своего пленного под деревом рядом со старым рифом и стал рассказывать, как он его выследил и поймал. В это время через забор перелез Гарсиа. Его лицо было в крови. Увидев марокканцев, он бросился к ним с ножом, но Таба перехватил его руку.

— Зачем ты хочешь их убить? Они же пленные, и этого с них пока хватит, — сказал он.

— Всех их надо убивать: они не дают нам пощады! Попадись к ним, они сразу выпустят тебе кишки — выплевывая кровь из разбитого рта, шипел андалузец.

— А что случилось, что ты так распалился? — спросил Диего. — Это они тебе разбили морду?

— Да, они. Вот этот, — и Гарсиа показал на старого рифа, — метнул откуда-то свой проклятый нож…

— Ну хватит, — решил Диего, скручивая одной рукой сигарету.

— Всех мавров надо убивать! — не унимался Гарсиа.

— Ладно, амиго, успокойся. Мы не такие, как они. Мы же солдаты революции. Когда ты поймешь это? — добродушно сказал Таба. Он подошел к андалузцу и осторожно стал стирать куском бинта кровь с его лица. И по мере того как тот успокаивался, продолжал. — Они темные люди. Им надо все объяснить, и тогда они пойдут с нами. Здорово он угодил тебе по зубам.

— Хорошо, что я успел подставить карабин и этим спас свое горло от лезвия. Понимаешь, нож перевернулся, и рукояткой мне высадило четыре передних зуба! — и Гарсиа разжал ладонь, показывая свои выбитые зубы.

— Ладно, брось их. Знаешь, я даже завидую тебе…

Все вопросительно посмотрели на Табу.

— Ей-богу, завидую, ребята. Теперь много дней он будет ходить к этой маленькой дантистке француженке в мадридский госпиталь. — И, обращаясь к Гарсиа продолжал: — Ты будешь сидеть перед ней, развалясь в кресле, а она будет копаться своими пальчиками в твоей разбитой пасти. И это будет каждый день. А потом она вставит тебе красивые фафоровые, нет, стальные зубы… Ах, как хорошо от нее пахнет, от этой маленькой французской девочки!

— А ты откуда знаешь? — успокаиваясь спросил Гарсиа. На его лице появилась улыбка, скорее похожая на гримасу.