Так вот, лежу я и категорически умираю. Мне предлагают котлеты и другие всякие разные колбасы, а я ничего… совсем не обращаю внимание на всё это. В этот момент отворяется дверь и в палату входит вооружённый до зубов отряд НКВД. Становятся у всех окон и дверей, держат оружие наготове. Потом появляются одни только маршалы и генералы, и становятся в шеренгу от двери до моей кровати. А я хоть бы что: лежу и умираю… Потом… потом… появляется ОН! Мой вождь!.. Солнце России и мира!.. Он… товарищ Сталин… Я вскакиваю с кровати, делаю стойку смирно и кричу: «Великому Сталину ура! ура! ура!» А ОН приближается ко мне и говорит:

— Ложись, Михаил Николаевич. Ты и так потрудился на славу нашей святой России.

Жмёт мне руку и присаживается на кровать. Потом вынимает из кармана бутылку «Московской Особой» и наливает мне стакан водки (себе тоже) и говорит:

— Выпьем, товарищ, за победу над подлой Англией и за здоровье нашего верного друга, Адольфа Гитлера.

Ну, выпили мы, закусили, а потом ОН спрашивает:

— Как себя чувствуешь?

— Умираю — говорю — отец родимый.

— Да ничего, это ерунда — отвечает он — зато имя твоё будет бессмертно. Можешь умирать спокойно.

— Покорно слушаюсь — говорю я — мой любимый вождь.

И чувствую, что умираю, умираю и умираю… в присутствии Сталина.

Да… красивая такая мечта, но пока надо жить и устанавливать нашу великую советскую культуру в этой несчастной, эксплуатируемой польскими кровавыми панами, Белоруссии.

Вчера встретил я лейтенанта. Дубина. Он говорит:

— Приходи ко мне вечером. Выпьем. Встретим Новый Год. Будет капитан Егоров и ещё несколько наших парней.

Ну и пошёл. Само собой, оделся как надо и одеколона не пожалел. Прихожу, а все уже там и капитан Егоров тоже.

— С чего начнём — спросил нас Дубин.

— Известно с чего — сказал лейтенант Синицын. — С водки начнём, водкой и закончим.

— А может сначала чаю хотите?

— Чай не водка: много не выпьешь.

Ну и давай мы пить… Нашлась гитара. Дубин ничего так играет, громко. Так что мы хором «Москву» сбацали. Голос, само собой, у каждого из нас есть и каждый поёт изо всех сил, так что стёкла тряслись и стаканы звенели. Пусть буржуазия слышит и знает, что Красная Армия гуляет!

В комнате в углу пианино стояло. Но играть на этом фашистском инструменте мы не умели. Но всё же — когда ещё выпили — Синицын попробовал. И даже очень хорошо вышло. Дубин на гитаре наяривает, мы изо всех сил поём «Если завтра война», а Синицын пианино обеими руками по зубам даёт. И так хорошо у нас получалось, что мы так вот до полуночи развлекались.

Потом Дубин торжественно сказал:

— Дорогие товарищи! Сейчас наступит Новый Год. Начнём его специальной закуской к водке. Это самая лучшая на свете буржуйская еда!

Он подошёл к шкафу и вынул большой бумажный пакет. Принёс его и вывалил содержимое на стол. Там было что-то похожее на стручки огромных бобов, или на тонкие огурцы.

— Это что такое? — спросил я.

— Бананы — сказал Дубин. — Наши парни из НКВД у одного буржуя, у которого раньше была овощная лавка, обыск делали и нашли много вот этого. Ну, и немного поделились со мной.

— Даёшь бананы! — кричит Егоров. — Хватит уже буржуям обжираться этим. Теперь наша очередь!

Ну, ладно. Дубин хорошо помыл в умывальнике эти бананы и пару штук пластиками на тарелку порезал, потом, само собой, как надо посолил и каждому водки налил.

— За здоровье пехоты! — сказал он.

Выпили мы и бананами заедаем. Но, чёрт его знает, как-то не вкусно было. Я даже выплюнуть хотел. А Синицын тогда говорит:

— К этим бананам надо добавить уксуса и само собой перца.

Перец у нас был, а уксус Дубин пошёл у хозяйки одолжить. Приправили мы бананы уксусом, ну и, понятное дело, перцем. И получился совсем другой вкус. Но всё равно мне не понравилось. Уж лучше солёные огурцы, или даже лук. Но ничего, под водку даже бананы пойдут. Только вышло самое худшее — капитан Егоров, немножко преждевременно, болеть начал. Синицын проводил его к пианино, открыл на инструменте крышку и сказал:

— Блюйте, товарищ, внутрь, а то жалко пол пачкать. А в этом глупом инструменте места много. Всё войдёт.

Вижу я — с другой стороны пианино Масленников примостился, и тоже налёты на Ригу делает. Но я хорошо держался и дальше водку под бананы глушил. А потом услышал, как Дубин сказал:

— Эти бананы лучше всего с маслом есть и сахаром. Только жалко, что у меня нет.

Не успел он это закончить, как капитан Егоров оторвался от пианино, приблизился ко столу, взял ещё один (не порезанный) банан и как заедет им Дубину в зубы.

— Отравил меня, мерзавец! — кричит он. — Ещё никогда я от водки так быстро не блевал. Бананы надо квашеные есть, или маринованные, а ты сырые дал!

И в морду ему, и в морду. Ну, дубин начал защищаться. Схватили друг друга за волосы и по полу катаются. Капитан Егоров нашего хозяина всего бананами измазал. Но это мелочи: так, только посмеялись, и всё. А потом мы снова пили, но к бананам как-то у всех аппетит пропал. Только Дубин и дальше их ел, чтобы не пропали.

— Жалко, что вам не нравятся — говорил он. — Это ведь самая лучшая буржуйская закуска. Только наверное надо к ним хрена, или горчицы добавлять.

— Ну пусть эту закуску буржуи и жрут! — сказал капитан Егоров. — А я за такое издевательство и насмешки буду в морду бить!

Но больше не бил. Наверное много сил потерял, уж больно долго он рыгал. Так мы развлекались почти до трёх часов ночи. Я не совсем хорошо помню, потому что вырубился и только утром от холода очнулся. А холодно было оттого, что капитан Егоров, в ходе забавы, все окна стулом выбил и печь повредил.

Ещё не рассвело. Парни спят — кто где… Я проверил — на месте ли часы? Всё на месте. Я же развлекался в хорошей компании. Ну, и отправился домой.

Вот так, очень весело и приятно, мы встретили Новый Год.

Я так и живу у Липы. Водку с ним не пью, хотя он много раз мне предлагал: «Согреемся, красный командир!» Но я сказал ему, что пить мне доктор запретил, что у меня больной желудок. «Так это же самое лучшее средство от болезни желудка — говорил Липа. — Прижжёт, прочистит и будешь здоров». Но я не поддавался на уговоры. Довольно натерпелся страха в первый раз.

Комната у меня очень хорошая. Я подсчитал, что в ней 24 квадратных метра жилой площади. У нас в Союзе на этой площади обязаны жить четыре человека (по 6 метров на каждого), а я тут один блаженствую. И никто в мои дела нос не суёт. Это очень приятно, хотя и не по-социалистически. Несколько раз я пил чай с семьёй Липы. Только всегда старался о политике с ним не говорить. Заметил, что они вовсе этого не понимают, что «политические разговоры» до хорошего не доведут и могут быть очень опасны. А объяснять им я этого не хотел… Живу с ними в согласии. Хорошие люди, о чём разговор. Только Юльку эту не люблю. Хитрая, грубая, нос задирает и не проявляет никакого почтения с моей офицерской персоне.

У Юльки есть сестричка. Зоськой зовут. Лет десять наверное. Но такая хитрая! Когда вырастет — будет вторая Юлька. Но теперь её наша власть немного воспитает и может выйдет из неё коммунистка. А пока в свою буржуйскую школу ходит… У нас специальные занятия были, как надо относиться к местному населению. Самое главное (как там говорили) — никому не доверять и ничего о Союзе не рассказывать. Потому что старший элемент, что при правлении буржуев вырос, навсегда потерян и окончательно испорчен, поэтому обязан быть постепенно ликвидирован. Зато детей можно будет вырастить полезными для России людьми. Надо к ним хорошо относиться, конфетами угощать и прививать им любовь и уважение к партии и Сталину. Поэтому я часто Зоське конфеты приносил. Она очень сладкое любит. И часто с ней о разных вещах разговаривал. Однажды спрашиваю её:

— Вот ты полька или белоруска?

— Полька — говорит она.

— Нет — говорю я. — Ты не полька, потому что Польши уже нет и не будет.