Беспокойство Стюарта понемногу исчезало.

— Меня просто удивило, что ты могла спутать меня с ним, хотя бы и подсознательно!

— Я не спутала, правда, — успокоила она его.

— Того, кто тобою бы пренебрегал, можно по меньшей мере считать дураком.

— Спасибо! — Она слабо улыбнулась.

— А теперь сознаюсь, что одна из причин, по которой меня влечет к тебе, это действительно юношеские воспоминания. Но после всего, что произошло между нами, ты должна была бы понять, что мои чувства гораздо глубже этого. Если бы ты оставалась всего лишь предметом моего воображения, я уже давно потерял бы интерес к тебе.

Робин прикрыла глаза, устыдившись приступа враждебности к нему. Кончики его пальцев едва коснулись ее лба, и она взглянула на него снова.

— Поверь мне, — сказал Стюарт, — я никогда не дам тебе повод думать, что ты нежеланна, никогда не вызову у тебя чувство неудовлетворенности, особенно в постели! — Он улыбнулся. — Но что это мы все говорим? Я тебе лучше покажу.

Робин чувствовала себя обессиленной, ее душа все еще пребывала в смятении, но ведь он предлагал ей самое надежное средство: ослепительную игру любви. Она молча кивнула, соглашаясь.

Стюарт бесконечно нежно раздел ее, и она оказалась лежащей совершенно обнаженной в мягком желтом свете ночника. Его глаза с любовью пробежались по ее телу. Затем он наклонился, и их губы встретились в мягком поцелуе… Он успокаивал… Он что-то шептал… И в конце концов отозвался в ней знакомым призывом.

Робин с радостью отозвалась на первое же побуждение чувств. Ее руки с жадностью обнимали любимого мужчину. Ее страсть к Стюарту, как налетевший из пустыни горячий ветер, захлестнула девушку полностью. Робин удивило, как легко ему удалось разжечь ее чувства, — ее тело жаждало любви. Его руки волшебными движениями находили самые чувствительные места. Ее тело трепетало, когда его губы смыкались над сосками.

Внезапно ей показалось очень важно доставить ему столь же сильное удовольствие, какое она познавала с ним. Отведя руки Стюарта, Робин стала медленно снимать с него одежду, понимая, как возрастает его эротическое напряжение. Расстегивая пуговицы, она после каждой останавливалась, чтобы поцеловать его могучую грудь. Пульс Робин бешено заколотился, когда она расстегивала пряжку его ремня, и все же она продолжала выдерживать темп.

И вот Стюарт — обнаженный — стоял над ней в своем мужском великолепии. Взяв ее за руку, он без ненужной спешки потянул ее в постель.

— Боже мой, ты ведьма!.. — осипшим голосом прошептал он, требовательно и ослепительно целуя ее в губы.

Робин увернулась от него и стала с удивившей ее саму смелостью исследовать его гладкое мускулистое тело. Ее руки жадно ласкали это тело. Своими поцелуями она усыпала его шею, грудь, живот. Она услышала, как резко он вдохнул, и испугалась той сильной страсти, которую она разбудила в нем.

Его пальцы перебирали ее волосы. Стюарт поймал руку Робин и притянул к себе, чтобы ошеломить поцелуем, превзошедшим все ее ожидания. Она прижалась к его губам в вихре вечности, их языки увлеклись диалогом друг с другом.

Наконец лихорадочная жажда овладела ими, и они объединились в движении. Робин громко постанывала, наслаждаясь ощущением наполнившей ее полноты, и отбросила все сдерживающие рамки ради взрыва освобождения.

И когда наступил момент, она закричала в экстазе под выгнувшимся над ней Стюартом, стремительно взмывшим с ней в запредельное царство чувств. Они парили там безмерно долго, тесно слившись телами, как одно целое.

Чуть позже, в абсолютной ночной темноте, Робин почувствовала, как он прислонился к ней.

Я люблю тебя, — прошептал Стюарт. — Выходи за меня замуж.

Он отбросил в прошлое ее страхи и не думал о смутном будущем. Одно Робин знала определенно: Стюарт любил ее, и этого было достаточно.

— Да, — ответила она, ища его губы.

