— Когда враг пускает в ход оружие, нельзя быть добрым.
И повернулся к окну.
4
— Лица буржуев сегодня светятся злорадной усмешкой. «Христово воскресение» они решили отпраздновать как свое собственное… — Самуэли с трудом переводит дыхание, стараясь побороть гнев. — Лишь в одном городе буржуи вступили в подлый сговор с румынскими интервентами, и этого оказалось достаточно, чтобы вся венгерская буржуазия подняла голову… Но мы уверены: пролетариат сумеет дать отпор…
Многотысячный митинг рабочих на центральной площади Дьёра встретил слова Тибора дружным одобрением.
Митинг состоялся в первый день пасхи — 20 апреля. В этот день Социалистическая партия Венгрии проводила массовые митинги во всех городах республики.
Самуэли вызвался выступить на митинге в Дьёре, где прошли его школьные годы, где определился его жизненный путь.
Вчера вечером спецпоезд прибыл в Будапешт. Вместе с Ландлером и Бёмом Самуэли направился прямо в секретариат Социалистической партии Венгрии. Бём, Кунфи и Хаубрих уединились в отдельном кабинете, чтобы договориться, кому занять пост командующего армией. Самуэли и Ландлер докладывали Бела Куну обстановку на фронте.
Выслушав их, Кун оживился.
— Вести, что говорить, нерадостные… — заговорил он. — Но ведь до сих пор в донесениях утверждали, что солдаты не хотят воевать за Советскую власть. А ваш рассказ совсем по-иному освещает все…
Вошел Бём. Он торжественно заявил, что соглашается занять пост командующего армией. Кун облегченно вздохнул.
Самуэли снял нарукавную повязку и молча передал Бёму. Кун поздравил нового командующего.
— Наконец-то обстановка проясняется, — сказал Кун с удовлетворением. — Теперь нам понятно, что первопричина всех бед — происки контрреволюционеров. Согласие товарища Бёма упрочит наше единство.
В кабинет вошел Бела Санто, и Кун нетерпеливо спросил его:
— Ну как? — и, обращаясь к остальным, пояснил: — Нам хотелось поставить во главе генштаба опытного кадрового офицера, способного обеспечить под политическим руководством командующего армией управление войсками и ведение боевых операций. Сегодня этот вопрос обсуждался в Наркомате по военным делам. Ну как, товарищ Санто? Договорились?
— Мы предложили пост начальника генштаба бывшему полковнику Лорксу. Но, к сожалению, наши переговоры ни к чему не привели. Слишком много у него гонору, виляет, прямого ответа не дает. — Санто устало опустился в кресло, пододвинутое ему Ландлером. — Есть на примете еще один кадровый военный. За него ратует Томбор, лучший военный специалист. Я имею в виду Аурела Штромфельда, но он всего две недели назад ушел в отставку. Я послал ему срочный вызов. Подождем до завтра.
— Штромфельд — человек незаурядный, — заметил Бём. — Во времена Каройн он служил у меня в министерстве статс-секретарем. Я хорошо знаю его: уж если он заупрямится, его и шесть битюгов не сдвинут с места. Он не вернется.
«Вот и понадобился Штромфельд… Прав оказался Лейриц! — подумал Самуэли виновато. — Говорил — не выпускай его из виду, а я вот не смог… А что, если я сам поговорю с ним?..»
— Ночью я должен выехать в Дьёр, — твердо сказал Самуэли. — Послезавтра вернусь, разыщу Штромфельда и попытаюсь повлиять на него.
— Если бы это вам удалось, лучшего и желать нельзя, — оживился Санто. — Формальный вызов ничего не решит. А назначать на столь высокий пост без личного согласия нельзя.
— Но мы не можем ждать до послезавтра, — возразил Кун. — Если завтра Штромфельд не даст согласия, придется искать другую кандидатуру.
Из секретариата Самуэли заехал домой. Принял ванну, наскоро перекусил. До отъезда оставалось несколько свободных минут. Как редки они! Тибор с наслаждением вытянулся на диване.
Зазвонил телефон. «Кончился отдых», — усмехнулся Тибор и поднял трубку. Говорил Лейриц:
— Спецпоезд стоит на запасном пути Западного вокзала. Какие будут указания?
