Мучившие меня сомнения остались позади, решение было принято — с прежней жизнью пора «завязать».

Клятвы, данные в юности, выполняются редко, но мне это почти удалось.

Вернулся в Йошкар-Олу зимой. Родная школа встретила настороженно, я слишком долго отсутствовал. Появились новые неформальные лидеры, опасавшиеся конкуренции, а бывшие сторонники, находясь в опале, готовились к решительным действиям. В свою очередь, уличная братва радостно приветствовала, видя во мне боевую единицу, укреплявшую нашу кодлу в нескончаемой сваре с «вокзальными». Пришлось разочаровать и тех и других. Разумеется, в одночасье ангелом не станешь. Я по-прежнему свирепел, как носорог при малейшей обиде, но в массовых гульбищах и традиционных драках на катке уже не участвовал, а в кармане вместо финки таскал простой складной нож, поскольку состоял на учёте в милиции и меня могли обыскать прямо на улице. В те годы за финку давали от трёх до пяти. — «Псих» ссучился — шептались за спиной.

Со временем отношение ко мне сменилось на снисходительно-терпимое, как к заслуженному токарю-пенсионеру, которого раз в году сажают в заводской президиум рядом с директором и секретарём парткома, а в остальное время вежливо гонят в шею, чтобы не мешался под ногами со своими советами. Такое положение дел вполне устраивало, хотя поначалу и било по самолюбию — трудно расстаться с привычкой верховодить.

В наш сарай заходить избегал, но однажды, встретив на улице вернувшегося из колонии мрачного Пецу, спросил: — Ну, как там? Тот, не то с обидой, не то с угрозой угрюмо процедил: — У кума не забалуешь.

Душевного разговора не получилось. Выглядел он сломленным, колония не пионерлагерь.

Белика навестил примерно через месяц после возвращения. Шёл, хрустя свежевыпавшим снегом, прокручивая в уме варианты предстоящего неприятного разговора, а в голове юлила мыслишка, так ли бодро я буду топать обратноё Ему, конечно, донесли о моём отступничестве, но оставалась надежда, что наши почти дружеские отношения сохранятся. Мы выпили по стакану приторного и клейкого, как патока, ликёра «Бенедиктин», брезгливо именуемого «ванзелином» (ничего другого в магазинах давно не было), а когда я наконец раскрыл рот, чтобы покаяться, появился казанский вор Мансур со второй бутылкой того же тягучего напитка. Упрямую, дробно матерившуюся бабку тут же выставили за дверь, разговор, видимо, предстоял серьёзный. Вслед за ней, не дожидаясь пинка, покинул гостеприимный дом и я, пообещав заглянуть на следующей неделе. Присутствовать на деловой беседе двух коронованных особ не полагалось по чину.

Страусиная политика не приносит успеха, но понимание этого пришло позднее, а тогда казалось, что всё устаканится само собой. До весны я Белика не видел, а затем он куда-то надолго исчез и я вздохнул свободнее.

Девятый класс закончил без троек, летние каникулы провёл в Москве и частично в Крыму. Наступила последняя школьная осень, длинная, сухая и солнечная. Все помыслы сосредоточились на учёбе.

Если не поступлю в институт, забреют в армию минимум на три года, что при моём гипертрофированном стремлении к свободе и независимости та же тюрьма. Вскоре начались спортивные сборы, меня включили в юношескую сборную Республики по баскетболу, так что визит к Белику всё откладывался и откладывался.

Пришло время подумать о характеристике для института и, хотя я перестал быть наказанием для школы, а учителя не могли нарадоваться на моё примерное поведение, с комсомолом что-то не вытанцовывалось. Дело в том, что из Москвы я вернулся в новеньком венгерском светло-коричневом пальто и в туфлях на толстой рифлёной подошве, что было расценено горкомом комсомола как идеологическая диверсия. Последовал грозный окрик — решительно поднимать общественность на борьбу с тлетворным влиянием Запада. От туфель пришлось отказаться и спрятать их до Москвы, поскольку в такой обуви в «Крокодиле» рисовали стиляг и американских поджигателей войны. Вскоре, на моё счастье, такое же пальто появилось у скромного и безобидного одноклассника Вальки Хвощёва, чей отец, спецкор «Правды», исхитрился утрясти вопрос на самом высоком партийном уровне. Вот и щеголяли мы двое на весь город в шикарных кремовых одеяниях, сводя с ума дульсиней из акушерского училища, и вызывая зависть соперников, облачённых в тоскливый советский ширпотреб всех оттенков глубокого траура.

