- А кого именно? - оживился монарх, выводя по трафарету вздрагивавшей рукой «1е^Ь›.

    - Иоанна Каппадокийца…

    - Это можно, он достойный муж…

    - И его супругу…

    - Тоже хорошо.

    - И Петра Варсиму с супругой…

    - Ладно, я не против.

    - Феодору из Антиохии…

    У Юстина изогнулась левая бровь:

    - Кто такая?

    Пётр покраснел:

    - Ну, с которой… в общем, моя невеста…

    Василевс усмехнулся:

    - Ты опять за старое? Танцовщицу в патрицианки? Не осудят ли сенаторы нас? И его высокопреосвященство?

    Глядя исподлобья, молодой магистр оффиций ответил:

    - Феодора давно ведёт честный образ жизни.

    - Честной манихейки?

    - Нет, она готова вернуться в лоно православия.

    - Не свисти, не верю. Худшей еретички свет не видывал.

    Задрожав, племянник воскликнул:

    - Дядя, дядя!… Ваше величество! Вспомните свою любовь к покойнице Луппикине, царствие ей небесное! Взяли её в походе как военный трофей, а потом женились, сделали патрицианкой, а затем и императрицей! Почему же мне, единственному наследнику, вы отказываете в счастье жить с любимой женщиной? Пусть и грешницей, но раскаявшейся? Любящей меня беззаветно?

    Автократор выслушал его молча, проводя толстым пальцем по блестящему золотому трафарету. Проворчал негромко:

    - Что равнять Лулу с Феодорой? Та была рабыней волею судеб и кому попало добровольно не отдавалась. Поклонялась Троице Святой по канонам православия. А твоя эта шалопутка? Неужели других невест нет в Романии, более достойных?

    Пётр произнёс твёрдо:

    - Мне никто не нужен, кроме моей возлюбленной.

    - Вот осел упрямый, право слово… Ладно, не сердись. Где указ? Давай. Подпишу, согласен. Пользуйся тем, что иных наследников не имею, выбирать не приходится. - И вздохнул устало: - Дураки мы все, кто стремится к трону. Ничего хорошего в императорской власти нет. Даже императоры смертны. И не могут спасти от гибели близких своих. И не могут сделать людей счастливыми росчерком пера… А тогда зачем? Ты ещё не понял… Но когда поймёшь, будет слишком поздно.

    Вскоре сыну Савватия удалось получить благословение самодержца и на брачную церемонию. Празднество прошло скромно, без большого съезда гостей, в дальней церкви Хоры и Влахернском дворце, расположенном возле башни Анемы, где стоят Деревянные ворота. Сита говорил, что, коль скоро по недавнему указу василевса высшие чины и сенаторы могут теперь жениться на бывших танцовщицах, он в ближайшее время обвенчается с Комито, а тем более у них подрастает дочка Софья. Велисарий пришёл с Антониной, и на эту пару - молодых, красивых, весёлых - любовались чаще, чем на жениха и невесту. Впрочем, Феодора тоже была прелестна - в дорогих одеждах, усыпанных жемчугом, в филигранном венце и бусах из рубинов с гранатами. Изумрудные глаза прямо-таки сияли от счастья. А противный зуб оказался выбеленным и не портил улыбки. Ей под стать был молодожён - коренастый, розовощёкий, в тёмно-синем плаще магистра оффиций. И хотя им обоим было немало лет (мужу - сорок, а жене - даже сорок три), выглядели они нестарыми. Он - без малейшей седины, только с намечавшимися залысинами, а она седину закрашивала хной. Гости произносили здравицы, поражаясь изысканности блюд, и плясали в кругу незатейливые свадебные танцы - помесь греческих и славянских. Наконец повенчанных отпустили на брачное ложе, и они, оставшись наедине, долго обсуждали случившееся. Феодора без конца вспоминала:

    - Хор звучал изумительно, я растрогалась от многоголосицы певчих - так возвышенно, с настоящей святостью их псалмы лились. И его высокопреосвященство был на высоте, говорил душевно.

    - Да, и мне понравилось, - соглашался Пётр.

    - Даже хорошо, что дядюшка не пожаловал. Сразу бы пошла суета, беготня, хлопоты ненужные. Как же, василевс! Надо охранять, лебезить, приветствовать… Много шума, а толку чуть.