— Бём согласился занять пост командующего, — ответил Самуэли. — Нужен ли ему поезд, не знаю, и пусть все останется как есть, — и добавил: — Помозгуй-ка ты, друг, насчет кандидатуры на пост начальника генштаба, кто лучше тебя знает кадровых офицеров. О Штромфельде уже говорили…
— В таком случае чего же тут раздумывать! — радостно отозвался в трубке голос Лейрица. — Ты едешь в Дьёр, разыщи Штромфельда и вези с собой в Будапешт.
— Он в Дьёре? — удивился Тибор.
— Да, недавно переехал. Живет у брата, бульвар Биссингер.
В Дьёр Самуэли выехал на открытой машине. Дул ледяной ветер, пронизывал до костей, даже два пледа не помогали. Тибор старался уснуть, но не мог, сказывалась навалившаяся усталость. Вчера в Пюш-пёкладани он тоже всю ночь не сомкнул глаз. Дорога казалась ему мучительно длинной: толчки, тряска. В тяжелой полудреме откинулся он на спинку сиденья.
В Дьёр приехали рано утром, Самуэли проводил на фронт маршевую роту, сформированную еще во время буржуазной республики. С балкона ратуши произнес речь.
— Мы не боимся говорить правду. Положение на фронте тяжелое. На смену тем, кто не проникся сознанием воинского долга, мы должны послать на фронт новые формирования классово сознательных рабочих…
Искренность и простота Тибора, тревога и страсть, звучавшие в его словах, доходили до сердец, волновали слушателей. А он, почувствовав, что удалось завоевать внимание людей, продолжал горячее:
— В старину каждый раз, когда, бывало, нагрянет война, по стране ходили гонцы с окровавленными мечами. А мы обойдем родину из края в край с красным знаменем. Да сплотится под ним весь трудовой народ! Не дадим утопить в крови нашу пролетарскую революцию! Рабочий класс Венгрии должен нанести интервентам и империалистическим угнетателям сокрушительный удар! У нас нет выбора. Если мы не одолеем их, они уничтожат нас. В бой, товарищи!
Несколько часов спустя Тибор повторил эти слова Штромфельду.
— Идет жестокая борьба не на жизнь, а на смерть. Выспренные слова мало чего стоят! На карту поставлено все: либо пролетарскую революцию потопят в крови, либо она даст отпор интервентам.
Штромфельд поначалу проявлял признаки досады.
— Мне прислали вызов, и я, конечно, обязан явиться. Привык выполнять приказы, — сухо сказал он. — Весьма признателен за любезное предложение отвезти меня в Пешт на машине. Что касается остального…
Короче, Штромфельд дал понять, что в приказном порядке его могут направить на фронт рядовым солдатом, но не начальником генштаба — ни в коем случае! А потом задумался. Речь идет о судьбе родины!..
Этот трудный разговор продолжался всю дорогу от Дьёра до Будапешта. А когда поздно вечером машина остановилась возле Дома Советов и Самуэли спросил его: «Ну так как?», — Аурел Штромфельд ответил:
— Помните, я сказал вам однажды, что понимаю неизбежность победы коммунизма. Теперь, после нашего разговора, я понял еще одно: необходимость классовой борьбы во имя этой победы.
— Стало быть, согласны! Да? — негромко спросил Самуэли, и в его усталых глазах засветилась радость.
Спустя несколько минут Бела Кун, совещавшийся с Бёмом, воскликнул:
— Ну и Тибор! Уломал-таки Штромфельда! Вот и решен вопрос о начальнике генштаба!
Бём благодарно пожал Самуэли руку, а сам, с лукавой усмешкой покручивая усы, поглядывал на Куна.
— Так вернемся к нашему разговору… Я знаю Штромфельда… И думаю, что он разделит мое мнение. Мне кажется, что подавление мятежей, даже во фронтовой зоне, не должно входить в задачи штаба армии.
— А мы и не намерены возлагать подобные функции на штабистов. Вопрос сугубо политический, значит, он всецело в компетенции главнокомандующего.
— В таком случае я не гожусь для роли главнокомандующего… — взволнованно запротестовал Бём и поднял руку, как бы защищаясь от надвигающейся беды.
— Успокойтесь, — с трудом сдерживая раздражение, сказал Кун, — мы и не собираемся вам навязывать это.
