Что касается Феодоры, он впервые усомнился в истинности доноса - слишком сильно её любил, - но совсем отмести его тоже не хотел. Помнил историю с Имром-ул-Кайсом. И тогда ведь до конца не раскрыл - совершилась ли измена или нет. Просто не желал доставлять неприятности ни себе, ни ей. Вроде бы простил, постарался вычеркнуть из памяти. Но теперь задумался: может быть, действительно? У него рога? Главное, обидно, что Юстиниан ей ни разу не изменил за всё время. Не имел потребности и желания. Занимался государственными делами, строил свою империю, укрепляя вертикаль власти и Церковь. А супружеский долг исполнял не часто… А она, выходит, не могла устоять от соблазнов?… Или клевета? Оговор, обман, и ему смешно беспокоиться? Как установить истину?
Для начала он решил объясниться с женой, а потом, если надо, подключить и заплечных дел мастеров, чтобы пытками на дыбе выбили всю истину из Фаэтета и Ареовинда.
Василиса приехала под вечер и буквально сразу после корабля, даже не зайдя в термы, не переодевшись, поспешила к супругу, совершенно не понимая, что произошло, почему её вызвали столь бесцеремонно. И застала мужа, как всегда в это время, у себя в кабинете за столом, на котором были навалены груды свитков. Посмотрев на неё, вошедшую, он не удивился, бросил беглый взгляд и сказал:
- А, с приездом, душенька… Рад, что ты здорова…
Государыня встала у него за спиной в нервном замешательстве и спросила:
- Что случилось, Петра?
Продолжая писать, автократор проговорил:
- Что случилось? Разве что-то случилось? Я не понимаю.
- Ты не понимаешь? - задохнулась она. - Прерываешь мой отдых, требуешь немедленно прибыть во дворец - и не понимаешь?!
Самодержец бросил перо и потёр глаза, вроде бы уставшие от серьёзной работы. Широко зевнул:
- Так, безделица, извини, если потревожил.
Феодора села напротив:
- Раз ведёшь себя так, значит, не безделица. Я успела изучить твой характер.
Он расхохотался:
- В самом деле? И каков мой характер в данном случае?
- Если ты взбешён - быстро остываешь и легко прощаешь. Если улыбаешься, притворяешься беззаботным и воркуешь ласково, то потом казнишь.
- Бог ты мой! - изумился царь. - Неужели я такой лицемер?
- Ты не лицемер, но по хитроумию сродни Одиссею. Словно кот, который играет с мышкой, прежде чем загрызть.
- И кого, по-твоему, я желаю загрызть сегодня?
- Видимо, меня.
Брови императора взмыли вверх:
- Разве есть за что?
- Если ты захочешь - найдёшь.
- Даже на пустом месте?
- Из любого пустого места можно сделать полное. Например, мои религиозные взгляды. Под предлогом борьбы с манихеями и меня извести нетрудно. Ну, не извести, а насильно постричь в монахини. И услать в дальний монастырь.
Василевс побарабанил пальцами по столу:
- Я пока не думал об этом, но, вполне возможно, так и поступлю. Упеку тебя куда-нибудь в Лазику - сделаю игуменьей, всё-таки была государыней! - а затем женюсь вторично. Почему бы нет? Мне всего только пятьдесят пять исполнилось. Даже, вероятно, успею заиметь наследника. И дожить до его совершеннолетия, чтобы завещать трон.
Он следил за её реакцией, наслаждался трепетом, сменой настроений. По глазам читал: верила и не верила в мужнины угрозы. Понимала, что вряд ли так супруг накажет, но, с другой стороны, мог вполне. Если раскусил… Под конец тирады не выдержала, на высокой ноте воскликнула:
- Петра, дорогой! Ты меня пугаешь. Неужели в самом деле хочешь со мной расстаться?
Автократор ничего не ответил, покопался в пергаментах и откуда-то снизу вытащил нужный свиток. Бросил его жене:
- Почитай, скажи в своё оправдание что-нибудь.
Женщина дрожащими пальцами раскатала грамоту. Пробежалась по строчкам, побледнела, ахнула. Опустила руки. Посмотрела на правителя с болью. И проговорила:
- Получается, ты поверил? Гнусной клевете, вылитым на меня помоям?
Царь провёл ладонью по своей бородке:
- Докажи обратное. Буду рад послушать.
Феодора сказала:
- Снова попираешь презумпцию невиновности? Ты всегда считал её основой современного права. Почему же в который раз не считаешься с ней в семейной жизни?
