Активно вносились средства на похороны “жертв революции” и семьям погибших на фронте. Этими сборами также ведали судовые комитеты. За первые полтора месяца после революции в фонд похорон судовыми комитетами было собрано 823 руб., 2849 марок, 11 офицерских орденов, 4 серебряных Георгиевских креста, 266 средних и 4 малых серебряных, 7 больших золотых медалей и 385 наградных знаков. Уже 13 марта по инициативе судового комитета линейного корабля “Севастополь” был создан фонд для помощи семьям погибших фронтовиков. Туда поступило 1416 руб., 165 марок, 3 офицерских ордена, 1 серебряный Георгиевский крест, 7 больших, 7 средних и 307 малых серебряных, 7 малых золотых, 163 бронзовых медалей, а также 1 нагрудный знак. Впрочем, с середины апреля сведения о пожертвованиях прекращаются.*767

Параллельно судовыми комитетами поднимался и вопрос о матросской заработной плате. Одновременно с запросом об экономических суммах, 12 марта с “Гангута” в Исполнительном Комитете поинтересовались, в каком размере должна исчисляться оплата всех работ, проведенных на линкоре зимой вместо судоремонтников, и какое жалование будут получать матросы.

Исполнительный Комитет ответил, что неправомочен решать подобные вопросы и что они должны обсуждаться в морском министерстве и специальной комиссии. В начале работы этой комиссии, известной сначала как комиссия Н.В.Савича (с 14 мая её возглавил В.И. Лебедев), стало известно 11 марта.*768 1 8 апреля предварительный проект о матросском жаловании был разослан для ознакомления по флотам. Согласно ему, происходило деление на 3 разряда: обычные матросы, которым должны были платить в месяц 15 руб.; специалисты, оклад которых равнялся 25 руб.; старшие специалисты (бывшие унтер-офицеры), получавшие 50 руб.*769 Судовые комитеты бригады одобрили этот проект, однако 28 апреля на заседании Центрального Комитета Балтийского флота было принято постановление, где говорилось, что матросское жалование должно составлять как минимум 45 руб. в месяц*770, т. е. в 3 раза больше! Очевидно, что после этого проект комиссии Савича был отвергнут.*771 Пожалуй, именно этот вопрос спровоцировал первые серьезные трения на бригаде между командами и её начальником — адмиралом М.К. Бахиревым. При этом необходимо отметить, что комитеты в этой ситуации сохранили, по крайней мере, внешнюю лояльность к командованию. Все обсуждения проектов комиссии Савича- Лебедева судовые комитеты выносили на общее собрание команды, сами при этом не давая никаких оценок резолюциям, там выносившимся.

Это может быть объяснено двумя причинами. Во- первых, строгим наказом Исполнительного Комитета Гельсингфорсского Совета депутатов армии, флота и рабочих от 20 апреля, последовавшим на ряд резолюций комитетов политического характера (к примеру, резолюция и солидарность с протестом Исполнительного Комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов по поводу ареста русских эмигрантов в Галифаксе).*772 В частности, в этом наказе говорилось следующее: “Исполнительный Комитет считает крайне нежелательным одиночное выступление комитетов каких- либо частей войск… помимо Совета Депутатов и Исполнительного Комитета”.*773 Поэтому резолюции такого рода сопровождались таким предисловием: “Состав команды 1-й бригады линейных кораблей в числе 5 тысяч человек по инициативе линейного корабля “Гангут” через Совет рабочих и солдатских депутатов требует…”.*774 Во-вторых, судовым комитетам незачем было лишний раз портить отношения с командным составом, им было выгоднее работать с помощью со стороны офицеров и в сотрудничестве с ними.

28 марта на “Севастополе” начала функционировать комиссия по улучшению быта команды, составленная из офицеров и членов комитета. 9 апреля ею, в частности, были осмотрены матросские одеяла и негодные заменены.*775 Подобная комиссия на “Гангуте” постановила 31 марта составить список сапожников от каждой роты с тем, чтобы экипажам могли сделать или отремонтировать сапоги по сходной цене.*776 Аналогичным образом действовали на “Севастополе”. Действительно, корабельные сапожники работали по цене в 2–5 раз меньше, чем на берегу.

