А через несколько дней, когда она садилась в машину, чтобы ехать куда-то, к ней подступили два ее новых знакомца.

— Тетя Аня, покатайте.

— Садитесь.

— То есть как?

— Задами на сиденье.

— Что, прямо в машину?

— А вам на крыше симпатичнее?

Анна Павловна сделала несколько кругов по переулкам, размышляя о том, что за удовольствие находят в этом ребята? Ладно бы тройка, с ветерком, а здесь-то чего хорошего? Видимо, Анна Павловна начинала уже забывать себя маленькой.

Половинных удовольствий Анна Павловна не признавала. Поэтому заехала она в тихое местечко — было у них такое, — притормозила и скомандовала:

— На первый-второй рассчитайсь! Первый — лезь ко мне, рулить будем… Давай, давай, не бойся. Давай ты, Петр.

Онемевший Петр на негнущихся ногах полез на переднее сиденье.

— Садись ближе ко мне. Ближе, ближе, я сдвинусь. Так. Руки на руль. Старайся пропускать крышки люков между колесами. Ну, тронулись.

И тронулись. Потихонечку. Надо было видеть ребячьи физиономии.

Теперь это были люди Анны Павловны, ее люди.

Анна Павловна, человек последовательный, когда могла, продолжала с ребятами раз начатую забаву. Экипаж несколько вырос, но Анна Павловна всегда честно сообщала, каким временем располагает, и предоставляла самим ребятам разбираться, кто действует сегодня, а кто до другого случая.

Машину теперь мыли хором и в охотку — синдром том-сойеровского забора. Поэтому пять губок, которые вынесла Анна Павловна, были только-только.

— Ну что, орлы, за работу?

— Рады стараться, — гаркнули помощники. Игра нравилась, правила ее неукоснительно соблюдались.

— Чудо-богатыри! Тимуровцы! Юннаты! Друзья птиц! Правила омовения аппарата не забыли?

— Никак нет! Посуху не тереть во избежание царапин на красочном слое.

— Даешь качество!

И работа закипела, кран был рядом.

— Опять нарушаете, женщина, — просипел голос за спиной.

Анна Павловна обернулась. Ясное дело, что был Иван Захарович, дворник. Притулившись к метле, со скорбным выражением на лице он наблюдал за всем этим неясным для него действием, потому что не знал его сути, а то, что творилось на глазах, не лезло ни в какие ворота. Дети — бандиты и хулиганы. И вот наяривают чужую машину. Не за пол-литра же?

И еще у Ивана Захаровича было ощущение, что от него оторвали кровный трояк. За трояк, который был ему сейчас необходимо нужен, он бы сам вымыл эту вражину. По-сухому, по-мокрому — вымыл бы.

При этом Иван Захарович понимал, что попроси его когда-нибудь эта бабенка в молодежных штанах вымыть ей машину, он бы ей отказал. Отказал с удовольствием. Но поскольку его никогда об этом вот эта самая бабочка не просила, а он знал, что она жена министра, поэтому, дураку ясно, деньги они лопатой гребут, с нее и синенькую содрать не грех, то в мыслях он мог допустить всякое.

Сейчас он допускал, что мог бы и помыть за трешку.

— Постановление Моссовета нарушаете, гражданочка, — сказал Иван Захарович. Как-никак он сам был министром этого двора. — И эксплуатируете детский труд, — неожиданно для себя добавил он.

— Суворовцы-молодцы! — заорала, напугав Ивана Захаровича, неунывающая мадамочка. — Что надо ответить нашему уважаемому Ивану Захаровичу?

Бойкий Петя, у которого — Анна Павловна давно определила это, — несмотря на временную ростовую мелкость и детскую полноту, были несомненные качества лидера, зыркнул на Анну Павловну хитрым, все понимающим взглядом и лихо отрапортовал:

— Мы по своей охоте, дядя Ваня. А потом разве мы за собой не смываем? Это же самое чистое место во всем дворе.

— Увольнительная вне очереди, — сказала Анна Павловна.

— Слушаюсь!

Анна Павловна поразглядывала Ивана Захаровича и сообразила, наконец. Был у нее грешок — до нее иногда доходило, как до жирафа. Лучшая подруга со службы, Алла Аркадьевна, считала это ее качество черствостью, нехваткой душевной тонкости, той тонкости, которой сама она владела в переизбытке. На самом же деле Анна Павловна была человеком углубленным в себя и страдала полным отсутствием обывательского любопытства.

