Следили и за такой болезнью, как брюшной тиф, тем более, что определенные основания для этого имелись. 1 сентября 1915 г. “Финляндская газета” писала, что в течение августа 3 чел. умерли от этого заболевания и что “возможно, мы стоим на пороге эпидемии”.*406 Однако до октября новых заболевших не выявлялось. В октябре, по данным той же газеты, отмечалось 2 заболевания тифом и 4 — дизентерией.*407 2 октября циркуляром штаба бригады № 587 было приказано изъять из корабельных лавок “молоко, шипучие напитки и сырье — огурцы, яблоки и т. п.”.*408 И всё же в течение сентября — октября на “Полтаве” заболели 4 матроса. 17 ноября во время пребывания этого корабля в Кронштадтском доке заболел ещё один.*409 На других линкорах данное заболевание не было обнаружено.

Иногда берег для экипажей служил возможностью дополнительного источника дохода, причём часто незаконного. За январь 1917 г. подобных проступков было совершено два. Боцманмат “Севастополя” фельдфебель А. Тарасевич пытался провезти 300 пачек папирос, купленных на базарах Гельсингфорса, в Кронштадт.*410 А дежуривший по камбузу унтер-офицер Ф. Таначёв украл 27 фунтов сахара, чтобы продать его в городе.*411 На этом фоне повышались расходы матросов на питание, доставляемое извне, с берега, что, скорее всего, и служило одной из главных причин увеличения числа рапортов на имя командиров линейных кораблей о выплате дополнительных пособий самим матросам или их семьям.

Таким образом, часы отдыха экипажей являлись важнейшим элементом повседневности. Специфика войны на море состояла, по нашему мнению, в отсутствии постоянного прямого контакта с противником. К тому же, частота соприкосновений с кораблями неприятеля зависела от роли, придававшейся командованием тому или иному соединению, и места базирования. В этом смысле очень верную характеристику Балтийского флота дал в своей статье М.А. Петров. В целом, он выделил три его части: “служба на передовых районах моря, где не прекращалась война…, флот в его главных базах — в Ревеле и Гельсингфорсе…, которые были значительно удалены от передовых позиций, и, наконец, Кронштадт и части флота, на него базирующиеся”.*412 Чем дальше располагались морские соединения от передовых позиций, тем более изменялось для них представление о фронте и тыле. Линейные корабли проводили большую часть времени в базах. При таких условиях сами понятия “фронт”, “боевые действия” становятся более размытыми, нечёткими. С войной у моряков начинает ассоциироваться судно, на котором они служат. Именно там вся жизнь подчиняется неумолимой логике, направленной на достижение успеха в бою. Выходом из этого “фронтового” быта служит возможность сойти на берег.

Гельсингфорс в годы войны являлся существенным фактором, дававшим рядовому составу линейных кораблей 1-й бригады определённую психологическую разрядку от служебно-боевых будней. Росту его привлекательности способствовала его слабая доступность для матросов и непохожесть на обычные русские города. Гельсингфорс часто становился единственным источником информации о происходящем вокруг, что играло более негативную, чем позитивную роль. Свой досуг экипажи организовывали в основном сами. Круг развлечений определялся доступностью, как в материальном, так и в географическом плане, а также наличием их на кораблях. Поэтому, на наш взгляд игнорировался кинематограф, а предпочтение отдавалось кухмистерским и парку развлечений. Командование осознало всю важность организации досуга на берегу слишком поздно, что способствовало повышению роли города как криминального фактора в жизни военных моряков. С другой стороны, возможность съезда на берег дисциплинировала матросов и поощряла их за хорошую службу.

На “Гангуте” во время большой приборки

Ранее мы характеризовали обычную, так или иначе предусмотренную правилами службы и различными распоряжениями, жизнь. Но существовали случаи, являвшиеся нарушениями установленного порядка. Они помогают понять, насколько прочной была дисциплина — порядок поведения, основанный на строгом подчинении нижестоящих лиц приказам вышестоящих, а также инструкциям, обязательным для исполнения всеми. Кроме того, проступки и преступления также являются неотъемлемой частью жизни.

Наиболее частыми и наименее тяжелыми являлись дисциплинарные проступки, т. е. нарушения, не представлявшие опасности для окружающих. Их рассмотрение и наказание находилось в компетенции командира корабля. Проступки мы условно разделили на те, что были свя

заны с нарушениями корабельного распорядка и с пребыванием на берегу. Внутри первой группы выделялись те, которые затрагивали отношения с командным составом и те, которые касались выполнения различных обязанностей и проведения свободного времени.

Отдельные случаи стали появляться в период достройки линейных кораблей. Так, на “Севастополе” впервые дисциплинарные наказания были применены в августе 1914 г. Приказом № 17 от 5 августа матрос II статьи Ф. Степанов за опоздание с берега был поставлен на 6 часов в полном обмундировании с винтовкой на бак. В течение месяца те же взыскания были наложены на матроса II статьи И. Долинина, электриков Н. Казакова, Н. Круглова и Е. Синегуба за аналогичные происшествия.*413 Более значительный размах эго явление приобрело после ухода из Петрограда в Кронштадт и затем в Гельсингфорс. Психологически это явление объясняется желанием взглянуть на новый, ранее не виданный город, мало напоминавший русские. Видимо, желание съехать бывало иногда настолько сильным, что нижние чины самовольно отлучались с кораблей. На том же “Севастополе” в ноябре — декабре отмечено 12 проступков, связанных с отъездом или пребыванием на берегу. Из них трижды нижние чины покидали корабль без разрешения и 9 раз отсутствовали на борту в положенное время.*414

Возможностей для этого у матросов с линкоров бригады существовало несколько. Можно было после проведения переклички спрятаться в катере или шлюпке, уходившей в город, уйти, смешавшись с толпой отпущенных на берег. Комендор С. Зарубицкий с “Петропавловска” 18 декабря и вовсе пропуск написал себе сам, подписав фамилию ротного командира. Печать роты приложил, “воспользовавшись минутой, когда фельдфебель, штемпелевавший его письма, отвернулся”.*415

В 5 случаях на “Севастополе” отмечалось недисциплинированное поведение по отношению к начальникам и в 7 — нарушения правил поведения (3 случая драки и 4 — картежных игр).*416 27 сентября за азартные игры были наказаны кочегары I статьи П. Чечень и Е. Титаев, машинист II статьи Н. Голованов и матросы II статьи В. Корчагин, И. Свиридов, И. Мазаев, И. Домнин, А. Иванов. 11 ноября в помещении хлебопекарни застали кочегара I статьи И. Чистоплюева, матросов II статьи П. Павлова и Я. Ерышева, причем уже во второй раз.

19 декабря наказали ещё одну группу: боцманмата А. Мякишева, электрика унтер-офицера II статьи М. Кривцова, электрика С. Мышляева, А. Смирнова, Ф. Горгикова, С. Белоусова и вновь И. Чистоплюева, П. Павлова и Я. Ерышева. В приказе командира № 644 предупреждалось: “всех же уличенных в таковой [игре в карты — Д.Б.] в будущем я буду предавать Военно-Морскому суду”.*417 Видимо, похожим образом дела обстояли и на “Гангуте”. Минный машинист Д. Лагуткин, прибывший на корабль в октябре 1914 г., за какую-то провинность был отправлен в карцер. Далее он вспоминал, что “караульный начальник отказался меня принять, так как накануне накрыли картёжников, и все карцеры были заняты ими”.*418