Результатом бурной деятельности явилась десятистраничная справка «Состояние книгоиздательства в странах к Югу от Сахары», отправленная на имя председателя Правления ВААП. Собака была зарыта на последней странице, озаглавленной «Выводы и предложения». В ней я деликатно подталкивал руководство к мысли, что одно лишь появление советского стенда на Всеафриканской выставке, обеспечит оглушительный пропагандистский успех и вызовет скрежет зубовный в стане идеологического врага. Бумага ушла «наверх», все мыслимые сроки прошли, но указаний от руководства не поступало.

Спустя месяц, позвонил непосредственный начальник Михаил П.:

— Старик, ужми свою челобитную по Нигерии до полутора страниц. За подписью руководства пойдёт в ЦК. Срок — один день, «конторе» это интересно.

Я возликовал.

Придётся поговорить и о хорошо знакомой людям нашего поколения «конторе», поскольку к моим зарубежным командировкам она имела прямое отношение.

В каждой уважающей себя организации, находилось немало людей из КГБ, а ещё больше «стукачей».

Что касается ведомств, имевших прямые зарубежные контакты, они были просто нафаршированы комитетчиками. Не буду рассуждать о побудительных мотивах, заставлявших граждан работать на эту фирму, но недостатка в них не ощущалось. Это был старый, добрый политический сыск. Занималось им знаменитое 5-е Управление, гордо именовавшее себя контрразведкой. Большинство его подразделений неусыпно выявляли инакомыслящих, работая по старой «околоточной» схеме, когда на вопрос: «Хто есть враг унутренний?» — служака бодро отвечал — «жиды, аблакаты и скубенты». Конечно, как и везде, там работали разные люди. Знал некоторых, которые почти откровенно тяготились своими обязанностями и мечтали перейти в другие Управления. Сейчас в преступлениях сталинского режима принято обвинять Феликса Дзержинского, как организатора тотальных репрессий. Позволю себе не согласиться. Как и отец, отношусь к этому имени с глубоким уважением. Не буду здесь развивать эту тему, скажу лишь, что никому не приходит в голову упрекать Назаретянина в испанской инквизиции, взаимной резне католиков и протестантов или жестоких гонениях на старообрядцев.

В нашей фирме сотрудников Комитета было предостаточно. Сложилось впечатление, что они не очень затрудняли себя маскировкой. Меня сразу предупредили, с кем не стоит обмениваться политическими анекдотами. Как шутили товарищи по работе — «секрет полушинели — не секрет». Похоже, что «who is who» знали не только мы, но и зарубежные партнёры. Как-то, одна западногерманская газета опубликовала фотографию нескольких человек из делегации Агентства на Франкфуртской книжной ярмарке. Из четырёх сидевших за столом в кафе трое были из «конторы», причём в подрисунке точно сообщались их звания.

Примерно через полгода после моего появления в Агентстве, поступило предложение, от которого не принято отказываться. Мы сидели в ресторане Домжура (в то время я с энтузиазмом избавлялся от денег, заработанных в Индии), когда один уважаемый в Агентстве человек, к тому же в серьёзных чинах, не мудрствуя лукаво, стал вербовать меня в «стукачи».

Ещё находясь в нежном пионерском возрасте, я назвал Павлика Морозова сексотом, после чего родители были срочно вызваны в школу, и им пришлось долго оправдываться перед завучем. Досталось и мне.

С годами я несколько поумнел и поэтому на лестное предложение «стучать» на коллег ответил, сработав под Швейка. Дескать, будучи убеждённым большевиком-ленинцем, всегда и везде …, ежели увижу или услышу…, но подписывать что-либо не хотел бы. Человек он был не глупый, мы допили бутылку и расстались друзьями. В течение некоторого времени ожидал осложнений, но санкций не последовало. Без проблем прошла командировка на одно серьёзное международное мероприятие в Варшаву, под выездной характеристикой стояла и его виза. Пронесло.

За четыре года до описываемых событий в Агентстве появился Михаил П., назначенный заместителем начальника Управления, в которое входил наш отдел.

Стройный, подтянутый, скромно, но элегантно одетый.