Подходит к концу моя йошкар-олинская сага, но прежде чем завершить описание столь важного этапа жизни, расскажу об одном неприятном происшествии, который я очень старался забыть. Обычно услужливая память сама отодвигает в сторону всё неприятное, но тут не получается, и новое пальто сыграло в этом эпизоде не последнюю роль.

Чёрную метку, а в сущности пригласительный билет на казнь, получил в феврале, но не буду забегать вперёд, расскажу всё по порядку. В зимние каникулы по школам и училищам города, как всегда, прошла волна предпраздничных вечеров. Состоялся такой вечер и у нас, и завуч Герма, сокращенно от гермафродит (она коротко стриглась, говорила как мужик басом, но почему-то носила юбку), следуя народной мудрости — нет строже монаха, чем бывший чёрт — назначила меня ответственным за порядок.

Среди шпаны школьного масштаба я ещё пользовался некоторым уважением, хотя всё чаще ловил презрительные, а порой враждебные взгляды бывших товарищей по оружию. По своему они были правы, я и сам не люблю ренегатов.

Не помню точно, что произошло на вечере, но пришлось сцепиться с подвыпившим пацаном с улицы по кличке Чибис. Тщедушный и нагловатый он, что называется, сам нарвался. В общем, надавал ему по ушам, выставил за дверь школы, и на обычные в таких случаях обещания встретиться в другом месте и горько пожалеть о содеянном не обратил внимания.

Через несколько дней с трудом прорвавшись на танцы в педучилище, возле раздевалки неожиданно увидел пару нечистых — Олега Коробова, недавно вернувшегося из колонии (в школе он так и не восстановился), и Чибиса. Короб — руки в карманах, в чёрном наглухо застёгнутом пальто и надвинутой на глаза кепке, гляделся как типичный образчик уголовной напыщенности, а узкоплечий, весь расхристанный Чибис в ватнике нараспашку и в валенках с отворотами напоминал драчливого колхозного тракториста.

Завидев меня, оба прекратили разговор, нехорошо глядя в мою сторону. В зале они не появлялись. Уходя, увидел парочку вновь, но уже в окружении нескольких незнакомых парней зверской наружности, шаривших цепкими глазами по толпе выходящих.

Проскочить удалось незаметно, надев своё приметное пальто уже на улице. Отлавливали явно меня и не с целью пожелать спокойной ночи. Стало тревожно, альянс двух личных недругов ничего хорошего не сулил.

До конца каникул на танцы не ходил, сидел в своей комнате, читая книги. Бабушка подозрительно комментировала на кухне: — Ишь, франт коровьи ноги, дома кукует. Небось опять где-то набедокурил.

Вскоре, возвращаясь вечером с тренировки, у самого подъезда столкнулся с парнями с вурдалачьими лицами. Те, молча расступились, пропустив меня, но насторожило брошенное кем-то слово: «Этот». Встреча была явно не случайной, и я серьёзно струхнул.

Вица-мариец, единственный, оставшийся из прошлой жизни союзник, поговорив со своими, хмуро сообщил, что пасут меня ребята из Чебоксар, и дело тут не только в Чибисе. В душу стала забираться тоска, тоска и сожаление об утраченном покровительстве всесильного Белика. Он бы уладил все вопросы одним своим словом.

Неприятность случилась, как всегда со мной, в субботу. Несколько дней над городом бушевала пурга, затем распогодилось, выглянуло холодное зимнее солнце, и я в прекрасном настроении направился на лыжные соревнования. От занятий в школе участников гонки освободили, как тут не радоваться. Отдышавшись после дистанции, не спеша чистил от снега лыжи, когда незнакомый мальчонка сунул мне в руку бумажку и, пробормотав на одном выдохе: «пацаны велят, шоб приходил», тут же смылся. Я тупо уставился на листок — пригласительный билет на завтрашний вечер художественной самодеятельности в лесном техникуме, после концерта — танцы. Лесной техникум — территория чужая, там правят «вокзальные». Место опасное. Своих на вечере не будет, да и своих-то не осталось. Не пойти нельзя, иначе весь город узнает, что я сдрейфил. Деваться некуда, пора идти на поклон к Белику.