Осень и начало зимы провели в привыкании друг к другу, в узнавании друг друга и обычных для медового месяца ласках; зная о взаимной симпатии, не переставали кокетничать: «Ну, скажи, что ты меня любишь». - «Ну, конечно, люблю, ты же знаешь». - «Нет, скажи ещё, мне приятно слышать это в сотый, тысячный раз». - «Я тебя люблю». - «Громче, непонятно». - «Я тебя люблю». - «Черт возьми, почему ты шепчешь? Говори отчётливо, ясно». - «Я тебя люблю, чтоб ты провалился!!!» - «Совершенно другое дело, верю, верю».

    А в канун Рождества молодая пара получила официальное приглашение императора на торжественное освящение храма Святой Софии. Собирались тщательно и оделись празднично - в дорогие шерстяные плащи с меховой оторочкой, и, хотя идти от их дома до собора было минут десять, ехали, как и подобает людям их сословия, в паланкине.

    Площадь перед церковью буквально бурлила, все хотели если не попасть внутрь (без особых приглашений не пропускали), то хотя бы увидеть, как пройдут император и императрица со своими свитами. Выстроенные гвардейцы сдерживали толпу. Приглашённые двигались по ковровой дорожке. Падал небольшой снег, но мгновенно таял и не омрачал торжественности момента.

    Храм стоял тёмной глыбой, чем-то походя на медведя, готовящегося к прыжку; чуть приплюснутый главный купол, боковые, вдавленные в стены купола лишь усиливали впечатление грандиозной сжатой пружины. Это издали, на солидном расстоянии, не имея возможности всматриваться в детали. А по мере приближения вроде бы казалось, что пружина медленно распрямляется и «медведь» встаёт на задние лапы. Купол вырастал, поднимался выше, выше, закрывая собой половину неба. Перед входом расстилался двор-атриум, окружённый портиками, посреди - мраморный фонтан. Сторона атриума, примыкающая к храму, составляла внешний притвор (нартекс), сообщавшийся со вторым, внутренним притвором грандиозными резными дверями.

    А в саму Софию вели девять бронзовых дверей. Средние - обширные и высокие - назывались Царскими и предназначались для прохода самого императора.

    Евфимия, глядя на это чудо архитектуры, сжала руку мужа:

    - Боже, Фотий, как же замечательно! Неужели смертные могут так построить?! Прямо кажется, что возведено Небесами!

    - Небесами и есть, - согласился тот, - ибо без Небес ничего с нами не случается.

    Но ещё сильнее потрясало воображение внутреннее убранство собора. Облицованные разноцветным мрамором колонны в три обхвата, уходящие в поднебесье и поддерживающие купольные арки. Бесконечные ряды окон, каждый ряд своей формы, но в единой гармонии с целым. Отражение блеска свечей в золотистой мозаике и росписи стен. Купол - точно звёздное небо, от величия которого перехватывает дыхание. И внимательный, проникающий в душу взгляд Христа, смотрящего с центральной плиты.

    Все входящие разделялись на два потока - в те далёкие времена женщинам и мужчинам полагалось в храме находиться отдельно, в разных галереях.

    Фотий потерял Евфимию из виду, та мгновенно исчезла в пестроте плащей и накидок высокопоставленных дам. Он вздохнул и подумал: «Ничего, не потеряется, взрослая уже», - и переключил внимание на происходившую службу, слушал пение хора - чистое, прозрачное - и акустика собора придавала ему объем и величие. Резко пахло ладаном и мирро. Несмотря на большое скопление прихожан, не было ни духоты, ни жары, и дышалось спокойно, полной грудью.

    Император сидел на положенном ему месте - золотом троне в центре большого круга на полу, Фотий видел лишь часть лица самодержца: щеку, небольшое пухлое ухо с плохо развитой мочкой. Подбородок, покрытый негустой порослью. Редкие волосы под короной-стеммой… Заурядный человек, если снять с него дорогое убранство и лишить скипетра с державой; почему все считают его великим, полубогом, поклоняются, подчиняются и лобзают туфли? Слушаются, исполняют приказы - часто неразумные? По его велению убивают других? Почему его именем называют города? Ставят его статуи? Почему по его прихоти завоёвывают дальние страны, покоряют, истребляют народы? Почему едва не убили во время «Ники», а потом опять безропотно подчинились? Кто стоит за ним? Неужели Он? Без Его вмешательства ничего не бывает. Почему же Он выбрал Юстиниана? В чём здесь тайный смысл?

