И именно ему Тибор обязан первым знакомством с несправедливостью в этом мире.

Циммерман, этот Люцифер, был злой учитель. Ученики считали его своим врагом и мучителем. И недаром… Сын батрака из Палоцского края, ценой унижений добился он преподавательской кафедры, озлобился, ожесточился. Учеников своих ненавидел, но они были слабее его, значит, можно было срывать зло за вытянутые на коленках и лоснящиеся брюки, за мизерное жалованье, на которое его семья влачила полуголодное существование, за всю свою неудавшуюся жизнь.

Циммерман был классным наставником Тибора.

С первой минуты он возненавидел мальчика за то, что тот никогда не боялся смотреть ему прямо в глаза. «Гордец, самоуверенный хвастун!» — мысленно окрестил он Тибора. Проницательный взгляд казался ему подозрительно испытующим. Циммерман по всякому поводу придирался к Тибору, старался уязвить.

Но мальчик смело отвечал на его нападки, не прощал обид, заступался за товарищей. На стороне Тибора была правда, на стороне Циммермана — власть.

Классный наставник мог сказать отцу Тибора одну фразу: «В будущем году ваш сын не перешагнет порога нашей школы», — и ему бы пришлось искать другую…

И как странно сейчас выглядела ветхозаветная фигура учителя. Его ужимки, манера держаться, нараспев произносить слова: «я-а», «чурба-ан», «горде-ец», «учи-итель», — все было жалким, глупым, ненужным.

Тибору стало жаль его. А учитель продолжал:

— Простим друг друга, сын мой, и господь простит нас. Поневоле делим мы участь подонков рода человеческого. Но я-а объявляю войну их невежеству, их дикости. Я стараюсь оружием культуры смягчить очерствевшие сердца.

Он рассказал Тибору, что является одним из «устроителей» театральных представлений. Среди пленных офицеров нашлось несколько любителей-актеров. Есть у них и свой музыкант, некто Арпад Лейриц, капитан генштаба. На музыкальных вечерах он исполняет произведения классиков. А когда они поставили оперетту Легара, он играл на пианино и с успехом заменил целый оркестр.

— Мы принесли сюда, в сердце Евразии, культуру, — хвастливо говорил учитель. — На весь Урал гремит наша слава. Русский начальник лагеря — поклонник наших представлений. Стоит при нем произнести слово «театр», как он тает, хоть бери и на хлеб мажь. Ни разу ни в чем не отказывал.

Циммерман заявил, что пользуется правом свободного входа на территорию офицерского лагеря.

— Офицеры меня очень ценят. Я частенько бываю там — репетируем новую пьесу. Возглавляет постановку капитан Лейриц. Правда, в последнее время он прихворнул немного, но даже лежа в постели, интересуется спектаклем. Ты, верно, помнишь музыкальную комедию Рауля Мадера по пьесе Гергея Чики «Бабушка». Вот мы и воспроизводим по памяти слова и музыку…

— По памяти, господин учитель?! — удивился Тибор.

— Разумеется. Где же нам взять оригинал? Кто вспомнит одно явление, кто конец действия, остроту, мелодию… Сразу записываем. А потом по этим обрывкам господин капитан Арпад Лейриц восстановит всю комедию.

Учитель оживился и вдруг пристально взглянул на Тибора: видно, его осенила какая-то идея.

— Ну, vagabund[12], почему же ты молчишь? Ведь ты журналист, да к тому же столичный… Вращался в театральных сферах Будапешта. Можешь внести посильную лепту. Помоги воссоздать комедию.

Тибор видел, что для господина учителя эти спектакли — единственная отрада в жизни, и решил не огорчать старика.

— Ладно, так и быть! Если вы покажете спектакль солдатам, то я…

— Ну, разумеется, покажем! Правда, прошлый раз, когда господа офицеры давали здесь представление, какой-то долговязый солдат попытался обнять и расцеловать поручика, исполнявшего роль молоденькой субретки. О-о! Поручик так талантливо блеснул всеми женскими прелестями, что многих ввел в заблуждение… — учитель захихикал. — Господин капитан Лейриц придерживается моей точки зрения, что искусство смягчает очерствевшие души чурба-анов.