Он был вежлив со всеми, негромко говорил, редко улыбался, но от него исходила какая-то благожелательная энергетика, что заметили все. Своим спокойствием, порядочностью, умением слушать, он походил на моего отца, хотя был всего пятью годами старше меня.

Было известно, что его отозвали в Москву по состоянию здоровья с должности атташе по культуре из одной европейской страны. Вскоре мы стали «на ты», а со временем действительно подружились. В связи с болезнью его перевели в так называемый действующий резерв ПГУ[7], в группу РТ (разведка с территории). Выходец из семьи московских интеллигентов, Миша получил прекрасное образование. В начале войны его отцу, человеку известному в творческих кругах, предложили высокую должность в тылу, но он пошёл в ополчение и погиб под Москвой вместе с тысячами других добровольцев.

Миша долго присматривался ко мне, испытывал на разрыв и сжатие — извечное «доверяй, но проверяй». Система работала серьёзно. Даже за ним после возвращения из Европы около года ходили «топтуны». Забегая вперёд, скажу, что наша дружба длилась почти десять лет. Он ушёл из жизни уже будучи на пенсии и похоронен со всеми воинскими почестями среди героев-афганцев.

Руководство «конторы» срочно требовало от него помощника, а ошибка в выборе могла стоить дорого. Как он впоследствии говорил, его привлекло во мне интересное сочетание бесшабашного авантюризма и жёсткого самоконтроля — качества, привитого отцом. Не для передачи детишкам скажу, что частенько рисковал, садясь за руль после крепких возлияний, но за сорок лет, сменив одиннадцать автомобилей, совершил лишь две мелкие аварии, в которые угодил абсолютно трезвым. Кстати, умение пить тоже входило в арсенал «молодого бойца». Ну, с этим у меня было всё в порядке.

Выпивать и курить начал с четырнадцати лет, когда в поисках приключений проводил вечера на тёмных йошкар-олинских улицах. Учителями были тёртые урки, откинувшиеся с многочисленных зон Поволжья в знаменитом 53-м. Большинство снова вернулось за решётку, успев воспитать себе крепкую смену. Извините, опять отвлёкся.

Позднее узнал, что «добро» на мою кандидатуру было получено не сразу, в связи с предыдущим отказом сотрудничать с «пятёркой». Хотя отношения между Управлениями внутри Комитета были не безоблачными, но повторная вербовка «отказника» считалась нарушением корпоративной этики.

Приглашение Миши к сотрудничеству с внешней разведкой принял без колебаний, и он стал моим «ведущим офицером».

Справочно (о разведчиках) Когда, наконец, родители приобрели свой домик в Томилино, и появилась возможность принимать гостей, к нам стали приезжать друзья отца, как мне двадцатилетнему казалось — «старые грибы». Некоторые уже пенсионеры, другие на преподавательской работе. Слушать стариков было безумно интересно.

Жизнь, вернее работа, разбросала их по всему свету, кто-то провёл семь лет в Индонезии, из которых, будучи нашим агентом, отсидел год в джакартской тюрьме. Другой выпускал еврейскую буржуазную газету в Нью-Йорке, затем тоже сидел четыре года, но уже у нас, благодаря чему остался жив. Его выпустили и отправили на фронт только в начале 45-го.

Один, похожий на арбузное семечко толстячок, уверял, что сделал для кубинской революции больше, чем Фидель Кастро. Во всяком случае, сам генерал Батисто называл его другом. По возвращении в страну, и находясь в забвении, он ютился в Москве по съёмным углам. Об этом написал Никите Хрущёву, прося предоставить его семье квартиру. Как ни странно, квартиру дали, но в Минске, там же предоставили место заведующего кафедрой иностранных языков в университете.

Чаще других у нас бывал милейший и интеллигентнейший, назовём его З. Левин, лично знавший Филби, Фишера и других легендарных разведчиков. Его с женой «забросили» в Америку через Китай и Канаду. На это ушли годы. В США он преподавал в университете, одновременно работая в одной из подкомиссий Сената. В перерыве между лекциями ему сообщили о провале. Не заходя домой, на чужой машине, он в три дня пересёк страну и покинул Америку в трюме советского парохода, ожидавшего его в порту и под разными предлогами откладывавшего отплытие.