Карл никогда не смог «передать счастье тем, кто рядом с ним». Он никогда не пытался исполнить надежды своего отца заняться профессиональной работой, и хотел, несмотря на все преимущества своего воспитания и образования, «попрошайничать» всю свою жизнь, довел свою семью до бедности, плохого здоровья и самоубийства, и предал всегда преданную ему Женни, когда ее тоже преданная горничная родила от него ребенка.
Во время ухудшения своего собственного здоровья, серьезного ухудшения здоровья сына Эдуарда, болезни дочери Софи, и забот о Женни Генрих спросил Карла, не заставили ли все эти заботы его время от времени писать слишком резко своему «чувствительному» сыну? Очевидно, что Карл думал только о себе, независимо от проблем своей родителей и невесты. Генрих, задал, наконец, некоторые уместные вопросы своему сыну:
«Хотя я люблю тебя больше всего — кроме твоей матери, я не слеп, и еще меньше хочу быть слепым. Я воздаю тебе должное во многих вопросах, но я не могу полностью избавиться от мысли, что ты не избавлен от несколько большей доли эгоизма, чем нужно для самосохранения, и я не всегда могу отогнать от себя мысль, что если бы я был на твоем месте, то я бы показывал больше забот и больше самоотверженной любви к своим родителям. Я ничего не получил от своих родителей кроме моего существования — хотя, чтобы не быть несправедливым, и любви моей матери — и как я боролся и страдал, чтобы как можно дольше не причинять им боль.
Не выдвигай свой характер как оправдание. Не обвиняй природу. Она, конечно, обходилась с тобой как мать. Природа дала тебе достаточно силы, но воля остается за человеком. Но предаваться горю при малейшей буре, раскрывать разрушенное сердце и разбивать сердце наших любимых при каждом страдании, разве ты назовешь это поэзией? Бог защищает нас от самого прекрасного из всех даров природы, если это — ее непосредственный эффект. Нет, это только слабость, баловство, себялюбие и тщеславие, которые так уменьшают все до своей собственной меры и вынуждают даже тех, кого мы любим больше всего, отходить на задний план!»
Неспособный к сочувствию
Молодой Маркс использовал рутину страдающего поэта как средство морального шантажа своих родителей ради денег, в то время как его родители даровали ему только свою привязанность. Родственные и прочие отношения нужны были Карлу только для того, чтобы ими пользоваться: основная особенность социопата. Эти черты Маркса как студента были больше чем просто юношеской его фазой: эти черты оставались с Марксом на протяжении всей его жизни. Несмотря на его лучшие надежды, глубоко убежденный христианин Генрих, кажется, признал в душе и уже достаточно редко выражал предчувствия, что в его сыне не было никакой любви, никакой нормальной человечности, никакого сочувствия:
«Первое из всех человеческих достоинств — сила и воля жертвовать собой, отложить в сторону свое эго, если долг, если любовь призывают к этому, и в действительности это не те очаровательные, романтичные или подобные героическим жертвы, акт момента странной мечтательности или героического чувства. Даже самый великий эгоист способен к этому, поскольку как раз эго занимает тогда почетное место. Нет, именно те ежедневно и ежечасно повторяющиеся жертвы, приходящие из чистого сердца хорошего человека, любящего отца, добросердечной матери, любящего супруга, благодарного ребенка, придают жизни собственное очарование и делают ее прекрасной, несмотря на все неприятности.
Ты сам так красиво описал жизнь твоей замечательной матери, так глубоко прочувствовал, что вся ее жизнь — это непрерывная жертва во имя любви и лояльности, и тут ты действительно не преувеличил. Но что проку от красивых примеров, если они не вдохновляют копировать их? Но можешь ли ты, положив руку на сердце, гордиться тем, что ты сделал это до сих пор?»
