Ночь была чёрной как совесть фашиста, как намерения польского пана, как политика английского министра. Но нет такой силы в мире, которая сдержала бы солдат непобедимой Красной Армии, гордо и радостно идущих освобождать от буржуазного ярма своих братьев: рабочих и крестьян всего мира.

Мы застали врага врасплох. Я шёл первый с пистолетом на изготовку. За мной бойцы. На границе мы никого не встретили. Нам преградил дорогу какой-то озверевший фашистский солдат. Я приставил к его груди пистолет, а бойцы штыки.

— Руки вверх, холуй!

Мы разоружили его и шуруем внутрь. Почти все там спали. Никто не оказал сопротивление.

Забрали оружие со стоек, отключили телефон. Я спросил у одного из солдат:

— Где ваш командир?

— Вот этот — он показал пальцем.

Гляжу я: совсем худой мужик. Может даже из рабочих выбился, продавая своих братьев. Такие ещё хуже. Спрашиваю я его:

— Ты тут за командира?

— Я — говорит он. — А что?

Меня злость взяла, но не было времени разбираться с ним. Я лишь сказал:

— Кончилось твое командирство и конец вашей панской Польше! Вы и так хорошо попили людской крови! А теперь будете в собственной крови купаться!

Конечно, надо было, по справедливости, и его, и всех этих отуманенных капиталистических холуёв расстрелять, хотя на такое буржуйское отродье было жалко тратить пули. Но у нас был четкий приказ: «Пленных направлять в тыл». Поэтому мы оставили конвой и пошли дальше. Наши орлы из НКВД там с ними разберутся. А у нас нет времени. Нам ещё предстоит выполнить важную боевую задачу.

Мы направились дальше по прямой дороге. Направление на Молодечино. Тихо… Нигде ни огонька, ни людей. Меня это даже удивило. Я так много читал о хитрости польских панов. А тем временем это мы их перехитрили. Упали им как снег на голову.

Эх, вот бы моя Дуня посмотрела, как гордо и смело я шагаю во главе всей Красной Армии, как защитник пролетариата и его освободитель. Но она наверное спала и ей даже не снилось, что я, Мишка Зубов, в ту ночь стал героем Советского Союза. И не знала, что для того, чтобы она могла спокойно, радостно и в достатке жить и работать, я шёл в кровавую пасть буржуазного чудовища. Но я горжусь этим. Я понимаю, что принёс в Польшу, для моих замученных панами братьев и сестёр, свет неведомой им свободы и нашу великую, единственную в мире, настоящую советскую культуру. Именно в ней всё дело, в культуре, чёрт возьми! Пусть они сами убедятся, что без панов и капиталистов станут свободными, счастливыми людьми и строителями общей социалистической родины пролетариата. Пусть надышатся свободой! Пусть увидят наши достижения! Пусть поймут, что только Россия, великая МАТЬ порабощённых народов, может избавить население от голода, неволи и эксплуатации! Да.

Лишь пройдя семь километров от границы мы наткнулись на зверское сопротивление кровавых капиталистов. Наверное кто-то из польских пограничников успел сбежать, воспользовавшись темнотой, и предупредил буржуазию, что идёт непобедимая армия пролетариата. Кто-то нам крикнул что-то на собачьем польском языке. Я ничего не понял, и лишь громко и грозно ответил, что аж эхо пошло по лесу:

— Сдавайся, фашист, иначе мы тебя уничтожим!

Перед нами загремели выстрелы. Ну, мы по кустам, по канавам, как этого требует военная тактика — искать укрытие. Потом подтянулись пулемёты и давай по ним очередями. Только лес стонал. Два часа мы строчили из пулемётов. Никто не отзывался. Но надо всегда быть осторожным. Враг хитрый, может затаиться и выжидать.

Тем временем рассвело. Смотрим, а перед нами на дороге стоит нагруженная сеном телега, а около неё убитая лошадь лежит. И больше никого… Тогда мы осторожно двинулись вперёд, чтобы не попасть в засаду. Но всё счастливо закончилось. Вероятно враг понял, с какой силой приходится иметь дело и позорно бежал.

