- Так узнай! Узнай! - стиснул кулаки император. Но потом быстро передумал: - Нет, не надо. Я уж сам как-нибудь устрою… Хорошо, иди. - Поглядел на кланяющегося эпарха двора и спросил печально: - Как ты думаешь, я рогат?

    Покраснев, вельможа ответил:

    - Не могу помыслить…

    Подойдя к нему почти что вплотную, сын Савватия произнёс мирным тоном:

    - Нет, скажи, как есть. И без церемоний. Просто как мужчина мужчине. Как приятель приятелю. Ты не исключаешь измены?

    У чиновника выступили капельки пота на лбу:

    - Я не исключаю, ваше величество…

    Застонавший Юстиниан отвернулся. Пробубнил чуть слышно:

    - Сука, тварь. Как была гетерой, так и осталась… - И возвысил голос: - Хорошо, ступай. Я тебе не забуду этой услуги. Сделал правильно.

    Дверь за Иоанном закрылась. Пётр сморщился и заплакал горько, словно пятилетний ребёнок. Помнил, как однажды, будучи ещё маленьким, он повздорил с отцом и сказал Савватию: «Ты - дурак!», а отец при всех снял с него порты и отшлёпал звонко ладонью; мальчик убежал на конюшню, рухнул в сено и залился слезами - от обиды и унижения, от безвыходности, бессилия. Точно так плакал и теперь. Повелитель большей части христианского мира. Полубог. У которого в руках миллионы жизней… Жалкий, оскорблённый и опозоренный. Кем? Своей женой! Той, которую он любил больше всех на свете!…

    Вытащил платок из-за пояса, вытер слезы и надсадно высморкался. Зло проговорил:

    - Вышлю в монастырь. И её, и Комито вместе с Антониной. Чтобы духу их не было в Константинополе. Шлюх продажных.

    Сел, закрыл глаза, кое-как отдышался. Снова произнёс для себя самого:

    - Впрочем, может, врут? Искажают факты, чтобы нас поссорить? Феодора - монофиситка, многих раздражает, а её контакты с монофиситами из Египта вызывают гнев патриарха… Не хотят ли её убрать? Опорочить в моих глазах и услать подальше? - Он опять поднялся. - Как я мог поверить? Феодора и какой-то араб? Чушь, нелепица, бред больного воображения. Видел я этого араба. Да, его приводил Нарсес. Плохо помню, что ему хотелось… Кажется, просил денег. Совершенно верно: чтобы я помог подавить мятеж у него на родине и затем располагал им в качестве защитника наших рубежей в провинции Аравия… Надо спросить Нарсеса, чем всё дело кончилось. Видимо, пришлось обещать поддержку. Милый молодой человек, да ещё поэт. Неужели Феодора польстилась? Нет, невероятно. всё- таки она меня любит. И потом - долг императрицы… Женщина с умом даже при минутной симпатии не позволит себе расслабиться… Ну, а вдруг сломалась, уступила чувствам? Господи, как страшно! Ведь она - единственный близкий человек, на которого можно опереться… Если ей не верить, то кому же верить?!

    Взял кувшин с холодной водой (самодержец почти что не пил вина с тех пор, как вступил на престол, - лишь кагор во время таинства причащения; просто не испытывал к вину склонности; и ещё - опасался отравления), быстро наполнил золотой кубок и с немалой жадностью осушил. Вытер губы, сам себе сказал:

    - Я сейчас пойду и проверю. Любопытства ради. Сразу станет ясно. - Кое-как уложил пергаменты в кованый ларец и замкнул ключом, что висел у него на поясе, а чернильные принадлежности бросил в беспорядке. Взял свечу, подошёл к стене, где стояла фальшивая колонна, и нажал на скрытый за ней рычаг. Часть колонны сдвинулась, образуя вход на чёрную винтовую лестницу; освещая путь пламенем свечи, стал спускаться вниз, а затем по тайной галерее перебрался в гинекей - там жила императрица; и опять по винтовой лестнице начал подниматься в её спальню. Этот переход был придуман для того, чтобы слуги во дворце меньше знали об интимной жизни царственных особ.

