— А именно? — спросил Фриссон.

— Во-первых, несомненно, что заказчик получил эти сведения от кого-то, кто был в курсе деятельности долговязого, — вероятно, от лиц, которых он должен был встретить в ресторане. Но это говорит еще и о другом — о том, что заказчик не знает, где живет долговязый, и хватается за подвернувшийся случай. Хорошо, что у него была эта техника — приемники. Куда проще было показать грабителям фотографию долговязого и дать его адрес. Ведь с техникой тоже не просто. Надо подсунуть долговязому передатчик, чтобы в приемниках услышали писк. Опять же передатчик должен быть маленьким и легким, и подсунуть его должны где-нибудь около кафе, иначе он нашел бы его раньше и выкинул. А из этого следует, что долговязого подкараулил человек, знающий его, и он, либо другой по его указке, подсунул ему передатчик. Можно предположить, что не только ты следовал за бандитами. Следовали и их наниматели.

— Я об этом подумал, но, если можно так выразиться, пришел к этому выводу с другого коица — с убийства Карпо и Масси.

— А можно было еще вчера до этого додуматься.

— И избежать убийства?

— Не думаю, — возразил Брюлон. — Убийство было неизбежно. Ты просто помог им. Но если б ты догадался раньше, они постарались бы избавиться от них в другое время, другими средствами. Ты всегда был сторонником прямых действий и не любил думать, планировать. Ты и сейчас так же поступаешь.

— Да! Ты прав! Ты и тогда учил меня этому. Плохой я ученик. И сейчас вижу, что ты прав! Но вчера я следовал нашим правилам. В ресторане не был нарушен закон, в парке он был нарушен. Я обязан задержать нарушителей и, откровенно говоря, я не думал, что дело обернется таким образом, хотя сейчас, задним умом, я вижу, что было достаточно оснований, чтобы считать дело необычным.

— Ты даешь событиям управлять тобой. Надо понять их и действовать осмысленно, а не бросаться на первое, что придет в голову.

— Трудно все время анализировать и думать!

— Ты чудак, Фриссон! Редко бывает, что некогда думать. Надо приучиться, только и всего.

— Это, старина, не так просто. И не надо мне напоминать о моих глупостях во время войны, я их и так хорошо помню! Надо идти. Большое тебе спасибо за удовольствие, за твой анализ, за все. Буду чаще заходить, если ты не возражаешь.

— Заходи, заходи. Если не боишься, что знакомство с коммунистом повредит твоей карьере.

— Эх, старина! Я ее испортил уже в Сопротивлении, когда присоединился к вам. Мне сейчас дотянуть хотя бы до пенсии. До свидания.

— До свидания! Не выпусти Фламмариона.

Кот был вовремя остановлен, и Фриссон с улыбкой спустился по лестнице.

Он улыбался не по поводу кота. Он вспомнил одно дело во время войны.

Был 1944 год, скоро должно было начаться давно обещанное вторжение союзников, открытие второго фронта. Силы Сопротивления готовились к этому. Рабочие — а они составляли большинство оставшегося в городе населения — все больше и больше вливались в коммунистическое подполье. Брюлон и Фриссон возвращались домой после совещания руководителей подполья. Комендантский час наступил. Они шли осторожно, крадучись. Попасться в руки гестапо нельзя — у них важные документы. Фриссон резинкой прикрепил их к лимонке: взорвется, убьет врагов и уничтожит бумаги. Он крепко держал гранату в кармане. От подъезда к подворотне, от подворотни к подъезду они пробирались к себе.

Вдруг из боковой улицы раздались четкие шаги солдат. Брюлон и Фриссон прижались к подъезду. Из-за угла показался патруль — два солдата и унтер-офицер. Они вели троих в гражданской одежде, двух мужчин и женщину.

Фриссон вздрогнул.

— Марию схватили!

Она была их связником, молодая отважная девушка.

«Надо спасти!» — подумал он и, выхватив из кармана зажатую в руке лимонку, сделал шаг вперед. Вдруг он почувствовал, что Брюлон схватил его за пояс и оттащил назад. Одновременно в узкой улице раздался пронзительный крик мартовского кота.