- Потому что юриспруденция и семейная жизнь - не одно и то же.
- Нет, не вижу разницы. Здесь меня обвиняют в прелюбодействе. Вот и пусть докажут, как доказывают в суде. Доказательств нет - значит, невиновна. Ведь любое сомнение надо толковать в пользу обвинённого.
Василевс саркастично передразнил:
- «В пользу обвинённого»! Вот сейчас и выясним… Раб Ареовинд числится в твоём окружении в Иероне?
Женщина пожала плечами:
- Честно говоря, я не помню. Вроде был такой. Надобно спросить Фаэтета.
- Спросим, спросим, обязательно спросим.
- Ну, допустим, есть. Что из этого вытекает?
- Что из этого раба вытекает, я могу представить…
- Ах, не говори пошлостей! - сморщила лицо государыня.
- О, какие мы нежные и легкоранимые!
- Если Ареовинд действительно есть, это ещё не значит, что мои отношения с ним носят непристойный характер.
- Докажи.
- «Докажи, докажи»! Только не требуй, как с ул-Кайсом, чтоб его убили.
Царь ответил невозмутимо:
- Почему бы нет? Имр был царевич, тем не менее ты его отравила. Так неужто пожалеешь раба?
- Имр был не христианин. А мои рабы - все крещёные.
- Это отговорка. Просто пожалела наложника.
- Я - наложника? - на висках у его жены вздулись вены. - У меня нет наложников.
- Фаворита, любимчика - как тебе угодно.
Василиса продолжала настаивать:
- Я верна тебе, Петра. Как не стыдно верить всяким гнусным наветам?
- Докажи. Убей.
- Где твоё христианское милосердие? Первая Заповедь гласит…
- Ты же нарушаешь Заповедь: «Не прелюбодействуй»?
- Я не нарушаю.
- Вот и докажи.
- Совершить греховный поступок, чтобы доказать, что безгрешна?
- Чепуха. Убей.
- Нет, не стану.
- Значит, разойдёмся.
Феодора от негодования даже поднялась:
- Сам подумай, Петра: получается, что с прелюбодейкой жить тебе претит, а с убийцей - нет?
Он развеселился:
- Ты умна, как и прежде. Этот парадокс мне не приходил в голову… Всё же я считаю, что прав. Жить с убийцей лучше, чем с падшей. Ибо сам посылаю на плаху каждый день. Но супруге не изменял ни разу.
Государыня снова села. Положила руки на стол и сцепила пальцы. Руки были жилистые, выдававшие её возраст. «Да, она сильно постарела, - оценил про себя Юстиниан. - Вижу часто и не замечаю нередко, потому что привык. А расстались на два летних месяца, и теперь заметно… Старость её не красит. Добрые люди, даже не красивые в молодости, с возрастом становятся лучше. А красавицы-злюки, отдающиеся порокам, превращаются в ведьм… Каково мне с ведьмой? Вдруг задумает меня отравить? Надо общаться с ней поменьше. И всегда есть отдельно».
- Хорошо, я согласна, - с болью в голосе произнесла василиса.
Царь не сразу понял:
- Как? На что ты согласна?
- Пусть Ареовинда убьют.
- Нет, не «пусть» - ты сама должна всё устроить. А иначе не доказательство.
- Хорошо, я сама устрою.
- Чтоб доставили во дворец его голову.
- Это ещё зачем?
- Потому что на самом деле можешь не убить, а услать куда-нибудь с глаз долой. Нет, нужны доказательства.
- Хорошо, Фаэтет привезёт во дворец голову.
- И затем поклянётся на кресте, что сия голова - Ареовинда.
- И затем поклянётся на кресте…
Император удовлетворённо кивнул:
- Вот хотя бы так.
Феодора подумала: «Я его ненавижу. Господи, какой был задорный, жизнерадостный мальчик! Как его изменила власть! Превратился в желчного, подозрительного тирана. Где ты, мой Петра? Умер, испарился. Я живу с чудовищем. И сама превратилась в такое же чудовище. Убиваю Ареовинда только для того, чтобы оставаться при муже, на троне, и ещё десять лет называться императрицей. Уж не лучше ли уйти в монастырь? Нет, не лучше. Всё предрешено. Просижу на престоле ровно десять лет, а потом погибну. Так предсказывают гадания. Он переживёт меня на семнадцать лет, но один не сможет совершить ничего великого. Мы умеем действовать только вместе. Друг без друга превращаемся в заурядность…»