— Согласен помочь вашему делу, — сказал Тибор. — Жаль только, что мне не на чем писать…

— За этим дело не станет! Я возьму для тебя у господина капитана великолепную тетрадь.

Циммерман, довольный, удалился. А у Тибора из-за этого спектакля чуть было не возникла серьезная ссора с товарищами.

Однажды вечером, когда в бараке собрались члены социалистического кружка, явился Циммерман с обещанной тетрадью. Он уговаривал Тибора серьезно подумать над текстом «Бабушки» и просил, чтобы ровно через неделю в тетради было как можно больше исписанных страниц. Таково желание господина капитана.

Высокомерным взглядом Циммерман окинул солдат, сидевших с Тибором. «Ни одного вольноопределяющегося?» — удивился он. И старик решил, что они собрались посовещаться о завтрашней работе. Тяжело вздохнув, он многозначительно изрек:

— А меня господь, слава ему, избавил и от работы в лесу и от телесных наказаний!

Когда учитель наконец ушел, курчавобородый полистал своими заскорузлыми пальцами белоснежные листы тетради и сердито заметил:

— На курево в самый раз сгодилась бы, факт!

— А что, — воскликнул, засмеявшись, Тибор, — берите половину на цигарки!

Он вырвал листы из тетради. Кружковцы уже искурили все страницы с рекламой из московских и петроградских газет, которые так бережно хранил Тибор.

— Пустое дело ты затеваешь, Тибор, — принялся его отчитывать курчавобородый. — Сейчас нет ничего важнее революции!

— Верно! Но я справлюсь, у меня есть свободное время. Почему не занять солдатский досуг?

— Ты будешь помогать развлекать офицеров! — вспылил ефрейтор и предложил, не откладывая дела в долгий ящик, вынести специальное решение: напрасная трата времени на музыкальные штучки недостойна члена социалистического кружка. Однако не все кружковцы согласились с ефрейтором, возник спор. Лицо Тибора расплылось в широкой улыбке.

— Ты что же, наплевательски относишься к нашему мнению? — но на шутку обидевшись, спросил курчавобородый.

— Что вы!.. Просто мне в голову пришла одна мыслишка… Послушайте-ка, товарищи… Офицеры пытаются воссоздать пьеску. Так? А что если мы восстановим по памяти «Коммунистический манифест»?

Курчавобородый хлопнул Тибора по плечу.

— Вот ото другое дело!

Прошла неделя, и за текстом «Бабушки» пожаловал преисполненный надежд Циммерман. Не смущаясь отсутствием хозяина, он порылся в соломе под матрацем и достал тетрадь.

— Ну как, сын мой, много ли вспомнил? — вкрадчиво спросил он у Тибора, когда тот, розовый от ледяной воды, вытирая мокрые волосы перекинутым через плечо полотенцем, подошел к своему топчану.

И не дождавшись ответа, Циммерман метнул в него прежний, так хорошо знакомый Тибору недобрый взгляд. Резким движением он ткнул ему в лицо тетрадь. На обложке было написано:

«МАРКС И ЭНГЕЛЬС

Коммунистический манифест

(по памяти)»

— Так вот на что употребил ты драгоценную бумагу?

Тибор вырвал тетрадь из рук Циммермана. Старик крикнул, что это собственность капитана Лейрица.

Но Тибор круто повернулся к нему спиной, дав понять, что не желает продолжать разговор.

Циммерман, осыпая Тибора проклятиями, убежал, но вскоре вернулся.

— Мне пришлось доложить обо всем господину капитану, — торжественно объявил он. — Господин капитан приказали передать: завтра утром капралу Самуэли лично явиться к нему и принести тетрадь. С лагерным начальством уже согласовано, в лес можешь не ходить. Жаль, сын мой, — ханжеским голосом продолжал он. — Очень жаль… За нарушение воинской дисциплины взыскивают строго. Тетрадь тебе дали, чтобы ты пьесу вспомнил. А ты… Зачем обременяешь ум социалистическим катехизисом?.. Ты, изучавший латынь, и вдруг — социалист, словно какой-нибудь ремесленник! Нет, это невозможно!

Циммерман произнес последние слова с таким неподдельным ужасом, что Тибор невольно улыбнулся.