А я сказал Марии Ивановне:

— Хорошо я искупался… Теперь наверное буду всё время купаться. Мы очень уважаем гигиену!

Вчера у меня приключилось большая беда. Я очень огорчился и расстроился. Шёл я со службы домой и на этой проклятой, капиталистической лестнице запнулся и почти до половины отодрал подошву у сапога. Края ступенек обиты листами железа, чтобы доски не истирались. Так вот, некоторые листы очень тонкие и гвозди отошли, так что между ними и доской образовалась щель. Именно так вот я испортил свои лучшие сапоги.

Пошёл я к дворнику и показываю ему сапог.

— Видишь? — спрашиваю я.

— Ну, вижу — говорит он. — Не слепой. А в чём дело?

— А в том, что тебе надо морду набить, что не содержишь лестницу в надлежащем порядке! Ведь я из-за тебя сапог испортил.

А он смотрел на меня, смотрел, словно узнать не мог. Потом встал, подошёл ко мне вплотную, один глаз прищурил и сказал:

— Ты с мордой поосторожней, следи за своей, а то я тебе по ней сейчас заеду. Ты не думай, что если ты офицер, то тебе позволено на рабочего человека орать! А лестницу я отремонтирую тогда, когда мне на это деньги дадут. А пока можешь и так ходить. Не велика персона! Может тебе ещё ковровую дорожку постелить, или носить тебя на руках по лестнице!

Вижу я, что это серьёзный человек и что он в самом деле не виноват в этом. Так что говорю:

— Не надо сердиться. И бить тебя я вовсе не собирался. Вся беда в том, что я теперь не знаю, что с сапогами делать.

— Что делать с сапогами? — спросил он. — Ты же не ребёнок и сам должен понимать. Занеси их сапожнику и всё. Велика беда!

Теперь этот дворник мне очень понравился. Сразу видно, что пролетарий, а не как я сначала думал, буржуй. Да. Даже сказал мне, что во дворе, в маленьком доме, сапожники живут. Но домой приходят только вечером, а днём работают в мастерской.

Когда стемнело, пошёл я через чёрный ход во двор. Там увидел маленький домик. В окнах уже горел свет. Ну я и вошёл и вежливо поздоровался:

— Добрый вечер, парни!

— Не парни, а панове! — сказал один. А другой добавил:

— Парни за псами по улице бегают. Мы же самостоятельные подмастерья и взрослые люди.

А третий сказал:

— Да ничего, ерунда. Он немного слепой, у него на глазах красные очки.

Никаких очков у меня не было, но я понял, что эти сапожники эдакие весёлые люди. Они как раз ужинали.

— У меня тут сапоги — сказал я. — Наш дворник прислал меня сюда. Сказал, что вы отменные мастера.

— Ну тогда садись и жди! — сказал самый старший из них. — Вот мы закончим с ужином и посмотрим твои сапоги. А коли не хочешь ждать, можешь идти себе. Мы по тебе плакать не будем.

— Я подожду — сказал я.

Уселся я и смотрю. А они жрут и пьют. Но как жрут и как пьют!.. Если бы я не видел их чёрных от работы рук, то подумал бы, что это какие-то капиталисты в сапожников нарядились и устроили пир. На столе мясо, колбаса, закуски, водка, три бутылки пива…

Ну, ладно: дождался я, пока они кончили есть и пить. Один из них гармошку из футляра вынул и начал играть. Но так красиво, как по нашему советскому радио. А другой, старший, говорит мне:

— Ну, показывай сапоги!

Я их аккуратно в бумагу завернул, а под бумагой ещё в полотенце.

— Сапоги высшего класса и потому — сказал я — мне их очень жаль.

Сапожник взял сапоги в руки, осмотрел их и начал смеяться. Потом подал их другому.

— Посмотри — сказал он — на эти сапоги «высшего класса»!

Тот посмотрел на них, пощупал и тоже в смех.

— У нас даже крестьянин такие сапоги не обул. А для него это «высший класс». А ведь это — он обратился ко мне — самый скверный букат. А в голенищах больше картона чем кожи. Они уже потеряли фасон.

А третий сказал:

— Для такого чубарика и эти слишком хороши. Он должен липовые лапти носить.

Вот же, эти польские пролетарии не имеют никакого почтения к моему офицерскому чину! Липа меня ни во что ни ставил. Дворник даже в морду дать хотел. А эти издеваются надо мной в глаза глядя… Не могли буржуи рабочий люд как надо воспитать. Теперь у нас будет нелёгкая задача, пока мы не выучим этих невежд лучших людей как следует чтить и уважать.