    - Да, чиновники-хлопотуны надоели. Сколько их вокруг развелось! Я бы уменьшил их число раза в три.

    Женщина сворачивалась клубочком у него под боком:

    - Вот и сократишь в своё время, Юстиниан…

    - Ох, не сглазь, не сглазь, родная. Сплюнь через левое плечо.

    - Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

    - Я по деревяшке ещё постучу, по славянской традиции. Древние славяне поклонялись деревьям, из деревьев вырезали божков и, прося у них милостей, ласково постукивали по ним. И произносили: «Ом-хайе!» То есть: «Славься, боже!»

    - Ом-хайе, - повторяла женщина. - Но в тебе ведь славянской крови немного?

    - Четверть будет. Четверть эллинской, четверть ромейской, четверть албанской. Квартерон называется.

    - Говорят, что когда много разных наций намешано, самые талантливые люди выходят.

    Он смеялся, обнимая её:

    - Да уж, мы такие! - Крепко целовал. - Жёнушка моя дорогая. Как же я люблю тебя, заинька, голубка! Каждую твою чёрточку, складочку, прожилку. Так бы и лобзал бесконечно. Кем я был без тебя? Сосунок, цыплёнок. Мало что понимал в жизни. Ты меня вдохновила на борьбу и на славу. Ты дала мне новое имя - Юстиниан. Пусть пока это тень Юстина, по-славянски - «Юстинко». Но ведь часто тень по величине превышает сам объект!

    Феодора тёрлась о его плечо:

    - Ты перерастёшь. И твоя колонна будет выситься на Августеоне - затмевая колонны Константина, Аркадия и Маркиана!

    - Ох, уж размечталась!

    - Так и будет, не сомневайся.

    - Что, опять гадала?

    - Да, немного, но главное - это ощущение. Чувствую всей кожей: от твоих деяний мир оцепенеет, восхитится и застынет благоговейно, словно от семи чудес света.

    - О, твоими бы устами да мёд пить!

    - Хочешь меду из моих уст? - улыбалась красавица, скидывая одежды.

    - Да, ещё бы! Ты теперь моя перед Богом и перед людьми - во имя Отца, Сына и Святаго Духа.

    - Не забудь крест нательный снять, ибо не положено заниматься этим в кресте.

    - Господи, какой же ты праведницей стала!

    Наконец договорились о приезде Папы Римского Иоанна I. Старый император даже как-то помолодел, выглядел бодрее и твёрже, сам вставал с постели, ездил на прогулки за город и восклицал: «Если помирю Запад и Восток, то умру спокойно, ибо Церковь единая восстановит и единую Римскую империю». Ни его, ни Петра не смущал неизбежный раскол с монофиситами: ведь коль скоро Константинополь и Рим объединятся на основе ортодоксии, на основе решений Халкидона, то Армения, Сирия, Палестина и Египет, где сильно монофиситство, захотят уйти прочь и порвут с Византием - словом, приобретя одно, потеряешь другое. Но племянник и дядя не хотели видеть этой угрозы. Слово «Рим» зачаровывало их. «Рим», «империя от Босфора до Геркулесовых столбов», «Карфаген», «Сицилия» - это было важнее всех Армений и Сирий, вместе взятых. Даже влияние Феодоры здесь не помогло: муж смотрел снисходительно на её иные религиозные взгляды, но своих не менял ни на йоту.

    Папа приехал летом 525 года. К этому времени Пётр приобрёл столь большое влияние при дворе, что чиновники приходили решать важные вопросы именно к нему, а не к василевсу. Имя Юстиниан было закреплено за ним официально, повелением самодержца. И Юстин нигде на людях больше не появлялся без племянника, зачастую также с его супругой. Вот и тут, на встречу с Иоанном I, выехали грандиозной процессией: автократор со свитой и охраной, Пётр с Феодорой, патриарх со своими иерархами, все сенаторы и прочая городская знать. Отдавая дань уважения понтифику, принимали его сначала вне укреплений Константинополя, чтобы вместе затем предстать перед взорами сгрудившихся на улицах и форумах византийцев (как теперь встречают лидеров иностранных государств в аэропорту).

    Рано утром покинули дворец, миновали Месу, Золотые ворота, удалились от стены Феодосия на несколько стадиев и остановились на берегу одной из бухт Мраморного моря, где стоял на рейде корабль с прибывшим Папой. Разместились под заранее натянутыми тентами и в походных шатрах.