Я кратко отвечала им: «Да. Случилось то, о чем я никогда не смогу забыть». Как могла я объяснить им, что четыре года я заставляла себя улыбаться своим мучителям, чтобы они меня не убили?

Зеев часто навещал меня в Фельдафинге. По своим нелегальным делам ему приходилось много ездить. В лагерях для перемещенных лиц они набирали группы еврейской молодежи и готовили их к нелегальной переброске в Палестину: обучали ивриту, народным песням, приемам самообороны. Потом эти группы отправляли в порты Средиземного моря, а оттуда на судах чартерными рейсами в Палестину, вопреки воле Британского правительства, которое всеми силами сопротивлялось созданию государства Израиль.

Когда Зеев приезжал в Фельдафинг, мы с ним все время были вместе. Мне очень нравилось быть с ним. А когда его не было, очень скучала и беспокоилась, ведь его работа была сопряжена с постоянной опасностью.

Однажды кто-то постучал в дверь нашей маленькой квартиры в Фельдафинге и по-немецки назвал мое имя. Мы с мамой были дома одни. Первой моей мыслью было то, что кто-то принес известия от Зеева, я даже испугалась, что это плохие вести. К счастью, это оказалось не так. Плохих вестей не было. А то, что последовало после того, как я открыла дверь, относится к самым странным явлениям, когда-либо происходившим со мной, и оставило неизгладимые впечатления на всю мою жизнь.

Итак, я открыла дверь и увидела высокого худого шатена с голубыми глазами и типичным еврейским носом. Он показался мне очень знакомым, но поначалу я так и не могла понять, откуда я его знаю. По моему выражению лица он понял, что я нахожусь в затруднительном положении. Поэтому он сказал: «Ты меня уже не помнишь, Труди?». Когда я услышала этот голос, то сразу узнала его. Это был Аксель Бенц, тот самый немецкий солдат, с которым мы разговаривали по дороге из Ковенского гетто на работу в госпиталь, тот самый, что подарил мне свои золотые часы. Никогда не думала, что снова увижу его. За время войны я встретила много людей, память о них помещалась у меня в какой-то закрытой области сознания, куда я очень редко заглядывала, ибо все, что было с ними связано, отдавалось болью воспоминаний: ведь они умерли. И вот теперь один из них, Аксель Бенц, возник предо мной живым и невредимым. Я была очень этому рада.

— Не хочешь ли немного прогуляться со мной? — спросил он. — Может быть, выпьем по чашке кофе?

Я не могла принять его приглашение. Как можно мне появляться на улице в компании с немцем?

— Нет, — сказала я. — Но вы можете зайти к нам. Пожалуйста, заходите. Вы можете даже сесть. — И я указала ему на стул с прямой спинкой, стоявший возле обеденного стола. Аксель Бенц переступил порог.

— Хотите есть? Или чего-нибудь выпить?

— О, нет. Я не могу…

— Не беспокойтесь. Сейчас у нас нет проблем с едой. Да садитесь же…

Аксель Бенц опустился на стул. Я пошла поставить чайник, после чего подсела к нему за стол.

— Как вы меня нашли? — спросила я. Возможно, правильнее было бы спросить его: «Почему вы стали меня разыскивать?» Или: «Что было с вами после Ковно?», — любому, кто уцелел на войне, можно задать миллион вопросов, но мне не хотелось знать ничего о том, кто воевал на стороне наших злейших врагов.

Аксель Бенц рассказал мне историю своей жизни, не дожидаясь моих вопросов. Из Ковно его часть попала на Восточный фронт, в Россию, где все его товарищи были либо убиты, либо попали в плен к русским в 1943 году.

«Это хорошо, — подумала я про себя. — Туда им и дорога. Побольше бы их убивали, так и война бы скорей кончилась». Ну, а если бы Аксель Бенц тоже погиб? Этот вопрос меня немного смутил. Аксель Бенц не был человеком зла. Он был добр ко мне, и я никогда не видела, чтобы он был жесток с кем-то другим. Конечно, я знала, что не все немецкие солдаты были закоренелыми преступниками. Я допускала даже, что и они страдали, но что их страдания в сравнении со страданиями и горем еврейского народа? Я не могла разделить скорби Акселя Бенца по своим товарищам. Мне их было нисколечки не жаль.

