— А как же. Раз в Москву попала, отправлюсь по магазинам — уже три часа. Потом сразу на поезд. Так я надеюсь, Анна Павловна, — Ирина уже надевала плащ.

— Надеяться нужно, а там как выйдет. Законы для всех писаны. Тут не потребуешь, можно только просить.

— Я понимаю, — Ирина запечалилась, — я понимаю. Но все равно спасибо и извините, что затрудняю. До свидания.

Проводив Ирину, Анна Павловна начала пересоставлять свой план с поправкой на время.

От стирки не уйти, она неотвратима. Овощной магазин откладывается, денек еще можно продержаться. То же с прачечной и химчисткой. Остается мытье машины и визит к маме.

Анна Павловна порхнула было в ванную, но телефонный звонок остановил ее полет.

— Здравствуй, Анечка, птичка моя!

— Привет, мамуля. А я к тебе собираюсь!

— Когда приедешь?

— Часа через полтора, ну от силы два.

— Это не страшно, я все равно сегодня дома. А Верочка будет в библиотеке заниматься, опять ты родную дочь не застанешь. Мало ты ей внимания уделяешь, она хоть и университет скоро заканчивает, а все-таки маленькая еще и очень о тебе скучает.

— Мам, да она ко мне только и бегает, мы почти каждый день видимся, ты не переживай. Жди, скоро буду.

— Я, собственно, чего звоню… Тетя Варя сегодня умерла.

— Та-а-ак. — Анна Павловна не расспрашивала, отчего умерла тетя Варя, младшая и последняя из отцовских сестер: Варваре было девяносто. — Та-а-ак, — повторила она. Больше сказать было нечего. — Ладно, приеду — поговорим. До встречи.

«Та-а-ак, — повторила про себя Анна Павловна. — Варя умерла, но мы-то живем!» — и хотя без прежней легкости, но с той же целеустремленностью отправилась в ванную комнату. За стирку взялась тщательно, руки были при деле и дело свое знали.

Не участвующая в этом занятии голова принялась за свое ремесло. И мысли Анны Павловны были историческими.

Когда-то родни было много, и родня была разная. Сестры и братья отца походили и не походили друг на друга. Они как бы несли в себе две породы и четко делились на ту или другую. Одни — белокожие, с мелкими приятными чертами лица, маленькими аккуратными ушами, некрупными, но живыми глазками. Другие — смуглые, носатые, ушастые, скуластые, ротастые, с лицами скульптурной выразительности. Но и те и другие жгучие брюнеты, очень темпераментные, горячие — бешеные, одним словом.

Тетка Марфа, средняя из сестер, была сатана сатаной. Она принадлежала ко второму подвиду — носатому. Нескладная, порченная оспой, до крайности несдержанная, она сама же и страдала всю жизнь от своего вздорного характера, потому что, кроме бессмысленного крика и воплей, ничего не могла предъявить. Защиты-то настоящей у нее не было. И характера настоящего тоже.

Ее муж, которому надоедала теткина блажь, время от времени выставлял ее из дома. И она тащилась с детьми за несколько километров в другую деревню, к своим родителям. Иногда по зиме, по стуже.

Отец ее, дед Афанасий, увидев такое явление, такой непорядок, отправлял немедленно тетку Марфу вспять, к мужу. И та волоклась обратно, в темень, облепленная рыдающим потомством.

Наука не шла Марфе впрок. От случая к случаю ее челночные рейсы возобновлялись.

Когда Анна Павловна позволяла себе проявить несдержанность, отец, внимательно рассматривая ее, говорил:

— Тю, прямо тетка Марфа.

Старшая сестра, Дарья, была самой красивой и приятной из сестер. Красоты ее не мог испортить и глубокий коротенький шрам на виске — Дарью расстреливали белогвардейцы. Расстреливали за брата. Их, группу односельчан, согнали в глубокую балку, построили в ряд и хлестанули по ним из пулемета. Тетка Дарья держала на руках маленького сынишку, с ним вместе и упала. Очнулась среди мертвых, темно уже было. Сама ранена, а малыш убит. Она забрала его и поползла домой. И под дверью до утра кровью исходила — домашние решили, что призрак, боялись пустить.

Она мужественно перенесла утрату и до конца своей не очень долгой жизни оставалась мягкой, доброй, открытой и веселой.