Спустя две недели воскресным утром Робин оказалась в доме своих родителей — огромном доме, построенном в викторианском стиле, смотрящем на Атлантический океан из очаровательного городка Марблхед. В этом доме она выросла, и в этот дом она возвращалась, как сейчас, когда ее переполняли накопившиеся проблемы.

Робин была одна на холодной, закрытой только от ветра веранде, где был расставлен сервиз, имитирующий античное серебро, для ленча на восемь человек. Тонкие предметы, которые она расставляла на столе, накрытом бледно-голубой скатертью, чуть дрожали в ее пальцах.

На третьем пальце левой руки Робин, рядом с сияющей капелькой бриллианта, было обручальное золотое кольцо. Через пару дней после того, как они окончательно выяснили отношения, Стюарт ворвался к ней домой, и после недолгой церемонии в городской регистрационной конторе она стала миссис Стюарт Норт.

Это была ужасная ошибка! Робин поняла это сейчас, и Стюарт, возможно, тоже пришел к такому мнению. Несколькими днями раньше, когда она в бостонском отеле, где они жили после свадьбы, объявила, что не будет сопровождать его в Лос-Анджелес на открытие турне, он не сказал ни слова.

Вместо этого Стюарт кивнул, согласившись с ее решением, не выказав никаких возражений. Как и было запланировано, вечером он вылетел в Лос-Анджелес, и с тех пор она не слышала о нем.

Терзая себя попытками отвлечься от болезненных воспоминаний, Робин старалась аккуратно расставлять хрустальные бокалы. Ей было хорошо оттого, что у нее было простое, незамысловатое занятие. Со дня свадьбы у нее не осталось никаких дел, кроме того, что размышлять в номере отеля над своим безрассудным, плохо продуманным обещанием стать женой Стюарта. Или наблюдать за ним на репетициях в студии на складе — еще более пустое времяпрепровождение.

Последний бокал был уже водворен на свое место, когда вошел отец Робин, внося стопку фарфоровых тарелок. Красивый, высокий хирург, волосы которого стали безупречно седыми. Робин была его единственным ребенком, и он обожал ее. Под мышкой он нес журнал.

— Твоя мать просила меня показать тебе.

— Ты это видела? — Поставив на стол тарелки, отец протянул ей журнал.

Это был свежий выпуск светского издания, в котором печатались подробности жизни актеров, певцов и всех остальных представителей шоу-бизнеса. Не раскрывая его, она знала, что в этом номере снимки ее и Стюарта, сделанные в день свадьбы, такие уже появились в нескольких газетах.

Робин положила журнал на стол не открывая.

Отец удивленно сдвинул брови.

— Тебе не хочется взглянуть, дорогая?

Робин покачала головой.

Брови сдвинулись еще сильнее.

— Почему ты не хочешь посмотреть? Там есть твой снимок с каким-то странным выражением на лице. Я до сих пор не могу поверить, что ты могла так выглядеть в день своей свадьбы.

Робин знала, что была прекрасна в тот день. Платье было замечательно, великолепна была и одинокая белая гардения в красиво уложенных волосах. Но тем не менее что-то очень беспокоило невесту. Фотографы умудрились поймать озадаченное выражение ее лица. Может, оттого, что события развивались слишком быстро?

Робин посмотрела на своего отца, и чувство вины вдруг охватило ее. Как она может сообщить ему, что все, ради чего она выходила замуж, закончилось, едва начавшись? Больше, чем унижения, которое не миновало бы ее, если бы это раскрылось, она боялась причинить боль своим родителям — особенно отцу. Он был так горд, когда его дочь приехала познакомить их со своим мужем.

— Я… — Она попыталась найти самое простое объяснение, сглаживающее это затруднение, и не смогла.

— Дорогая, — сказал отец, — у тебя несчастный вид с той самой минуты, как ты переступила порог дома! Что произошло? Я могу чем-то помочь?

— Спасибо, папа, — покачав головой, Робин уселась. — Думаю, что мне вряд ли кто поможет.

— Ну-ка давай, — сказал он, придвигая свое кресло. — Новобрачная не должна выглядеть так грустно. Почему бы тебе не рассказать мне о том, что тебя тревожит?

Робин задумчиво посмотрела на него. Отец всегда был сильным и поддерживал ее. Он был единственным человеком, на понимание которого она могла рассчитывать.