— Ну и что ты хочешь сделать с этими сапогами? — спросил меня старший сапожник.

— Вот я как раз хотел попросить, чтобы вы подошву на место прибили.

— Это можно — сказал он. — Но от этих сапог никакой пользы не будет. Пока сухо, ещё походишь. А как станет сыро, то им конец придёт.

— А когда будет готово?

— Завтра в это время приходи, будут готовы.

Я как можно любезнее попрощался и вышел. Но был очень огорчён, что сапоги оказались плохие. Обманули меня на рынке. Хотя и цена у них такая была.

Думал я, думал, что делать?… Наконец решил спросить сапожников, сколько будут стоить новые сапоги, из хорошего материала?

На следующий день я дождался вечера. Заметил, что в окнах домика, где сапожники живут, свет зажгли. Тогда я подождал ещё час, чтобы не мешать им. Знал, что они ужинают. Потом взял пачку хороших папирос и пошёл к ним. Угощу, может настроение у них поднимется.

Слышу — гармонь играет. Значит ужин закончился и я зашёл к ним.

— Добрый вечер, панове! — сказал я.

— Добрый вечер! Садись! — говорит старший сапожник.

Пошёл он в угол и из под столика мои сапоги достал. Никакого к ним уважения не проявил, даже в бумагу не завернул. Подаёт их мне. Я тщательно проверил работу. Даже не было заметно, что подошва была оторвана. Сразу видно, что хорошие специалисты.

— Очень хорошо сделано — сказал я. — Вы хорошие мастера.

А он говорит:

— Да это не мы делали. Нам времени жалко тратить на такое паскудство. Мальчишка в мастерской, ученик починил. Давай ему за работу один лит!

Заплатил я, а потом всех папиросами угостил. Лишь тогда спросил:

— А вот скажите мне, панове, не могли бы вы мне справить хорошие сапоги?

— Отчего нет — сказал старший портной. — Можно. Ведь для того мы и есть, как, например, зубы — чтобы жевать, или морда чтобы плевать. А какие бы ты хотел?

— Самые лучшие, какие могут быть. Ведь если вы говорите, что эти плохие, то какой прок мне их носить?

— Понятно дело — говорит сапожник. — По сырости через две недели развалятся. Видишь, уже искривились, носки опустились, а каблуки взад пошли.

— Так и я про то же — сказал я. — Сделайте мне сапоги из самой лучшей кожи; такие, чтобы были и крепкие, и красивые. Сколько такие будут стоить?

— Могу пошить тебе сапоги из настоящего французского шевро — сказал сапожник. — Будут лёгкие, красивые, но крепкие. Будет это стоить 120 рублей.

— Чего так дорого?

— Дорого? — спросил сапожник. — Тогда не шей. Никто тебя не заставляет. Если хочешь иметь приличную вещь, то должен и хорошо заплатить. Впрочем, это совсем не дорого. Сколько у вас в России стоят хорошие сапоги?

— Не помню — сказал я. Ведь не мог же я ему правду сказать.

— Если не помнишь, так я тебе напомню — сказал сапожник. — Во-первых, у вас ни у кого нет приличных сапог, ибо ни хорошего товара у вас нет, ни добрых ремесленников. А сапожники ваши в артелях норму выполняют. Известно, как работают мастера за жалкие копейки, такая и работа. Так, лишь бы продать. Поэтому ваше паскудство в России, на чёрном рынке, от 700 до 1000 рублей стоит. А если что-то получше, то и того дороже. Так что заплатить 120 рублей за приличный товар и хорошую работу дорого для тебя не будет.

Вмешался второй сапожник — тот, что на гармони играл:

— Что ты его учишь? Он сам всё хорошо знает, но дураком прикидывается. Не хочет 120 рублей за хорошие сапоги платить, пусть себе едет в свою Москву. Там, на чёрном рынке, за эти деньги только лапти купит. Ведь здешние цены — это грабёж. А он мордой крутит: слишком дорого!

Тут я не выдержал и говорю:

— Какой грабёж? Ведь я вам деньги заплачу!

— А что эти ваши деньги стоят?… Пока вы здесь, ваш рубль идёт за один лит. А как вас отсюда выкинут, то и за десять рублей никто тебе лита или польского злотого не даст. Тоже мне, установили курс, рубль равный литу! Это точно так же, как если бы мы пришли в вашу Москву и потребовали, чтобы польский злотый равнялся вашей 1000 рублей. Это не грабёж? У вас скверный хлеб по карточкам, за которым нужно ночь в очереди стоять, стоит 2 рубля за кило. А у нас белый хлеб стоит 20 грошей. И никакой очереди…