Младшая, Варвара, была властной, хитрой и, как ни грустно признаться, малопорядочной бабой. Маленькая и шустренькая, она пробиралась в сокровенное каждого из большой семьи, пыталась руководить делами и поступками, по возможности и мыслями, направляя их в в русло, которое своим цыплячьим умом считала единственно верным. И направление пыла ее было весьма небезобидным.

Ей категорически не нравилась мама Анны Павловны. Не нравилась, и все тут. Явилась, видите ли, задурила брату — гордости и опоре всего рода — голову, детей ему нарожала, урвав таким образом от нее и ее собственных чад все братнино внимание. Да на черта она нужна? Без нее было плохо, что ли?

Подумаешь, брат одинок и бездетен, а племянники на что? Чем они худы, ее доченьки и сыночек? Ну, учиться не хотят, школы побросали. Велика беда — девки дома сидят. Она сама сидела, исстари так велось. Они же не простые девушки. Они Племянницы. Их замуж с руками-ногами похватают. И без рук-ног тоже. Сына брат в военное училище определил, офицером будет — тоже не жук начхал. Как все было ладно! А тут новая невестка со своими пискунами. Брат возится с ними с ночи до утра, а ее, Варвары, как нет в его жизни.

Варвара все сочла за обиду, все запомнила и стала ждать своего часа.

Но тут грянула война. Варвара самое ценное — любимую швейную машинку — закопала под яблоней на своем деревенском подворье, землю притоптала, слезой оросила, цопнула своих невест непросватанных под мышку и рванула в столицу. А там — в поезд вместе с семьей непослушного брата, и айда на Волгу, в эвакуацию.

Постылая невестка, барыня, имея такую возможность, захватила с собой и кое-что из скудных пожитков своей любимой золовки Дарьи — сама-то Дарья уезжала чуть позже. Варвара с ненавистью посматривала на сестрину швейную машинку, зашитую в тряпку. Едет вот, а ее-то — в сырой земле! И все поглаживала упаковочную тряпку, поглаживала, растравляя себя и страдая по-настоящему — глубоко и сильно.

А на месте уже, когда появилась Дарья, сказала той строго и категорично:

— Я машинку твою везла сюда, так что теперь знай — она моя.

Дарья вязаться не стала, уступила. Но бойцовский дух Варвары играл и вскипал, а мысль о том, что кто-то там ходит под ее яблоней и метром земли жмет, давит на ее кровную, не давала утихнуть душевной боли.

И она заявилась к своей невестке, которая, как ни крути, была сейчас за главную.

— Тоня, хочу все-таки за машинкой своей съездить.

— Варя, да ты в своем уме? Места эти прифронтовые, кто же тебя пустит? Да и зачем, из-за чего? Подумаешь, машинка! Люди на фронте гибнут, а ей — машинка!

Фронт действительно очень быстро приближался к швейной машинке. И она нуждалась в немедленном и безотлагательном спасении.

Варвара снова и снова долбила несговорчивую невестку злыми просьбами о пропуске, об отправке на родину и та, наконец, сломалась. А точнее, плюнула, сказала: «Черт с тобой!» — и отправилась хлопотать.

Но тут швейную машинку оккупировали немцы. И к маме Анны Павловны, которая в те времена была просто Тоней, прибежал свежеобращенный лейтенант — Варварин сын, отпущенный перед отправкой на фронт попрощаться с родными.

Он не прощаться прибежал, он размахивал наганом и кричал, что сейчас пристрелит Тоню как бешеного пса за то, что она хотела сдать его любимую мать в немецкие лапы.

Воина утихомирили, но он поклялся доложить дядюшке о змеином облике его жены — предательницы и врага народа.

И доложил, депешу на фронт послал.

Дядя прочел. И замечание, вырвавшееся у него, сильно озадачило при сем присутствовавших.

— А моя бабка, — сказал он, — говорила, что у нас порода у-умная.

Предпринимались и другие демарши. Уже после войны отец Анны Павловны тихо, уверенный, что дети погружены в школьные учебники, сунул матери какой-то листочек, тетрадный, неказистый на вид. Мать прочла и позеленела. Заволновалась, заметалась.

— Успокойся, — сказал отец. — Ты же видишь, что его отдали мне. Я бы тебе и показывать не стал, но счел, что для сведения тебе полезно узнать, поскольку к ответу я этих друзей призову.