Это излияние честного мнения, даже при том, что даже теперь Генрих был обеспокоен, что Карл будет «оскорблен», было вызвано предстоящим браком Карла с Женни. Генрих признал, что его сын, с характером, который он тогда выражал, не предложит утешения своей жене или детям:
«Я не хочу слишком давить на тебя, конечно, я не хочу оскорблять тебя, потому что фактически я достаточно слаб, чтобы сожалеть об оскорблении тебя. Но будь это просто так, что я и твоя добрая мать страдаем от этого, возможно, я и не уделил бы этому внимания. Ни в чьем сердце есть так мало эгоизма как в сердце хороших родителей. Но для твоей собственной пользы я не должен и никогда не оставлю этот текст, пока я не буду уверен, что это пятно на твоем во всем прочем столь благородном характере исчезло. Очень скоро ты будешь и должен стать отцом семьи. Но ни честь, ни богатство, ни известность не сделают твою жену и детей счастливыми; ты один можешь сделать это, твое лучшее «я», твоя любовь, твое нежное поведение, сдерживание твоих бурных особенностей, сильных вспышек страсти, болезненной чувствительности, и т. д., и т. д., и т. д. Я тут едва говорю уже больше от своего собственного имени, я призываю твое внимание к узам, которые должны быть крепки».
Генрих иногда ссылался на то, что он расценивал как капризность Карла — как мы могли бы это назвать, его досаду и возмущение самыми незначительными недостатками или воображаемыми недостатками. Это и есть нарциссизм — классическая самовлюбленность. Характер Карла в этом отношении также не изменился с возрастом. Разве мы не могли бы увидеть здесь, как и в случае с Руссо и другими, происхождение обид Карла против мира, против общества, против всех и каждого, которые, как ему казалось, действовали против него? Вкратце: разве мы не могли бы увидеть здесь происхождение «марксизма» как доктрины маттоидной мести? Генрих писал Карлу, с возрастающей ясностью показывая свои предчувствия о характере своего сына: «Откровенно говоря, мой дорогой Карл, мне не нравится этот современный мир, который все слабаки используют, чтобы скрыть свои чувства, когда они ссорятся со всем миром, потому что они не владеют, без труда или хлопот, набитыми добром дворцами с большими денежными суммами и изящными каретами. Эта озлобленность вызывает во мне отвращение, и ты последний человек, от которого я ожидал бы этого. Какие причины могут быть у тебя для этого? Разве не все улыбалось тебе, начиная с колыбели? Разве природа не одарила тебя великолепными талантами? Разве твои родители не расточали свою привязанность на тебя? Разве ты когда-либо до сих пор не мог удовлетворить свои разумные желания? И разве ты не похитил самым непостижимым способом сердце девушки, из-за которой тысячи завидуют тебе? И все же первый неблагоприятный случай, первое разочарованное желание, вызывает озлобленность! Разве это сила? Разве это мужественный характер?»
Последние письма Генриха Карлу становятся все более и более откровенными. Это, кажется, происходило, прежде всего, из-за его беспокойства, что его все никак не преуспевший сын собирался жениться на женщине из аристократического семейства, которую он затянул бы в пропасть. Генрих в конце 1837 года спросил: «Каковы до сих пор были плоды твоих великолепных естественных даров, что касается твоих родителей? Каковы были эти плоды, что касается тебя самого?» Генрих, снова возвращаясь к своему беспокойству о Женни, спросил Карла, что тот может предложить женщине благородного происхождения, которая готова пожертвовать столь многим: «Простое и практическое решение состоит в том, чтобы обеспечить ей будущее, достойное ее, в реальном мире, не в заполненной дымом комнате с сильно пахнущей масляной лампой, рядом с одичавшим ученым». Генрих даже спрашивал сына, будет ли Женни состоятельна, если ее родители откажутся дать свое согласие на ее бракосочетание с Карлом. Генрих надеялся, что новые обязанности Карла превратят его из «нецивилизованного подростка в правильного, уважающего порядок человека, из гения отрицания в подлинного мыслителя, из дикого главаря диких молодых соратников в человека, пригодного для общества…»; «чтобы изгнать всех злых духов». «Нецивилизованный подросток», «гений отрицания, «дикий главарь»; все это Генрих видел в своем сыне: типичные черты маттоида или социопата, черты, которые снова и снова возникают в лидерах левых.