    Патриарх Мина проводил освящение храма. Здесь же был апокрисиарий Папы Римского - Сильверий. В малых кругах, начерченных на полу, находились и другие высокопоставленные лица - Иоанн Каппадокиец, Пётр Варсима, Пётр Патрикий, Гермоген, Трибониан, Павел Силенциарий, прочие высшие чиновники и сенаторы. Анатолий, управляющий императорскими дворцами, обратился к Фотию вполголоса и сказал:

    - Да, такой собор поднять не любому под силу. Лишь титанам, вроде нашего государя. Он, входя в Царские врата, нынче так вскликнул: «Слава Богу, признавшему меня достойным для свершения такого труда! - и добавил: - Я тебя победил, о, Соломон!» Ибо самый грандиозный храм на земле был до этого выстроен Соломоном в Иерусалиме.

    - Неужели Святая София больше? - удивился Фотий.

    - Да, и больше, и выше. - И привёл в доказательство причт собора: 60 священников, 100 диаконов, 40 диаконис, 90 иподиаконов, 110 чтецов, 25 певчих и 100 привратников - итого 525 человек! Это не считая других работников храма - экономов, нотариусов и хранителей архивов.

    Между тем пасынок Велисария обратил свой взор на императрицу, находившуюся в женской галерее: разрисованное красками лицо, рыжеватые, явно крашеные волосы, подведённые брови. Не лицо, а маска. И какой- то остановившийся взгляд. «Может, нездорова? - догадался молодой человек. - Впечатление, что стоит из последних сил, опасаясь упасть. Странные дела».

    Да, предположение было верным: у её величества в этот день приключился приступ дурноты, очень сильно кружилась голова и дрожали коленки. Даже опасалась, что не сможет выдержать церемонию освящения храма, но придворный лекарь Фока дал ей несколько успокоительных снадобий, и она пришла в чувство. Распорядилась положить на щеки и под глазами больше грима. Феодора стояла, опираясь на золочёный посох, чувствовала, как капельки пота проникают сквозь краску на висках и носу, очень хотела их промокнуть, но боялась, что этот жест будет выглядеть не по-царски. И твердила про себя: ну, скорей бы, скорей бы всё закончилось! Впрочем, благотворный воздух собора действовал и на неё умиротворяюще; дурнота отступала, дрожь в коленках делалась не такой сильной. Феодора облегчённо вздохнула: вроде ничего, не ударила в грязь лицом и не опозорилась перед всей столицей.

    Колокольный звон возвестил о завершении службы. Выйдя из ворот, под усилившийся снег, и надев свою бархатную шапочку, Фотий начал поджидать Евфимию. Та пришла с пылающими щеками и торжественно сообщила:

    - Василиса говорила со мной! Хочет, чтобы я вошла в её свиту, стала придворной дамой. Ты не против, милый?

    Он ответил:

    - Не могу быть против, если таково желание государыни.

    - Дело в том, что обязанности придворной дамы означают частые отлучки из дома.

    - Ничего, смогу это пережить.

    Посмотрела на него с благодарностью:

    - Ты такой у меня хороший, славный. Я люблю тебя очень-очень сильно.

    - Я люблю тебя, Фима, тоже - больше всех на свете.

    Вскоре Евфимия, возвратившись из дворца, где её обязанностью было развлекать Феодору после терм пересказом городских сплетен, объявила мужу, что императрица ждёт его у себя в палатах для ответственного задания.

    - Что ещё такое? - он состроил рожу. - Снова ехать в Пентаполис или куда подальше?

    - Или куда поближе, - улыбнулась она. - Хочет, чтобы ты преподавал её внуку боевые искусства.

    - Ой, да я и не учил никогда подростков.

    - Он уж не подросток, а юноша - скоро будет семнадцать. И потом, бабушка боится посвящать в свои тайны посторонних людей. Ты же - свой.

    - Неужели Юстиниан не знает, кем приходится Анастасий Феодоре?