Не любила, а точнее, не умела Анна Павловна, у которой, честное слово, голова пухла от недоделанных дел, хладнокровно наблюдать за состоянием ближнего. А каков ты сегодня? За вчера не стряслось ли с тобой чего-нибудь паскудненького? Ну-ка, ну-ка…

Плохо тебе — скажи, думала Анна Павловна. Сочувствовать не умею, постараюсь делом помочь. Хотя бы обдумать вместе.

А догадываться… Некогда, некогда. Дочка тебя обидела — скажи. Ты ее — тоже скажи. Любовник подвел — опять скажи, не мотай душу своим скорбным видом. У меня дел невпроворот, голову поднять некогда. Не жди ты от меня тонкости или жди до пенсии.

Так считала Анна Павловна. А Алла Аркадьевна как раз считала, что Анна Павловна в силу рождения и фарта погрязла в равнодушии.

Итак, разглядев повнимательнее Ивана Захаровича и поняв его нужды, Анна Павловна пошла в лобовую:

— Иван Захарович, у меня тетка сегодня померла. Не откажитесь подняться ко мне помянуть.

Иван Захарович, сознавая, что капитулирует, кивнул.

— Петр, за старшего, — выдала Анна Павловна последнее указание и аккуратненько так подхватила Ивана Захаровича под ручку и, завладев его метлой, повела к двери.

В квартире Иван Захарович оглянулся и заробел. Заробел он не в силу застенчивого характера, а просто потому, что оказался в чужом доме, и оказался неожиданно.

Но раз он позван, и раз он гость, то решил вести себя соответственно. Для начала попытался снять ботинки, но Анна Павловна аж зашлась:

— Только не это! Я, может быть, от жизни отстаю и не уважаю труд уборщиц, но, честное слово, не могу допустить, чтобы люди по дому в носках ходили или в хозяйских потных тапках. Мы все-таки не японцы. Я пока что к людям лучше отношусь, чем к своему паркету. Я никого не осуждаю, но в моем доме такой порядок и другого не будет. Если вам ботинки ваши удобны, оставьте их на месте.

— Очень удобные, — облегченно согласился Иван Захарович: его несколько смущало состояние своих носков. Теперь этот вопрос снялся, не потревожив его достоинства, и он почувствовал свободу.

— Квартиру можно оглянуть?

— Пожалуйста.

Прошлись по комнатам. Впечатление создавалось какое-то дробное. Было хоть и чисто, но сумбурно. Все свободные места на полу и верхние крышки шкафов завалены книгами, и порядка от этого не было никакого. Впечатления зажиточности никак не создавалось. Это шло вразрез заготовленному мнению, и Иван Захарович переваривал сейчас эту неувязочку.

— Что же у вас паркет такой паршивый? — спросил он искренне.

— Он изначально такой был, — вздохнула Анна Павловна. — Его циклюй не циклюй — толку никакого. Менять надо, да неохота.

— А этот-то чего у вас тут делает? — Иван Захарович ткнул пальцем в небольшую фотографию отца, засунутую за стекло книжной полки.

— Отец это мой.

— Кто?

— Этот вот.

— Как отец?

— Ну как это бывает — обыкновенный отец. Папа, одним словом.

— То есть он ваш родной папа?

— Именно.

Иван Захарович несколько застолбенел, но быстро переварил новость.

— Очень приятно, — сказал. — А зовут-то вас как?

— Анна.

— А по отчеству?

— Павловна.

— Господи, да конечно же Павловна, что же это я, дурак старый. Ну, Павловна, ты даешь!

— Да что же здесь такого, Иван Захарович? У большинства людей есть дети. Есть и у нашего, и я одна из них.

Тем часом она влекла Ивана Захаровича на кухню, приведя, посадила и махнула рукой по скатерти — клеенок не любила.

— Не обидитесь, что на кухне принимаю? Тут удобнее, — а сама засуетилась, захлопотала, захлопала дверцей холодильника.

А Иван Захарович пытался разобраться в своем настроении. Оно быстро улучшалось, и совсем не от возможности пропустить рюмочку: про эту предстоящую рюмочку он даже забыл. Просто вот к нему отнеслись уважительно, да и женщина оказалась не чужая, а знакомая, раз родитель знакомый. И старалась она вокруг него вполне душевно и весело, хотя повод, по которому происходило гостевание, был печален.