— Схватили! — истошно завопил толсторожий жандарм.

— Мадьяры, не допустим произвола красных! — пронзительно взвизгнул подполковник. — Смерть красным террористам! Стреляйте по окнам!

Человек тридцать озлобленных бунтовщиков, поддавшись жандармским воплям, угрожающе вскинули винтовки. Навстречу им из здания вокзала выбежали пятнадцать бойцов-ленинцев. Они вмиг окружили солдат, обезоружили их и, тесня, стали загонять в вокзал. Толсторожий жандарм, пытаясь вырваться, впился зубами в руку бойца, тащившего его. Подполковник продолжал истеричным голосом звать на помощь жандармов, пришлось его стукнуть прикладом, и он тут же примолк, дверь за ними захлопнулась. Перрон вновь опустел. Солдаты разбежались по своим эшелонам. Состав за составом трогался с места. Вокзал ожил — пронзительные гудки, шипение пара, лязг буферов.

Выпуская клубы пара, с грозным свистом и грохотом к станции подкатил спецпоезд. Развевалось на ветру Красное знамя.

Из салон-вагона вышел Лейриц и, поправив плечевой ремень, четким шагом направился в диспетчерскую. Там допрашивали арестованных.

— Товарищ командующий армией, — вытянулся Лейриц, — разрешите доложить: прибыл спецпоезд и двадцать бойцов. Противник приближается к Береттьоуйфалу. На нескольких разъездах мы обнаружили эшелоны солдат, пытавшихся бежать в тыл, и отправили их на фронт…

По путям станции одни за другим двигались составы. На перроне, против главного входа в вокзал, толпился народ: беженцы, красноармейцы… В диспетчерскую доносились хриплые голоса: «Покарать убийц!», «Смерть белым извергам!», «Впустите, мы расправимся с мерзавцами!» И вдруг все смолкли, увидев шагающих сомкнутым строем жандармов.

Стоявший на посту у входа боец забарабанил в дверь:

— Товарищ командующий, жандармы!

Самуэли быстро вышел на перрон и лицом к лицу столкнулся с красноармейцем из Надькароя.

— Я приведу наших! Всех! Рассчитаемся с жандармами! Ощиплем перышки! — и, сверкая горящими глазами, солдат убежал.

По путям, гулко чеканя шаг и прижав к плечам карабины, шли повзводно триста сатмарских жандармов. Всем своим видом они как бы демонстрировали непреклонную решимость сокрушить все на своем пути. А со всех сторон группами подходили надькаройские солдаты. Воинственный шаг жандармов несколько поубавился. Они ужо озирались по сторонам, нервно кусая губы, и крепче сжимали ружейные ремни побелевшими пальцами…

Жандармский поручик остановил колонну против главного входа в вокзал.

— Смирно! Вольно! К но-ге! — сняв белую перчатку, он с деланным спокойствием обратился к столпившимся солдатам и выстроившимся у входа бойцам-ленинцам.

— Мы не хотим, чтобы лилась мадьярская кровь…

— А чего же вы хотите? — резко оборвал его Самуэли.

— Освободить подполковника и фельдфебелей. Отпустите их — и мы уйдем.

— Немедленно сдать оружие! — категорическим тоном потребовал командующий. — Вы арестованы. Все ваше поведение и этот маскарад, — он указал на султаны… — я расцениваю как контрреволюционную вылазку.

Щека поручика нервно дернулась.

— Советская власть низложена, жандармерия восстановлена в правах. Здесь еще пока ваша власть, а в Будапеште…

— Прекратите! Даю три минуты. Не сдадите оружие — прикажу открыть огонь!

— А я даю две минуты! — нагло ответил поручик. — Освободите наших людей, в противном случае применим силу!

Самуэли что-то сказал Герлеи, тот, козырнув, направился в здание. Вскоре дверь диспетчерской распахнулась, и на пороге появились подполковник жандармерии и два фельдфебеля. Жандармы вздохнули с облегчением. Но в следующее мгновение они увидели, что руки пленных связаны за спиной, а позади них в два ряда выстроились восемь бойцов охраны.

— Что это значит? — возмутился поручик. — Развяжите им руки!

— Молчать! — прикрикнул на него Герлеи. — Товарищ командующий зачитает приказ.