Вот таким образом я, младший лейтенант непобедимой Красной Армии, вошёл во главе моего взвода в буржуазную Польшу. И случилось это в ночь на 17 сентября 1939 года. Ура! ура! ура!

Эти записи я начинаю вести в городе Вильнюс. Пишу их во славу нашей сильной Красной Армии — и прежде всего — её ВЕЛИКОГО вождя, товарища Сталина. Естественно, я посвящаю их и ему. Я хорошо понимаю, что моё перо бессильно, когда я хочу описать нашего великого вождя и мою любовь к нему. Для этого нужно перо Пушкина или Маяковского. Я же могу лишь точно зафиксировать то, что вижу и слышу в эти знаменательные, исторические дни, которые освободили несколько угнетённых народов от капиталистической неволи.

Когда я думаю о нашем великом ВОЖДЕ и УЧИТЕЛЕ, то чувствую, что к моим глазам подступают слёзы. Кем бы я был без него? Невольником царя, не человечески угнетаемым и эксплуатируемым. А теперь я, у которого отец был простым рабочим, офицер. Удостоен чести состоять в комсомоле. Закончил десятилетку. Умею читать и писать почти без ошибок. Могу также разговаривать по телефону. Знаю политграмоту. Каждый день ем настоящий хлеб. Хожу в кожаных ботинках. Я образованный и культурный человек. Кроме того, я пользуюсь самой большой свободой, какую только может иметь человек на земле. Мне даже можно называть ЕГО — нашего вождя — товарищем. Вы только подумайте — я имею право свободно и всюду называть ЕГО товарищем! Товарищ Сталин! ТОВАРИЩ СТАЛИН!.. Так вот, это моя самая большая причина для гордости и радости!.. Разве может гражданин капиталистического государства называть своего президента или короля товарищем? Никогда! Разве что какой-нибудь другой кровожадный президент или озверевший король. А я… Чувствую, как слёзы радости и гордости подступают к глазам… Вынужден прерваться и закурить, иначе не выдержу избытка счастья и у меня разорвётся сердце.

Я нахожусь в Вильнюсе. Сюда нас направили из Молодечино. Приехали поездом, потому что наши танкисты опередили пехоту и первые заняли город. Но я считаю, что неприятеля победили именно мы — пехота во главе со мной, потому что мы первые перешли границу и нагнали на панов такого страха, что у них только пятки сверкали.

Наш батальон стоит в казармах на улице Вилкомерской. Нам, офицерам, Комендатура дала разрешения поселиться отдельно вблизи казарм. Я расположился на улице Кальварийской в доме номер четыре. Пришёл туда вчера утром с «ордером» из Комендатуры и спрашиваю домоуправа. А мне сказали, что никакого домового комитета у них нет и не было. Я плюнул:

— Вот порядки! Как же вы тут жили?

Они говорят:

— Нормально. А все вопросы по регистрации решает дворник.

Пошёл я к дворнику. Мне показали, где находится его подвальная комната. Спускаюсь я вниз и думаю себе: «Наконец-то я увижу хоть одного эксплуатируемого пролетария». Но где там! Вижу я в большой комнате сидит толстый, хорошо одетый мужчина. Я только на ноги посмотрел и сразу увидел: ботинки с голенищами! А он ничего. Сидит и кофе пьёт. На столе настоящий хлеб лежит и сахар в банке стоит. Даже колбасу на тарелке заметил. Как меня злость взяла, что такой капиталист дворника изображает. Но я ничего не сказал, только подумал себе: «Придёт и твоё время! Закончится твоя колбасная жизнь и о ботинках тоже забудешь!» А вслух говорю:

— Добрый день!

— Добрый день! — говорит он и на стул показывает. — Присаживайтесь! — добавил он.

Я сел и кладу ему на стол ордер из Комендатуры.

— Вот — говорю — тут про квартиру для меня в этом доме.

Он взял эту бумажку в руки. На нос нацепил очки. Повертел бумажку и так, и сяк. А потом говорит:

— Я по-русски говорить умею, но буквы знаю не все. Вы сами мне прочитайте, про что там.

Я прочитал ему. А от говорит:

— Свободных квартир целых три. Пять комнат и кухня. Это одна. А две из трёх комнат и кухни. Берите какую хотите.