— Я искал твое имя в списках беженцев, — ответил Аксель Бенц. — Я помнил, что вы были из Ковно, и я молил Бога, чтобы он помог вам спастись. В конце концов я нашел тебя и специально приехал их Кельна, чтобы тебя увидеть. Кто знает, может, и в самом деле мои молитвы помогли?

Бенц задал мне множество вопросов обо всем, что случилось со мной после того, как мы виделись в Ковно, и был совершенно потрясен, услышав о том, что мне довелось пережить. Он плакал, не скрывая своих слез. Потом сказал: «Мне стыдно за мою страну. Мне так стыдно…»

Затем он признался мне, что уже совсем было решился жениться на одной итальянке, которую любил… но теперь ему кажется, что ничего из этой затеи не получится.

— Почему не получится? — спросила я.

— Потому что я хочу жениться на тебе, Труди, — сказал он.

У меня отнялся язык от удивления. Меньше всего на свете я ожидала такое услышать. Это было так невероятно, что я громко рассмеялась. Но, увидев, что он говорит серьезно, поняла, что и мне нужно ответить серьезно и честно. Но что ему сказать? Я была в большом затруднении и не представляла, с чего начать. В конце концов я сказала:

— Я не могу выйти замуж за немца после всего, что нацисты сделали с евреями.

— Я поменяю религию, перейду в иудаизм и эмигрирую в Палестину, — сказал он.

Это прозвучало совершенно нелепо. Аксель Бенц никогда не сможет превратиться в еврея. Какой еврей из бывшего солдата нацистской армии? Я не могу показаться с ним на улице, не то что выйти за него замуж. Он был утонченной, аристократической натурой, и он заметил меня, пожалел и сопровождал каждый день из гетто до госпиталя. Он утешал меня, когда говорил о близком конце войны, но самым великодушным его поступком было то, что он отдал мне свои золотые часы в надежде, что это поможет мне не умереть от голода. Тогда он сказал мне: «Надеюсь, мы встретимся снова». Я пришла в отчаяние и заплакала, когда узнала, что его часть переводят на фронт. «Кто же защитит меня теперь?», — думала я тогда. И вот теперь Аксель Бенц появился снова. Я помнила все, помнила и была ему благодарна, меня тронуло его предложение, но принять его я не могла.

— Ну, зачем же такие жертвы? — сказала я. — И к тому же, вы ведь меня совсем не знаете. Да и замуж мне еще рано, я сначала хочу выучиться чему-нибудь, получить профессию.

— Нет, знаю. Я видел тебя в Ковно, я видел, как ты переносишь страдания. Ты была тогда такая красивая!

— Ради бога, не надо об этом. Я вас понимаю, вы создали некий образ страдающей еврейской девочки, а потом влюбились в него. Вам хочется искупить вину своего народа самоотверженным поступком. Я очень тронута, я вам так благодарна, но давайте больше не будем говорить об этом.

Внезапно он поднялся из-за стола и заходил по комнате большими шагами в страшном возбуждении. Затем он сказал:

— Похоже, я выгляжу дураком. Прости меня. Я ухожу. Прощай! — И пошел к двери.

Я остановила его:

— Вы возвращаетесь в Кёльн?

— Да, а что?

— У меня письмо к другу во Франкфурте. Если опустите его по дороге, я буду вам очень благодарна.

— Если это для твоего дружка, — сказал он, — то я даже не возьму его в руки.

Но ему пришлось…

Аксель Бенц был художником. Когда я и в самом деле вышла замуж, он прислал мне в подарок свою прекрасную картину, пейзаж с изображением немецкой деревни. По сию пору она висит в моей иерусалимской квартире, хотя всякую связь с Акселем Бенцем я давно потеряла.

Аксель Бенц был не единственным, кто строил планы относительно меня. Зеев тоже хотел жениться на мне, но я еще не готова была принять его предложение. Я не спешила создать свою семью с кем бы то ни было. Я еще не знала, что такое любовь. Я была совершенно неопытна. Я знала только любовь к отцу и привязанность к маме. Мои чувства были недоразвиты — ведь и сама я еще была маленькой девочкой. Война на пять лет остановила мое созревание. Как я могла в эти годы думать о какой-то любви?