Самуэли шагнул вперед и, остановившись между строем жандармов и пленниками, заговорил громко и четко. Каждое его слово звучало хлестко, как удар бича.

— В соответствии с декретом номер один Революционного Правительственного Совета, каждый, кто с оружием в руках противодействует распоряжениям советских органов или подстрекает к мятежу против Советской республики, карается смертью. Именем республики приговорены к высшей мере наказания за означенные преступления бывший подполковник жандармерии Понграц и два его сообщника. Приговор привести в исполнение немедленно…

Осужденных подвели к стене. Самуэли, читая приговор, увидел испуганные лица женщин и детей, глядевших на него из переполненных вагонов. Матери в страхе прижимали к себе ребятишек. И после короткой паузы Самуэли добавил:

— …Расстрелять… за вокзалом!

Восемь бойцов охраны, окружив приговоренных, увели их с перрона. На вокзале осталась мертвая тишина.

Ее нарушил короткий залп. Обомлевшие жандармы побросали на землю свои карабины. Поручик в отчаянии закрыл лицо руками, но, быстро спохватившись, закричал:

— Дурачье! Они не смеют расстреливать! Коммунисты сами на краю гибели!

Несколько жандармов подхватили брошенные карабины и открыли огонь. Но жаждавшие возмездия солдаты яростно бросились на них. В короткой схватке было убито девять жандармов. Среди солдат было четверо убитых и несколько раненых.

Солдаты подобрали карабины и под усиленным конвоем увели обезоруженных жандармов. От их еще недавно такого бравого вида не осталось и следа.

Через некоторое время маленький маневровый паровоз, пыхтя, подтянул к вокзалу длинный состав.

На втором этаже распахнулось окно. Это Бём собрался произнести перед солдатами очередную речь.

— Товарищи бойцы! Как народный комиссар по военным делам Венгерской Советской Республики, призываю вас помнить о своем долге и свято блюсти дисциплину… — Он говорил долго, пространно.

После него несколько слов бойцам сказал Самуэли.

— Враг рвется вперед. Его нужно остановить и отбросить. Ложными слухами враг пытается подорвать боевой дух нашей армии. Но мы победим! Возвращайтесь на фронт! Дорог каждый час!

Паровоз, с шипением выпустив клубы пара, медленно тронулся. Увлекая за собой длинную вереницу вагонов, он шел к фронту.

Весь день Тибор Самуэли провел на передовых позициях. Здесь, на главном направлении, между Береттьоуйфалу и Кабой, создалось угрожающее положение. Противник концентрированным ударом прорвал линию фронта в районе Надьварада. Благодаря решительным мерам, принятым Самуэли, прорыв удалось ликвидировать. Фронт стабилизировался.

Солнце зашло, когда спецпоезд двинулся в обратный путь, на Будапешт.

— Я сниму шапку перед Западным вокзалом, — пошутил Ландлер, когда они подъехали к городу Цеглед. — Сегодня на рассвете, я не верил, что еще хоть раз в жизни увижу его…

— Сегодня я совершил одну из самых больших ошибок в своей жизни… — негромко сказал Тибор.

— Уж не о тех ли трех выродках, которых приказали расстрелять, вы говорите? — спросил Ландлер. — Сомневаетесь, законно ли? Ерунда. По законам военного времени любой командир роты имеет право на месте ликвидировать подстрекателей к мятежу. Смертный приговор военного трибунала на фронте утверждает командир корпуса. Понимаете? Командир корпуса, а вы — командующий армией.

— Я не о том, — ответил задумчиво Тибор. — Тот, кто замахивается на пролетариат, сам выносит себе смертный приговор. Мы лишь приводим его в исполнение… Нужно быть решительным и твердым. А я… — Тибор замолчал.

Бём пожал плечами.

— Они заслужили веревку. Что может быть гуманнее расстрела для убийц?

«Да, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть, нельзя мудрствовать, — думал Тибор. — Непростительно быть сентиментальным. За это приходится расплачиваться дорогой ценой! Надо было расстрелять жандармов на виду у всех! И не погибли бы четверо красноармейцев, а сколько их ранено! Нет, не гуманность проявил я, пожалев детей и женщин…» — он усталым взглядом окинул своих собеседников и сказал вслух: