Следующая должность утверждается в ЦК. Тому, кто сунется с моим представлением, запросто намылят шею, к тому же и у генерала есть дети.

Будучи заведующим отделом и, конечно, «выездным», по негласному табелю о рангах я мог рассчитывать на две, иной раз три командировки в год. В те времена «выездной» звучало гордо как космонавт, но с флёром таинственной значимости.

О, это сладкое слово «загранкомандировка»! В стране, где туристическая путёвка в Болгарию была доступна лишь жёнам больших начальников и победителям соцсоревнований, возможность отправиться «за бугор» становилась мечтой почти несбыточной. «Белым воротничкам» из министерств и ведомств иногда удавалось выскочить в так называемые «краткосрочки», но борьба за них порой напоминала петушиные бои с неограниченным числом участников, где все против всех и каждый за себя.

Справедливости ради следует сказать, что к этому времени несколько тысяч советских спецов — мастеров и инженеров уже прошли через Ассуан, Бхилаи, Бокаро. Рабочему классу доверяли больше, чем вонючей интеллигенции, да и без них на гигантских стройках действительно не обойтись.

Жизнь и быт наших сограждан за рубежом за колючей проволокой мало отличались от положения заключенных в зоне или на «химии». Знаю об этом не понаслышке. Непривычный климат, идиотские запреты, а главное — добровольный режим строжайшей экономии, превращали длительное пребывание за рубежом в тяжёлое испытание. Зато, вернувшись через два года, в родной Жданов или Свердловск, счастливчик приобретал чёрную «Волгу» — символ жизненного успеха — на ней разъезжали секретари райкомов. Простой смертный в очереди за «Москвичом» стоял лет десять.

Однако, отвлёкся. Утомлённый Читатель вправе спросить, как в известном анекдоте о капризном генерале, «А когда же будет про жопу»? — то есть о Нигерии. Будет, скоро будет. Кстати, о жопе.

Справочно (о жопе) У меня был друг Володя, с нежной фамилией Фиалков, драчун и любитель выпить, кандидат в мастера по самбо в полутяжёлом весе. Был, потому что к великому сожалению, его уже нет. Он славился своими язвительными экспромтами и эпиграммами.

На тридцатилетие моего младшего брата Володя прочитал великолепное поэтическое поздравление, написанное им в подражание ломоносовской «Оды на день восшествия на престол Елизаветы Петровны», где в третьем лице, высоким штилем воспел действительные и мнимые достоинства юбиляра. Гости восторженно хлопали.

Брат в смущении буркнул что-то вроде «Ты забыл упомянуть о моём геморрое».

Володя невозмутимо доел порцию крабов (самую ходовую и дешёвую закуску тех лет), встал и торжественно произнёс: К сему, спешу добавить, На жопу он гнилой, В неё он свечи ставит И лечит геморрой.

Сермяжная простота экспромта прекрасно оттенила манеризм поздравления и оказалась настолько неожиданной, что народ начал хохотать лишь несколько минут спустя. В нашей компании острословов хватало. Иных уж нет, а те далече. Между прочим, таких роскошных женских поп, как в Нигерии, я не видел даже в России.

Вернёмся к нашим баранам. Нигерия всё ближе.

Мои командировки случались в основном на международные книжные выставки, чаще в страны тогдашнего социалистического лагеря. В Париж, Стокгольм или Болонию вояжировало большое начальство.

Мне довелось участвовать во многих международных семинарах, симпозиумах, встречах писателей и издателей, которые постоянно проводились у нас и за рубежом. Уже работая в Агентстве, удалось слетать в любимый город Калькутту. Многоликая и многорукая, как боги Индии, приветливая и безжалостная; то бурлящая праздниками, то взрывающаяся социальными конфликтами, Калькутта очаровала с первого приезда ещё в июне 73-го. Когда-нибудь соберусь с силами и расскажу об этом городе и моих приключениях в нём. Извините, отвлёкся.

По-прежнему манили тропики, куда в Агентстве никто не рвался, а идеологический Отдел ЦК требовал усиления работы со странами третьего мира. Пожалуй, это были единственные указания Отдела, которые я приветствовал.

Жизнь не шла, а неслась и радовала постоянной сменой декораций. Бывало утром, где-нибудь под тропиком Рака, я в майке и джинсах разбирал модули выставочного стенда, днём уже в белой рубашке и галстуке сидел на переговорах, а вечером в свадебном костюме шаркал ножкой на торжественном приёме. Порой прямо с банкета везли в аэропорт, в самолёте надевал свитер и доставал пальто, а на следующий день в ватнике и сапогах перебирал мёрзлый картофель на московской подшефной базе. Sick and sweet, как говорят англичане.

Наши командировки редко продолжались больше недели, а делегации обычно состояли из трёх — четырёх человек. Как правило, в группу включали штатного сотрудника из «откуда надо» или своего «стукача», который следил за тем, чтобы народ не перепивал, не забредал на порно-шоу, стриптиз или, упаси, Господи, в бордель. Осторожность в определённой степени была оправдана. Под угрозой компромата, чиновник любого ранга мог выдать не только секреты, если он их знал, но и маму родную. Борьба за нравственность «хомо советикус» велась с революционной принципиальностью и рабоче-крестьянской яростью на всех фронтах.

Люди рвались в загранкомандировки не столько из-за желания увидеть закрытый для нас мир, сколько с надеждой прибарахлиться. В стране с этим было бедновато.

Готовились к выезду капитально. С целью сбережения жалких командировочных, «туда» брали с собой всё — от соли и сахара до спичек и кипятильника, главное — продержаться неделю и не протянуть ноги от голода. Многие везли передачи для знакомых, у таких счастливчиков появлялся шанс перекусить в гостях. Передавали и письма, что было строжайше запрещено.

Наиболее предусмотрительные прихватывали в качестве подарка буханку чёрного хлеба. В тропиках его действительно не хватало, но в Европе, краюха чёрного на обеденном столе у загранработника, демонстрировала коллегам тоску по родине и неразрывную связь с народом, как серебряный лапоть на рабочем столе Ивана Тургенева в его парижских апартаментах.

Командировочные без остатка тратились на шмотки и сувениры для родных, друзей и секретарш начальников. За ввоз личной валюты обратно в страну можно было получить пять лет, а беспошлинной торговли в аэропортах ещё не существовало. Половина последнего дня командировки, как правило, проходила в беготне по магазинам. Из заморских стран на продажу везли парфюмерию, кассетные магнитофоны и джинсы, в качестве сувениров — зажигалки, ручки, жвачку и прочую мелочь, которой у нас тогда не было.

Помню, в Белграде я покупал сувениры по списку, в котором было более двадцати фамилий. Оформление в Югославию шло как в капстрану, поэтому и подарков от меня ждали соответствующих.

Одежду тоже надо было продумать. В загранкомандировку рекомендовалось брать запасной костюм для официальных приёмов, приличные туфли и галстук, желательно ещё не облёванный. Такой галстук и второй костюм имелись не у всех, некоторым приходилось одалживать. В тропиках запрещалось появляться в шортах и пробковом шлеме, дабы не напоминать туземцам о колониальном прошлом.

Сейчас вспомнил свою сотрудницу, которая сошла с трапа самолёта в Калькутте мартовским днём в меховой шапке и сапогах, неся в руках беличью шубку. Привезли её в гостиницу в полуобмороке. Кондиционеров в автомобилях тогда не было.

Однажды в начале сентября, по долгу службы просматривая зарубежные книгоиздательские журналы, наткнулся на материалы о первой Всеафриканской книжной выставке. Её проведение намечалось на февраль, в городе Ифе в Нигерии. Информация представляла профессиональный интерес, и я немедленно загорелся идеей. Во-первых, участие в выставке открывало возможности установления прямых связей с африканскими издателями, во-вторых, появился шанс своими глазами увидеть мечту детства — Чёрный континент.

За несколько недель ухитрился собрать серьёзный материал по книжному рынку стран экваториальной Африки. Встретился со специалистами Иностранной комиссии Союза писателей, переговорил в институте Азии и Африки, просмотрел множество справочников и получил ценную информацию во внешнеторговой фирме «Международная Книга», которая давно держала в Лагосе своего представителя.