    Снова сдвинулась часть фальшивой колонны, и Юстиниан оказался в будуаре у василисы. Самодержец прислушался, сделал шаг к высокому ложу под балдахином, отстранил занавеску и взглянул внутрь. Ложе оказалось пустым. У монарха перехватило дыхание, а свеча в руке мелко задрожала. Он почувствовал, как с чудовищной скоростью бьётся сердце. И от пота становится мокрой шея.

    Прошептав ругательства, автократор спустился по чёрной винтовой лестнице на другую галерею - ниже первой - и пошёл не в сторону собственных палат, а к подземному переходу из Большого дворца в Вуколеон, где, как утверждал Иоанн, Феодора встречается с этим арабом. «Главное - застать их врасплох, - колотилась мысль в распалённом мозгу императора, - уличить на месте. И тогда пощады не будет. Кайса - бросить на растерзание диким животным. А её постричь в дальнем монастыре. Где-нибудь в Армении. Пусть якшается со своими монофиситами. Проливает слезы по утраченному могуществу». Начал подниматься по новой лестнице. И, открыв потайную дверь, вышел в задней комнате малого дворца. Миновав узкий коридор, неожиданно столкнулся с караульным-евнухом.

    - Кто здесь? - звонко выпалил тот.

    - Что, не узнаешь своего владыку? - бросил василевс и свечу поднёс чуть ли не к глазам.

    У скопца задрожали губы:

    - Ваше величество… я не ожидал…

    - Он не ожидал!… Все не ожидают, кто надеется избежать кары за грехи… Где укрылись эти мерзавцы? Говори немедля!

    - Кто? - отпрянул охранник.

    - Будто сам не знаешь! Ну, веди, болван, или я велю, чтоб тебя лишили не только достоинства, но и головы!

    Стражник засеменил по большому коридору, а затем на женской половине повернул к одной из дверей. Низко поклонился:

    - Как приказано вашим величеством…

    - Тихо! Замолчи! Дверь открой, - и вошёл в просторную комнату.

    За столом сидела императрица и неспешно лакомилась малиной. На полу, на маленьком пуфике, подогнув ноги вбок, Имр-ул-Кайс играл на кифаре и произносил какие-то слова на арабском. Оба вздрогнули при виде Юстиниана. В воздухе повисла жалобная нота, изданная тонкой струной.

    Феодора встала, и глаза её, расширенные от страха, были словно воды Босфора перед грозой. А поэт упал на колени и застыл, согбенный.

    Самодержец холодно спросил:

    - Как сие понять, дорогая? Почему принимаете посторонних мужчин тайно от супруга? Вы, наверное, предавались блуду?

    Василиса нервно прочистила горло и сказала робко:

    - Блуду? Да Господь с вами! Вы же видели: мы сидели совершенно невинно, полностью одетые, предаваясь исключительно духовным занятиям - пению и стихам.

    - Да, но почему ночью? Не в Большом дворце, а Вуколеоне? Под завесой секретности?

    Женщина ответила:

    - Дабы не тревожить ваше величество.

    Он воздел очи к потолку:

    - Ах, какая трогательная забота! Оба берегли мой покой! - перестал иронизировать и насупился: - Вы преступники оба и должны быть наказаны.

    - Мы преступники? - заломила руки императрица. - Мы преступники? В чём же преступление наше? Может, мы лежали в постели? Находились в опочивальне? Или же катались по полу? Ничего подобного! Слушать музыку и питаться малиной - нынче преступление?

    - Вы, сударыня, безусловно, знаете, что имею в виду.

    - Нет, не знаю, сударь.

    - Хорошо, извольте: просто я зашёл раньше или позже. Либо преступление уже совершилось, либо предстояло. Только и всего.

    Феодора возмущённо воскликнула:

    - Вы не смеете обвинять меня без наличия фактов. Вы, юрист, знаток юриспруденции! Где же ваша хвалёная рraesumptia? Или к частной жизни это не относится?

    Самодержец не выдержал и повысил тон:

    - Да, но почему ночью?!

    - Если ваше величество любит работать по ночам, отчего вы считаете, что другим нельзя?

    - Вы, по-моему, не работали.

    - Отдыхали. Тем более.

    - Женщина и мужчина отдыхают наедине. Ночью, по секрету от мужа. В потайном помещении… Этого достаточно для моих подозрений? Или у меня нет воображения?

    - Ваше воображение слишком пылкое. Между мной и ул-Кайсом ничего противозаконного не было. Я могу поклясться.

    - Даже на кресте поклясться?