Позднее, летом, основные направления деятельности комитетов не изменились по сравнению с весной 1917 г. Наибольшее внимание уделялось вопросам поддержания дисциплины среди команд кораблей. Однако, спектр проступков, которые рассматривались судовыми делегатами, заметно расширился по сравнению с первыми послереволюционными месяцами. С июля частыми стали дела о плохом исполнении обязанностей дневальных. Так, 7 июня судовой комитет дредноута “Севастополь” назначил на 4 суток на тяжелые работы и объявил порицание матросу II статьи В. Ульянову за “сон и сидение на посту”.*777 Через несколько дней рассматривался пришедший 9 июня циркуляр из штаба флота № 754 о плохом дежурстве на берегу. Матросские делегаты с “Гангута” оставили на 2 недели без увольнений дежуривших в Гельсингфорсе 12 июня, так как они “позволили себе заходить в кофейни, не спросясь у своего начальника”.*778 На “Севастополе” 26 июня были наказаны недельным пребыванием на корабле матросы П. Кумец и И. Дуркин, позволившие себе курение в не предназначенном для этого месте.

В тот же день по поручению судового комитета приступили к изготовлению специальных табличек “регламентирующих, где можно курить и где нельзя”.*779 22 июля судовой комитет “Полтавы”, рассмотрев вопрос о “порче паровых труб, загрязнении умывальников и писсуаров”, постановил налагать на нарушителей дисциплинарное взыскание, назначая их на внеочередные работы. Делегаты запретили мыть в умывальниках швабры и баки, бросать туда окурки.*780 Комитеты дредноутов начали борьбу с пьянством. При рассмотрении мер, которые надлежало принять, учитывались наличие отягчающих обстоятельств, а также условия, в которых задерживался виновный. В июле — августе комитетам пришлось рассматривать и несколько дел о воровстве, чего до этого практически не наблюдалось. 24 июля на “Петропавловске” были арестованы матросы С.П. Шакура, Д.И. Федоров и И.Н Гаврилов. Обвинялись они в краже дамского ридикюля с деньгами в кафе госпожи Острей, принадлежавшего хозяйке. Во время обхода они, самовольно зайдя в кафе, улучили момент, когда госпожа Острем наклонилась за чем-то, схватили сумочку и скрылись.*781 Ситуация была настолько необычной, что члены судового комитета не вынесли определённого решения о характере наказания. Обвиняемые были отправлены в секцию Охраны Гельсингфорсского совета. 26 июля их дело рассматривал незадолго до этого возобновивший свою работу военно- морской суд. Шакуру и Федорова приговорили к 1 году и 8 месяцам арестантских работ.

Гаврилов был оправдан.

Правда, и первые двое тоже были освобождены по амнистии от 17 марта 1917 г.*782

3 августа из-за участившихся краж “полтавцы” ввели запрет на вынос с кораблей любых вещей. Разрешение на уход можно было получить лишь в том случае, если желающий мог доказать, что данное имущество является его собственностью.*783 Такая практика принесла свои плоды. 16 августа в том же суде рассматривалось дело кочегара с “Полтавы” А. Попсуева, а 11-го — матроса “Гангута” А. Умрихина. Оба обвинялись в очень схожих поступках: в кражах на своих кораблях обуви у сослуживцев. Попсуев украл у матроса I статьи Н. Лаптева ботинки, Умрихин — у сигнальщика Машкова — сапоги. Наказание им было установлено одинаковое: 6 месяцев тюремного заключения и оба они, как и в предыдущем случае, были сразу же амнистированы. Правда, судовые комитеты тут же послали в ИК Гельсингфорсского Совета ходатайства о списании их с кораблей. Исполком просьбы, поддержанные командирами, удовлетворил.*784