Конвоиры вздрогнули. Вскинув автоматы, они повернулись к глухим стенам домов. Мария нагнулась, схватила ближайшего солдата за ноги и опрокинула его. Ее товарищи, кто как мог, справились с другими, схватили их оружие и убежали. Мария скрылась в подворотне, а дверь, к которой прижались Брюлон и Фриссон, вдруг открылась, и тихий голос промолвил:

— Заходите, милые коты.

Дверь бесшумно закрылась за ними, и в темноте тот же голос сказал им:

— Держитесь за правую стенку, сейчас будет лестница вниз, десять ступенек... Теперь налево... и еще раз налево...

Открылась дверь, и они увидели пожилую женщину на фоне тускло освещенной комнаты.

— Спасибо тебе, Элиз, — сказал Брюлон.

— Тебе спасибо, — ответила она. — Спасибо, что спас дочку и ребят. Оставаться здесь не стоит. Сейчас начнут обыскивать все дворы и дома. Нагонят кучу солдат. Надо скорее уходить! Пойдемте со мной.

Элиз подвела их к подвалу, где был люк в канализационную систему. Его прикрывала чугунная крышка.

— Спуститесь туда, пойдите налево. Это будет против течения. Там вы, наверное, встретите Марию. Возьмите ее с собой. Домой ей не следует возвращаться. Когда доберетесь до седьмого люка, можете подняться наверх. Идите скорей!

Когда они спустились и закрыли за собой люк, Брюлон пожурил Фриссона.

— Спешишь ты всегда. Хватаешься за первое, что попадает в руки! Какой толк от твоей гранаты? Чего доброго и наших убил бы. ...А вот и Мария? Пойдем с нами, детка, с мартовскими котами.

— Так это вы там устроили шум?

— Мы, — засмеялся Брюлон. — А ты тоже молодец, не растерялась.

...Улыбаясь, Фриссон направился к своим подчиненным, стоявшим на страже на улице Кардинала.

— Тиссе, можете идти домой. Передайте Шарону, что он свободен. Нужно, чтобы вы оба пришли в префектуру завтра рано утром. Будет работа. Спокойной ночи.

— До свидания, господин инспектор, — ответил Тиссе.

Когда Фриссон ушел, Брюлон отнес посуду на кухню. Фламмарион обиделся, что его не выпустили гулять, и забрался под диван. Брюлон вымыл и убрал посуду, затем вернулся в столовую.

Задребезжал телефон.

— Алло, Альберт слушает.

— Говорит Пьер, Пьер Дево! Добрый вечер!

— Добрый вечер! Давно вернулись? Как живете? Как Аннет?

— Вернулись несколько дней назад. Живем хорошо. Аннет здорова и стоит рядом со мной, посылает вам поцелуй.

— Поцелуй ее за меня. На днях приду, сам чмокну.

— Папа Альберт, у нас к вам просьба.

— Ну, ну, давай.

— Не знаете ли вы что-нибудь о Гансе Шредере? Аннет уверяет меня, что видела его в тридцать девятом, в сороковом годах в Страсбурге в форме гестаповца.

— А что? Он вам чем-нибудь мешает сейчас?

— Как вам сказать? Он... Нет! Лучше расскажу по порядку. Мы его встретили на пароходе, ели за одним столом. Типичный немец. Кроме него и его жены, был еще американец Флеминг, который нам очень понравился, и монахиня сестра Сесилия.

— Пестрая компания!.. — усмехнулся Брюлон.

— Монахиня оказалась преподавательницей математики и физики. Сейчас она в Сорбонне учится на магистра. Хочет стать профессором университета.

— Любопытная особа.

— Да, очень. Причем довольно миловидная. Этот Шредер очень интересовался Флемингом, тайком фотографировал его, допытывался его адреса. Вчера он пришел к нам, посидел десять-пятнадцать минут, побежал за вином и через полчаса вернулся. Кстати, этим он помешал нам встретить Флеминга в кафе «Клюни».

— Что же странного в этом?

— В девять вечера не так просто купить вино! Кроме того, Флеминг не пришел. Мы должны были встретиться с ним в кафе «Клюни» в девять, но так как пришел Шредер, мы остались дома, Флеминг должен был прийти к нам, если нас не будет в кафе. Он не пришел.

— Это еще ничего плохого о Шредере не говорит. Кстати, можешь описать этого американца?

— Он высокий, худой, серые, глубоко посаженные глаза, большой нос, уши немного торчат, заметный кадык, почти лысый, седой, лет пятидесяти—пятидесяти пяти.